Проклятие Кеннеди - Гордон Стивенс

— Я тоже про это слышал. — Митчелл скинул бифштекс на тарелку и окликнул гостей на носу, чтобы его забрали.

— А как ты познакомился с Донахью? — Хазлам подлил им обоим пива.

— Как я познакомился с Донахью? — Митчелл бросил на решетку еще два сырых куска мяса. — Давно это было, Дэйв; это долгая история. — Он помедлил, затем заговорил снова. — Ты знаешь, чем была военная разведка — вечно за линией фронта, вечно на самом краешке. Мне еще повезло, что вернулся живым. Думал, что буду выглядеть здесь героем. — Он усмехнулся. — Помнишь старые документальные фильмы про ребят, вернувшихся со Второй мировой, — все эти митинги, объятия, торжественные встречи? Вместо этого мы оказались в дерьме с ног до головы.

Критикуй войну — Хазлам запомнил эти слова, как-то раз сказанные Митчеллом, — но не критикуй парней, которые покинули дом, чтобы туда отправиться.

— Ни работы, ни интересного для других прошлого — а стало быть, и будущего. — Митчелл уже не следил за мясом; его лицо окаменело, застывший взгляд был устремлен за реку. — Под конец я очутился в заповеднике, в штате Нью-Йорк, там было много ребят вроде меня, и я тоже пошел лесником. — Он усмехнулся снова. — А после этого застрял на побережье, в районе острова Мартас-Винъярд,[8] и занимался всем, чем придется. Там я и встретил Джека Донахью. — Когда Донахью, Кэт и их первая дочь — тогда у них была только одна — приехали туда на уик-энд, а сам он разносил пиццу на веранде ресторанчика в Оак-Блаффс. — Джек рассказал мне о ссудах для бывших солдат. — Это случилось на следующее утро, когда они попивали пиво, сидя в креслах-качалках у деревянного бунгало, снятого Джеком на Нарангассет-авеню, а вокруг были разлиты летние запахи и умиротворяющее тепло Винъярда. — Они с Кэт уговорили меня взять такую ссуду, буквально силком загнали в юридический колледж. — Он усмехнулся в третий раз, но теперь уже по-другому, не так напряженно. — Между прочим, Джек даже голосовать за себя не просил.

Когда Хазлам покинул катер, было уже начало двенадцатого. В полночь он лег спать. В четыре зазвенел телефон.

Наверное, с Западного побережья, подумал он: три часа разницы, так что в Лос-Анджелесе всего час ночи. Впрочем, вряд ли. А может, с Дальнего Востока, где едва перевалило за полдень, хотя там у него мало знакомых. Скорее всего, из Европы. Девять утра в Лондоне, десять — на континенте.

— Слушаю.

— Дэйв, это Майк.

Стало быть, Лондон. Знаешь, который час, хотел спросить он.

— Сегодня в два самолет из Далласа. Ты должен улететь на нем. Есть работа в Италии.

3

Мысли были словно клочки облаков в небе. Паоло Бенини попытался достать их и притянуть вниз, соединить с тем, что называлось его мозгом, его умом, его сознанием; ему нужно было найти какую-нибудь зацепку, чтобы дать своему мозгу возможность работать.

Что-то начет факса.

Он не вполне осознавал, как идет в его голове мыслительный процесс, не вполне осознавал даже сами мысли — ясными были только образы. Вот он в своем гостиничном номере, ему сообщают по телефону о факсе, он проверяет дежурного повторным звонком. Потом открывает дверь, лезет в карман за чаевыми, его хватают за горло, вталкивают в комнату; какие-то люди держат его и делают ему укол в руку. Затем его тащат по коридору и пожарной лестнице к запасному выходу. На улице запихивают в багажник, захлопывают крышку, и автомобиль отъезжает.

Что-то, связанное с факсом — а если с факсом, значит, и с каким-то из счетов, которые он контролирует. Он все еще пытался отыскать в сумятице своих мыслей какую-нибудь логику. Если это связано со счетами, то, скорее всего, важен один из тех, с которыми он имел дело накануне, возможно, последний. А последний счет, с которым он имел дело, носил кодовое имя «Небулус».

Потом — спустя минут десять-пятнадцать, а может, и больше — машина остановилась, багажник открыли, кто-то снова схватил его, а кто-то сделал ему новый укол. Его перенесли из одного автомобиля в другой. И повезли дальше — под колесами гладкое полотно автострады, в багажнике смертная духота, как в печи.

Затем дорога стала неровной, не похожей на шоссе; машина ехала в гору. Начались ухабы, его то и дело подбрасывало — это была уже не дорога, а полевой тракт. Ему завязали глаза, вытащили наружу и наполовину погнали, наполовину понесли, наполовину потащили куда-то. Нелогично, подсказало сознание, половин не может быть три. Потом его уложили на землю, сняли повязку, но он почувствовал боль в правой лодыжке.

Что-то еще, связанное с факсом, тревожило его. Последним счетом, который он проверял, был «Небулус», но дежурный сказал, что факс прислан из Милана, а «Небулус» был в Лондоне. Значит, «Небулус» ни при чем.

Он пробуждался от кошмара. Стиснутая лодыжка по-прежнему болела, а в гостиничном номере было по-прежнему темно, лишь утреннее солнце виднелось меж занавесок. А может, и не солнце, — может, лампа рядом с кроватью, хотя он ее не включал. Он потянулся к ней, но выключить не смог: то ли рука прошла сквозь лампу, то ли лампа стояла дальше, чем ему казалось.

И вдруг он окончательно проснулся.

Фонарь висел за железными прутьями, а сами прутья были вделаны в бетон на полу и в своде пещеры. Пещера была маленькой, пол усыпан песком. Рядом с решеткой — с его стороны — стояли два ведра, а сам он лежал на соломенной подстилке. На нем были рубашка, брюки и носки, а боль в лодыжке причиняла цепь фута в четыре длиной, которой он был прикован к ввинченному в стену крюку.

Паоло Бенини свернулся калачиком и заплакал.

Цепочка пассажиров тянулась мимо таможенников к рядам друзей, родных и шоферов, держащих перед собой листы бумаги с именами тех, кого они приехали встречать.

Добро пожаловать в Милан, подумал Хазлам, добро пожаловать в любой аэропорт любого города в любой части света. Внутри тот же шум и суета, та же прохлада — спасибо кондиционерам. А снаружи, конечно, разные запахи, разной силы жара или мороз, разные уровни богатства и нищеты. И разные причины, которые тебя сюда привели.

Сантори ждал у буфетной стойки.

Рикардо Сантори был представителем компании в этой части страны. Впрочем, он посвящал проблемам киднеппинга далеко не все свое время — кроме этого, у него была юридическая практика, и довольно доходная. Ему уже перевалило за сорок; на нем был деловой костюм и немного чересчур цветастый галстук. Хазлама он заметил сразу же, едва тот миновал таможенный контроль.

Сантори был хорош: великолепные источники информации и отличные связи, но благодаря этому его знали не только те, кто жил в страхе перед похищением, но и полицейские, чьим профилем был киднеппинг. Поэтому, а также из опасения, что за ним могли следить, Сантори не подошел к Хазламу; вместо этого он повернулся, чуть помедлил, давая Хазламу возможность проверить, нет ли за ним хвоста, и вышел из здания аэропорта. Только на автомобильной стоянке, в относительной безопасности, они пожали друг другу руки.

— Спасибо, что появились так быстро, — Сантори говорил по-английски хорошо, с еле заметным акцентом. — Я снял вам номер в «Марино». — Эта гостиница была в боковой улочке рядом с Центральным вокзалом; Хазламу уже приходилось останавливаться там прежде. Сантори вручил ему пейджер и папку с документами по делу, вывел «порше» со стоянки и свернул на автостраду.

— Какие-нибудь трудности? — спросил Хазлам.

— Пока нет.

— График?

— Ваша встреча с семьей в двенадцать. Я подумал, вы захотите сначала принять душ и переодеться.

— Благодарю.

Он откинулся на спинку сиденья и быстро проглядел две страницы с убористо напечатанной сводкой необходимых фактов: имя и биография жертвы, родственники и друзья, обстоятельства данного похищения, размеры выкупов и временные характеристики итальянских похищений за последние два года в целом и последние шесть месяцев в частности.

— Семье похитители уже звонили?

— Я говорил с ними утром — к тому моменту еще нет.

— Но все телефонные звонки записываются?

На основной телефон в квартире жены должно быть установлено модифицированное устройство «Крэг-109 ВСГ». ВСГ — включаемое с голоса.

— Да. Я все сделал сам.

Движение было оживленным; в «Марино» Хазлам попал только после одиннадцати, а когда они свернули на Виа-Вентура, было уже почти двенадцать.

Улица была ухоженной и богатой, с широкими тротуарами и рядами ларьков и кафе перед жилыми зданиями. Городская квартира Бенини находилась в современном доме — в отличие от большинства других домов Милана он не имел внутреннего дворика, а был обращен фасадом к улице. От выстроившихся вдоль мостовой магазинчиков его отделяло метров пятьдесят; перед крыльцом была парковочная площадка для гостей. Над входом в дом был натянут полосатый тент, а сбоку Хазлам заметил въезд на подземную автомобильную стоянку. Там же располагался пост охраны.