Роман тайн «Доктор Живаго» - Игорь Смирнов

Одно из многочисленных «темных мест» «Доктора Живаго» — рассказ об обстоятельствах, в которых происходит последняя встреча заглавного героя романа с его друзьями, Гордоном и Дудоровым:

Комната Гордона была странного устройства. На ее месте была когда-то мастерская модного портного, с двумя отделениями, нижним и верхним. Оба яруса охватывала с улицы одна цельная зеркальная витрина. По стеклу витрины золотой прописью были изображены фамилия портного и род его занятий. Внутри за витриною шла винтовая лестница из нижнего в верхнее отделение.

Теперь из помещения было выкроено три.

Путем добавочных настилов в мастерской были выгаданы междуярусные антресоли, со странным для жилой комнаты окном. Оно было в метр вышиной и приходилось на уровне пола. Окно покрывали остатки золотых букв. В пробелы между ними виднелись до колен ноги находящихся в комнате. В комнате жил Гордон. У него сидели Живаго, Дудоров и Марина с детьми. В отличие от взрослых, дети целиком во весь рост умещались в раме окна. Скоро Марина с девочками ушла. Трое мужчин остались одни.

Изображенное Пастернаком строение необычно само по себе (дважды подчеркивается его «странность»). Но этого мало. Описание дома, в котором живет Гордон, строится по принципу загадки. Процитированный отрывок, как и загадка, поставляет читателю неполное знание о мире: поначалу мы видим только части тел беседующих героев и до конца остаемся в неведении о том, каково имя портного, начертанное на стеклянной стене его заведения.

В первом приближении пастернаковский тайнообраз выглядит относительно легко разгадываемым (как и случай с Комаровским — Сатаниди).

Портновское ателье входит в ту же мотивную парадигму, что и швейная мастерская, купленная матерью Лары. Деятельность Амалии Карловны Гишар, в свою очередь, представляет собой явную пародию на утопическое предпринимательство Веры Павловны из «Что делать?» Чернышевского (что сближает «Доктора Живаго» с «Даром» Набокова[100]). Тогда как Вера Павловна ловко руководит учрежденной ею швейной мастерской и при этом добровольно делит власть и прибыль с работницами, Амалия Карловна не умеет распорядиться хозяйством, так что ее доходы оказываются целиком зависимыми от порядочности ее подчиненных:

Амалия Карловна была в мастерской новым и неопытным человеком. Она не чувствовала себя в полном смысле хозяйкою. Но персонал был честный…

Героиню Чернышевского, увлеченную эмансипацией женщин, сменяет в «Докторе Живаго» раба мужчин[102]:

Амалия Карловна […] была страшная трусиха и смертельно боялась мужчин. Именно поэтому она с перепугу и от растерянности все время попадала к ним из объятия в объятие.

Новизне дела, которому посвящает свою жизнь Вера Павловна, противостоит у Пастернака сохранение Амалией Карловной порядка, установленного прежней владелицей швейного предприятия[103].

Чернышевский соотносит швейное заведение Веры Павловны с «хрустальным дворцом», явившимся ей в утопическом сне. После того как швейную мастерскую основывает по почину Веры Павловны и ее подруга Мерцалова, у женщин появляется возможность совместно открыть собственный магазин на Невском под вывеской «Au bon travail. Magasin des Nouveautés». Некий медик, товарищ Кирсанова, советует заменить вывеску другой, в которой присутствовала бы фамилия Веры Павловны:

Кирсанов стал говорить, что русская фамилия его жены наделает коммерческого убытка; наконец, придумал такое средство: его жену зовут «Вера» — по-французски вера — foi, если бы на вывеске можно было написать вместо Au bon travail — A la bonne foi, то не было ли бы достаточно этого? — Это бы имело самый невинный смысл — «добросовестный магазин», и имя хозяйки было бы на вывеске…[104]

Обратимся снова к портновскому ателье, в котором поселился Гордон. Наследуя мастерской мадам Гишар, оно тем самым возвращает нас и к «Что делать?». Витрина во всю стену делает ателье внешне подобным «хрустальному дворцу» (чьим зачаточным прообразом было швейное заведение Веры Павловны). Беседа поверивших в социализм Гордона и Дудорова с Живаго, который думает, слушая друзей, о том, что «несвободный человек всегда идеализирует свою неволю» (3, 475), сообщает месту действия также сущностное сходство с утопическим строением из «Что делать?». Комната, оборудованная между этажами, и есть y-топос, участок пространства, который не должен был бы существовать как жилой (подробнее об антиутопизме «Доктора Живаго» см. в следующей главе).

Надпись на витрине ателье, которая содержит фамилию его бывшего владельца, не раскрытую Пастернаком, оказывается эквивалентной вывеске на лавке Веры Павловны и Мерцаловой (ср. также мотив «модного портного» в «Докторе Живаго» и название магазина в «Что делать?»: «Magasin des Nouveautés»). Итак, Пастернак ведет речь о вере — христианской у Юрия Живаго, социально-утопической у Гордона и Дудорова (чьи убеждения аттестованы в романе как «политический мистицизм» (3, 475)).

Интертекстуальное содержание сцены в ателье не исчерпывается адресацией к «Что делать?». В загадке, которую представляет собой жилище Гордона, вовсе не так просто разобраться, как это кажется поначалу, когда на разгадку наводит исследователя почти напрашивающаяся здесь сопоставимость «Доктора Живаго» с «Что делать?». Помимо текста Чернышевского, Пастернак включил в поле своего внимания еще один роман о женском страдании и возможностях его преодоления — «Преступление и наказание».

То обстоятельство, что Соня Мармеладова снимает комнату в квартире портного Капернаумова, по-видимому, являет собой полемическое переосмысление Достоевским темы швейной мастерской в «Что делать?». Не вдаваясь во все подробности этой полемики, отметим лишь, что спасенная студентом Кирсановым в «Что делать?» проститутка Крюкова превращается Достоевским в грешницу поневоле, возвращающую к жизни студента Раскольникова, и что чтение Соней убийце евангельского рассказа о воскресении Лазаря контрастно связано с просветительскими лекциями по русской и всеобщей истории, с которыми у Чернышевского выступает перед швеями бывший слушатель Духовной Академии, Алексей Петрович Мерцалов.

Глава о споре Живаго с друзьями вобрала в себя некоторые смысловые элементы из тех частей «Преступления и наказания», где упоминается портной Капернаумов.

Об этой интертекстуальной зависимости сигнализирует, прежде всего, косноязычие Гордона и Дудорова:

У кого-нибудь есть достаточный запас слов, его удовлетворяющий. Такой человек говорит и думает естественно и связно. В этом положении был только Юрий Андреевич.

Его друзьям не хватало нужных выражений. Они не владели даром речи. В восполнение бедного словаря они, разговаривая, расхаживали по комнате, затягивались папиросою, размахивали руками, по несколько раз повторяли одно и то же […]

Они не сознавали, что этот излишний драматизм их общения совсем не означает горячности и широты характера, но, наоборот, выражает несовершенство, пробел.

Отсутствие у Гордона и Дудорова «дара речи» аналогично речевой патологии Капернаумова, о которой читатель «Преступления и наказания» узнает вначале от Мармеладова («…Капернаумов хром и косноязычен, и все многочисленнейшее семейство его тоже косноязычное» (6,18)), а затем от Сони: «Он заикается и хром тоже» (6, 243); мотив хромоты исподволь сохраняется Пастернаком в имени дочери Живаго, Клавдии (от лат. «claudus» = «хромой»), присутствующей при разговоре в портновском ателье). Косноязычие живаговских друзей и Капернаумова, чье имя, как известно, произведено от названия города, где совершал чудеса Иисус[105], имеет одно и то же значение, символизируя собой в обоих случаях мир, нуждающийся в исцелении (оно удается Соне, и к нему же стремится Живаго, когда говорит Дудорову:

От огромного большинства из нас требуют постоянного, в систему возведенного криводушия. Нельзя без последствий для здоровья изо дня в день проявлять себя противно тому, что чувствуешь […] Мне тяжело было слышать твой рассказ о ссылке, Иннокентий, о том, как ты вырос в ней и как она тебя перевоспитала (3, 476)).

Выслушав в квартире Капернаумова историю Лазаря, Раскольников объявляет Соне, что порвал с родными. После спора с Гордоном и Дудоровым Юрий Живаго уходит из семьи и уединяется в комнате, снятой для него Евграфом[106].

Описание портновского ателье предваряется у Пастернака мотивом особенно жаркого лета (см. также III.2.2.3). Тот же мотив начинает «Преступление и наказание» и вскоре повторяется, чтобы объяснить жажду Раскольникова, который заходит в пивную, где узнает от Мармеладова о существовании Капернаумова.