Государство и светомузыка, или Идущие на убыль - Эдуард Дворкин

Далее Великий Композитор не слушал. Высвободившись, он вышел на перрон. Все, интересовавшее его еще несколько минут назад, потеснилось и уступило место главному.

Светомузыка! Вот чем он займется в самое ближайшее время.

11

Кудесник от медицины, божьей милостью профессор и терапевт, Сергей Петрович Боткин свое дело знал — уже наутро после его визита баронесса почувствовала себя много лучше.

Пробудившись на рассвете, она распахнула окно, напустила в мезонин морозного воздуху, велела прислуге окатить ее ледяной водою и накрепко растереть махровыми полотенцами. В трофейном турецком тренировочном костюме она легко проделала свои любимые гимнастические упражнения — посидела на шпагате, постояла на голове, распутала висевшие под потолком кольца и повисела крестом.

Посланный с поручением адъютант вскорости вернулся, ведя за собою заспанного учителя фехтования. Генриетта Антоновна, азартно выкрикивая подходящие к ситуации выражения, провела тренировочный бой на затупленных палашах — силы оказались равными, и противники, разойдясь без победителя, по-мужски пожали друг другу руки.

Окончательно разогревшись, ощущая каждый нерв и каждую мышцу, прямо-таки излучая бодрость и здоровье, баронесса молодо прыгнула обратно в койку и, блаженно растянувшись, закурила толстую черную гавану.

Адъютант, ординарец, денщик и горничная стояли перед ней почтительным полукругом.

В некоторой задумчивости она повертела висевшим на шее ключом от сейфа. Пересчитывать казенную наличность не хотелось — Генриетта Антоновна и без того знала, что все сойдется до последней копейки. Разве что поработать со штабными картами или в который раз перечитать старого лиса Мольтке? Съездить в полк, зажигательно поговорить с солдатами, влить в серую массу живительную влагу державного патриотизма?

Нет, сейчас всего этого не хотелось. Чем же заняться? Она вспомнила о совете знаменитого лекаря. Наслушаться симфонической музыки?! А почему бы и нет?!

Она красиво обломила столбик сигарного пепла о край услужливо подставленной пепельницы.

— Вот что… устроим-ка ввечеру домашний концерт… музыку слушать станем…

Прекрасному и тонкому замыслу возникло непредвиденное препятствие. Все петербургские знаменитости оказались ангажированными. Связались с Москвою. Тамошняя консерватория подсовывала малоизвестного композитора из материально нуждавшихся. Говорили, талантлив. Генриетта Антоновна великодушно махнула — пусть приезжает.

Представление откладывалось на сутки. Отдав распоряжение разослать пригласительные билеты (баронесса сменила гнев на милость, наказав себе быть более терпимой к гостям), позаботившись о настройщике и лично занявшись должной расстановкой кресел, Генриетта Антоновна уединилась у себя.

Странно-томящее чувство заполняло ее. Ночной сон, стыдный и сладкий, проплывал, как на экране синематографа. Сбросивши все и облачившись в прозрачнейший пеньюар, она открыла дверцу бронированного сейфа. На самом дне его лежала книжка с оторванной обложкою и без титула. Сия литературная поделка осталась ей от прежней горничной, безжалостно уволенной за дерзость и распутство. Баронесса, однажды заглянув в содержание, исполнилась праведного возмущения, но книжонки не выкинула… Сейчас она не могла противиться более искушению… дернула шнурочек бра, накинула одеяло и погрузилась в греховное…

Влюбленный в госпожу Сухомлинову пылкий юноша Судоплатов Константин Георгиевич предстал перед своею повелительницею.

— Имели ли любовный опыт ранее? — вопрошала прекрасная дама.

— Не имел, сударыня, — с поклоном отвечал воздыхатель.

— А слыхали вы о Бермудском треугольнике?

— Слыхал — сие место в мировом океане, где корабли пропадают бесследно вместе с командою.

— А знаете вы, что истинная женщина мировому океану подобна, и не боитесь ли пропасть?

Упрямо мотнул головою смелый юноша.

— Нет, не боюсь! — со всею страстью вымолвил он.

Прекрасная дама возлегла на подушки, и вот уже ея прелестные перси затрепетали в судорожных пальцах теряющего рассудок любовника. Не помня себя, Судоплатов Константин Георгиевич совлек последние шелка. Магический треугольник открылся ему.

Что наши знания перед нашими чувствами!

Через мгновение трепещущий юноша ощутил себя в заколдованном треугольнике и тут же

И сразу же перешла баронесса к новелле следующей…

Промаявшись в очереди, зверь от романтики Григорий Сараевич Полухин был впущен поджарыми служителями Эроса в приемную-спальню госпожи Сухомлиновой-Раз.

Прекрасная дама возлежала на атласных подушках, распространяя сказочные ароматы Востока, ее обнаженный взгляд был леденяще-проникающ, ковбойски загорелые ноги выдавали в ней страстную яхтсменку, синяк под миндалевидным носом — умелую кулачную воительницу, а точеные, чуть тронутые мазутной пленкой руки — записную автолюбительницу.

Унылый старец Обчехвостов, свесив все, что было можно, готовился за секретарским столом записать предстоящую беседу для истории. Басовито пели евнухи, охранники госпожи стояли с изготовленными дротиками, готовые в случае чего метнуть их в Григория Сараевича.

Ручная пантера обнюхала Полухина, ему позволено было приблизиться.

— Люблю тебя нежно и страстно, готов быть с тобою до гроба, — сказал Георгий Сараевич на пальцах (он был глухонемой).

— Должна сообщить вам пренеприятное известие, — хрипловато отозвалась чаровница на фарси, — кажется, и я полюбила вас. — Она выплюнула виноградную гроздочку, которую тут же подхватила ручная сойка. — Готов ли ты за ночь любви заплатить своею жизнью?

В молодости Григорий Сараевич был активным курильщиком, но времена менялись, папиросы дорожали, и за неимением средств, он сделался курильщиком пассивным. Ходил в накуренные помещения, дышал, получалось дешевле.

Выигрывая время, он потянул носом в угол, где оборванные дервиши затягивались опиумом, а обвивающие их колени гетеры баловались пахитосками. В голове прояснилось.

Он вытащил замусоленный листок и что-то долго высчитывал.

— Готов! — показал он, наконец.

Охрана опустила дротики. Унылый старец Обчехвостов, заметно взбодрившись, взмахнул дирижерской палочкой, евнухи, повинуясь ему, затянули обрядовую свадебную, а поджарые служители Эроса кинулись перетряхивать перины. Ручная пантера с целомудренно закрытыми глазами свернулась под царственным ложем, гетеры и дервиши воскурили фимиам.

Госпожа Сухомлинова-Раз скинула роскошные одежды, ее лоно и чрево приняли сухопарую плоть Григория Сараевича.

Под утро отчаянный смельчак Григорий Сараевич Полухин, еще не остывший от любовных утех, был, как и договаривались, заколот секретарем Обчехвостовым.

Ленивый старец не стал мыть окровавленного кинжала, он положил его на обычное место и кивнул поджарым служителям Эроса, чтобы впускали следующего по очереди……………

Книжонка выпала из растопырившихся пальцев Генриетты Антоновны. Баронесса спала, и виделся ей вещий сон.

В коротком белом платьице, простоволосая, загребая уставшими пальцами сухую горячую пыль, она бредет куда-то уже много дней и ночей.

Её плечи обгорели на солнце, губы пересохли и потрескались — она давно бы с радостью вернулась назад, в долину, где текут прохладные чистые реки и зреет крупный красный виноград, но сделать этого она не может. По обе стороны дороги в песчаный грунт по пояс вкопаны старушки с резными скорбными лицами. Они молчат и только провожают ее глазами. В этих вылинявших, лишенных ресниц глазах — боль и надежда, страдание и живой интерес к ней, Генриетте. Стоит ей повернуться, сделать шаг назад, и старушки, доселе безмолвные, принимаются истошно кричать и плакать. Слышать этого Генриетта не может, она снова поворачивает к неведомой цели.

Она идет еще много дней и ночей. И вот — перед ней высоко взметнувшийся к небу утес-исполин. Она должна забраться на самую вершину его, толкая перед собой огромный замшелый камень. Сбивая ладони и царапая коленки, она принимается за работу. Пот сыплется с Генриетты градом, ей не хватает сил и сноровки. Все же, дело спорится. Сантиметр за сантиметром продвигается она к вершине. Та уже близка, но — неловкое движение, и проклятый валун, сорвавшись, гулко катится вниз. Она начинает сначала. Попыткам несть числа. Вторая, седьмая, двенадцатая, тридцать четвертая…

Но вот — глория, аве-аве-алиллуйя! — ей удается водрузить каменюку на положенное место. Вконец обессилевшая, она садится на горячий гранит и терпеливо ждет — не произойдет ли чего знаменательного?

Нет, ничего такого не происходит. Все так же ярко светит солнце, синеет небо, летают птицы. Никаких знамений, затмений и явлений. Разве что, какая-то стыдная сладкая судорога раза три или четыре сводит самые интимные части тела… это довольно неожиданно и приятно.