Тайна Распутина - Н Евреинов

Была ли возможность для Николая II выйти из того гипнотического круга, какой очертила вокруг него властная рука Распутина? - Мог ли вообще Николай II иметь хоть малейшее представление о том, чья именно воля руководит им в том или другом "его" царском решении?

По-видимому - да, и мы уже знаем, за чью волю почитал царь волю Распутина: - "святой" мог внушить ему, - думал он, - лишь "божественную" волю; - при этом слабовольным монархом совершенно упускалось из виду, кто именно внушил ему прежде всего веру в "святость" самого гипнотизера.

"Подвергающийся внушению, - учит проф. Авг. Форель, - получает такое впечатление, как будто не только воля гипнотизирующего, но и его собственная диктуют ему данное стремление или желание, которое загипнотизированному чрезвычайно приятно или, по крайней мере, является неизбежным для него и обязательным. В чувстве поддающегося влиянию, что особенно свойственно женщине, есть своего рода удовольствие, которое нередко сочетается с пассивными чувствами половой любви, большей частью у женщин" 97.

Этими последними словами А. Форель как бы подсказывает нам уже разгадку, почему именно Александра Федоровна была всегда первой в послушании "старцу", не только сама повинуясь ему рабски, но внушая такое повиновение и своему "благоверному".

Эти же слова А. Фореля подтверждают и определение Распутинского гипнотизма, сделанное академиком В. М. Бехтеревым в его статье "Распутинство и общество великосветских дам" 98.

"В заключение скажу, - говорит Бехтерев в этой статье, - что если кто и хотел бы понимать всё, что известно относительно покорения дам высшего общества грубым мужиком Распутиным, с точки зрения гипнотизма, то он должен не забывать, что, кроме обыкновенного гипнотизма, есть еще "половой" гипнотизм, каким очевидно обладал в высокой степени старец Распутин".

Насколько известно, "старец" никогда не прибегал, в целях внушения, к усыплению своих невольных "пациентов". Но усыпление, в сущности, и не нужно вовсе при внушении, для того, чтобы имел место гипноз. - Нет разницы между внушением наяву и гипнозом - учил А. Форель еще в самом начале этого века (см. Der Hypnotismus und die suggestive Psychotherapie). "Как гипнотизм, так и внушение в состоянии бодрствования должно считать однозначащими" - повторяет он вновь в своем исследовании "Половой вопрос" 99.

"Силою гипнотизировать и внушать, - говорит д-р G. Sticker, - обладает всякий, кто имеет силу или дерзость импонировать, приказывать, укрощать, но в особенности тот, кто бессознательно, но непоколебимо верил в свое призвание повелевать, а вместе с тем умеет быстро уловить слабость воли, подчиняемость и сумеречность в другом "я" и кто обладает тактом и опытом, чтобы использовать слабость противника" 100.

Можно подумать, что д-р G. Sticker, в этом психологическом портрете, имел перед собой моделью самого Распутина: - так подходит всё сказанное в этом абзаце к характерным чертам нашего сибирского "чародея".

К сказанному не мешает прибавить, что, по научным наблюдениям того же G. Sticker, - "вера в сверхмогущество посторонней воли способствует происхождению гипноза", и что успех последнего порой зависит, по словам того же автора, "от хитрости гипнотизера" 101.

Как известно, знаменитый Mesmer не напрасно надевал, на заре суггестивной терапии, лиловую мантию при своих опытах магнетизма и вооружался, приступая к ним, "волшебным жезлом". - Это импонировало, это очаровывало его пациентов так же, как и всё поведение этого хитрого актера! - ведь еще в XVIII веке Charles Batteux (первый пустивший в ход слово "переживание") определил игру актера как своего рода внушение 102.

Если мы будем придерживаться наиболее общего определения понятия "внушения", данного В. М. Бехтеревым в его труде "Внушение и его роль в общественной жизни", т.-е. будем обозначать этими словами психическое воздействие вообще, то мы несомненно (и совершенно правильно) увидим в искусстве актера могучее средство внушения.

Не прибегая к усыплению в практике своего гипноза, Распутин, как бы компенсируя этот метод, широко, по-видимому, пользовался, в целях вящего внушения, искусством, "оставляющим удел актера. - В этом и заключалась, главным образом, та "хитрость гипнотизера", на которую указывает G. Sticker, как на одно из средств успешного гипнотизирования.

"Удивительно у него подвижное и выразительное лицо", - говорит Е. Джанумова о Распутине 103, всматриваясь в него, словно вправду перед ней был не "подвижник", а самый типичный актер "с лукавой добротой и лаской", с глазами, у которых "так разнообразно их выражение" и т. п. 104.

О том, что Распутин считался целым рядом лиц, не поддавшихся внушаемой им "святости", определенным "шарлатаном", т.-е. актером-фигляром, выступавшим в роли чудодея, - об этом так же хорошо известно, как и о "притче во языцех", какой служил сам "старец" в последние годы царствования. Романовых.

Актером называет и как актера трактует Распутина прекрасно знавший его С. П. Белецкий в своих записках. - Говоря о той поре жизни Распутина, когда последний решился стать не монахом, как хотел того раньше, а странником и святошей-юродивым, что было более ему по душе и скорей подходило ко всему складу его характера, - Белецкий пишет: "очутившись в этой среде в сознательную уже пору своей жизни, Распутин, игнорируя насмешки и осуждения односельчан, явился уже, как "Гриша провидец", ярким и страстным представителем этого типа, в настоящем народном стиле, будучи разом и невежественным и красноречивым, и лицемером и фанатиком, и святым и грешником, аскетом и бабником, и в каждую минуту актером" 105.

"Присмотревшись к Распутину, - говорит в другом месте Белецкий, - я вынес убеждение, что у него идейных побуждений не существовало и что к каждому делу он подходил с точки зрения личных интересов своих и Вырубовой. Но в силу свойств своего характера, он старался замаскировать внутренние движения своей души и помыслов. Изменяя выражение лица и голоса, Распутин притворялся прямодушным, открытым, не интересующимся никакими материальными благами, человеком вполне доверчиво идущим навстречу доброму делу, так что многие искушенные опытом жизни люди, и даже близко к нему стоящие лица, зачастую составляли превратное о нем мнение и давали ему повод раскрывать их карты" 106.

"Будучи скрытным, подозрительным и неискренним, - прибавляет Белецкий к характеристике Распутина как актера в жизни, - умея носить на лице и голосе маску лицемерия и простодушия, он вводил этим в заблуждение тех, кто, не зная его (а таких было много, в особенности из состава правившей бюрократии), мечтал сделать из него послушное орудие для своих влияний на высокие сферы" 107. Несколькими страницами дальше Белецкий подробно рассказывает, как Распутин "играл свою роль, желая выяснить, к чему клонились "настояния" того же Белецкого 108, и приводит убедительный пример, насколько этот лицедей был неискренен в своих отношениях к высоким особам и как он старался в каждом случае найти возможность подчеркнуть им, что все его помыслы и действия направлены исключительно к служению их интересам, доходящему до забвения им даже своих личных обязанностей к семье или родным 109.

Всё заставляет думать, что и вправду это был крайне талантливый и крайне искусный, несмотря на свою доморощенность, актер-самородок, понимавший не только сценическую ценность броского костюма "мужицкого пророка" (всех этих вышитых рубах цвета крем, голубых и малиновых, мягких особых сапог, поясов с кистями и т. п.), но и ценность особой, подобающей "пророку" "божественной речи". (Из дальнейшего будет ясно видно, какой именно идеал предносился в творческом воображении этого "актера".)

Касаясь "нарочито нелепого" языка записок и телеграмм Распутина - М. Н. Покровский справедливо замечает в предисловии к "Переписке Николая и Александры Романовых": "Не может быть, чтобы "божий человек" не умел говорить понятно по-своему, по-крестьянски, - но и ему, и его поклонникам обыкновенная человеческая речь показалась бы отступлением от ритуала. И только, когда житейская проза очень уж хватала за живое Распутина - как это было, когда призвали на войну его сына, - его стиль унижался до обыкновенной человеческой речи" 110.

О том, что в своей беседе, под влиянием вина, Распутин унижался порой (словно и вправду актер-забулдыга!) и до скотской речи, непристойной его "высокому призванию", - об этом знает целый ряд свидетелей его кутежей "до бесчувствия" 111, до буквального "положения риз", как это было, например, при попойке у "Яра" (см. 1-ю главу настоящего очерка). И недаром, когда он хотел "импонировать", ему приходилось быть сдержанным в предательском вине (in vino veritas!). - На первых наших обедах, - рассказывает Белецкий, - Распутин бывал сдержан в вине и даже пытался вести беседы в духе своих "размышлений"; но затем Комиссаров установил с ним сразу дружеские разговоры на "ты" и отучил его от этой, по словам Комиссарова, "божественности". Это понравилось Распутину, и он с того времени перестал нас совершенно стесняться и, приходя в хорошее настроение, приглашал нас обычно поехать к цыганам 112.