Хризантема - Джоан Барк

— Я бы хотел еще погулять по саду. Вы не составите мне компанию, сэнсэй?

— Пожалуй, нет, лучше подожду обещанного чаю. Поищите дерево сазанка, это разновидность камелии, оно очень древнее и скоро распустится белыми цветами.

— Непременно. — Монах вынул из рукава кимоно небольшую тетрадь в черном переплете. — Хочу записать кое-что, — объяснил он, потом поклонился и зашагал по дорожке.

Отрешенно наблюдая, как гость проходит мимо большого красного валуна с острова Садо, старый настоятель вдруг почувствовал страшную усталость. Он тяжело вздохнул. Что скажет Кэйко, когда узнает о его новой затее? Может быть, это уже старческий маразм?

После ночного дождя утренний воздух был пронизан свежестью. На соснах вновь закаркали вороны. Серебристо-оранжевый карп с громким плеском выпрыгнул из воды. Старик прикрыл веки, глубоко вздохнул и сложил руки, сведя вместе большие пальцы. Его обоняние уловило слабый аромат кедра. Яркий кленовый лист, раскачиваясь в полете, медленно опустился на дорожку. В саду поместья Мидзогути наступал новый сезон.

Мисако испытала невероятное удовольствие, проснувшись сама, без будильника, после ничем не потревоженного сна. Под родительским кровом царили радость и любовь, все неприятности остались в Токио вместе со свекровью.

— Доброе утро! — весело поздоровалась она, входя в столовую и лениво потягиваясь.

Мать читала утреннюю газету. Она взглянула на дочь поверх очков.

— Как спалось?

— М-м… замечательно, — широко улыбнулась Мисако.

— Ну и славно.

Кэйко сидела за низким столиком котацу, покрытым стеганым покрывалом. Под столиком, снабженным подставкой для ног, стоял электрический обогреватель. Котацу был одной из тех приятных деталей провинциальной жизни, которых Мисако так не хватало в столице.

Приподняв покрывало, она устроилась напротив матери.

— Ну вот, — улыбнулась та, снова подняв взгляд, — сегодня ты уже совсем наша Мисако, а не та бледная и вымотанная особа, что сошла вчера с поезда.

— Я так хорошо сплю дома, — вздохнула Мисако. Она и в самом деле выглядела свежее и моложе, тени под глазами совсем исчезли. — Я собиралась встать пораньше и позавтракать с отцом, но…

— Ничего, увидишь его за обедом. Завтрак я приготовила, чай еще горячий, сиди здесь, я сейчас принесу. Побудешь для разнообразия маминой дочкой.

— Ах, как приятно…

Кэйко рассмеялась и вышла из столовой. Мисако выглянула в наполненный солнцем садик, залюбовавшись огромным кустом камелий, покрытым блестящими красными цветами. Вдохнув всей грудью свежий прохладный воздух, она ощутила необыкновенный прилив энергии, которая словно поджидала ее здесь, рожденная тысячами счастливых моментов прошлого.

Когда мать внесла поднос с дымящимся супом и рисом, Мисако встретила ее улыбкой. Сидя напротив друг друга, они принялись болтать, совсем как прежде, в старые времена, словно и не было прошедших лет. Новости о сводных братьях, жизнь городка, приезд монаха из Камакуры. Мисако захихикала, услышав описание гостя.

— Он такой длинный, бледный, и глаза странные, совсем светлые, — сказала Кэйко.

— Похоже, дедушкин гость не слишком тебе нравится.

— Что, разве похоже? Вовсе нет.

— Во всяком случае, мамочка, твои слова никак не похожи на комплимент. Я представила себе что-то похожее на соевый росток.

Кэйко расхохоталась вслед за дочерью.

— Ну и шуточки у тебя! Да нет, не то чтобы не нравится, просто вид у него такой… Неуютно как-то становится. И держится он странно, на журавля похож. Просто жуть берет…

Она остановилась, заметив, что смех Мисако оборвался. Лицо дочери вытянулось, она подняла руку, словно умоляя о тишине. Глаза ее были обращены к телефону.

— О нет! — простонала Кэйко. — Я и забыла, что ты у нас тоже не от мира сего. Только не говори мне, что он сейчас зазвонит. Пора бы уже вырасти из детских игр.

Мисако смотрела на мать, бледная как смерть.

— Не хочу с ней говорить, — вдруг выпалила она. — Скажи, что меня нет.

Резкий телефонный звонок заставил ее вздрогнуть.

— Доченька, пожалуйста, не заставляй меня лгать! — вздохнула Кэйко. — Мне все равно, кто это, говори сама, что хочешь.

Мисако сложила руки на груди и затрясла головой, словно капризный ребенок.

— Тогда пускай звонит!

— Мисако, возьми трубку! — прикрикнула мать. — Это может быть дедушка, да кто угодно! Не можем же мы остаться без связи на все время, пока ты здесь.

Звонки разрывали душу. Мисако с усилием встала и подошла к аппарату.

— Алло, — тихо произнесла она.

Голос на том конце провода звучал пронзительно и гневно.

— Я хочу знать, почему ты не предупредила меня, что Хидео не придет ночевать! Я тут ложусь костьми, чтобы приготовить ужин твоему мужу, а тебе два слова трудно сказать? Ты же все знала еще до отъезда!

— Я не знала, — возразила Мисако. — Хидео ничего не сказал. Он убежал утром, даже не попрощавшись, разве вы не помните?

— Не лги! — взвизгнула свекровь. — Он сказал тебе еще до того, как ты спустилась!

Кэйко нахмурилась. Ей было слышно каждое слово.

Матушка Имаи продолжала шуметь:

— Я позвонила Хидео в контору, и он ясно сказал, что ты все знала! Он рассчитывал, что ты передашь мне, потому и не позвонил вечером! А я-то старалась, особенный ужин для него готовила…

Госпожа Имаи была женщиной немалых габаритов и переживать умела также с размахом. Вчера она так переволновалась, что забыла про телевизор и бродила по дому до полуночи, не находя себе места, разговаривала сама с собой и ежеминутно бросалась к двери, ловя каждый звук снаружи, а потом всю ночь ворочалась без сна, ожидая шагов сына по лестнице. Когда наконец уже утром она дозвонилась в офис, Хидео ничего не оставалось, как обвинить во всем жену. Мать так истерически кричала в телефон, что коллеги начали пересмеиваться. Это было унизительно, и он сказал бы что угодно, лишь бы заткнуть ей рот.

Раздался щелчок отбоя, Мисако, в свою очередь, повесила трубку. Лицо ее пылало гневом.

— Как он смеет обо мне врать!

— Иди сюда, садись и рассказывай! — распорядилась Кэйко. — Если в доме Имаи не все в порядке, я должна узнать об этом немедленно.

6

Тэйсин усердно скреб бамбуковыми граблями цветастый ковер осенних листьев у ворот храма. Монах был одет в выцветшие черные рабочие брюки и куртку, но настроение у него было самое праздничное. Солнечные лучи, просеянные сквозь густую крону могучего гинкго, обдавали его словно золотистым душем.

«Как славно осенним днем, чудесным осенним днем. Листья, как в поле цветы, загорелись огнем», — напевал он в такт движениям, сочиняя на ходу новые слова для популярной народной песенки и поджидая внучку настоятеля.

Да, денек еще тот, думала тем временем Мисако. В мрачном настроении она крутила педали велосипеда, не обращая внимания на солнечную погоду и яркую листву, усыпавшую узкие улочки Сибаты. После телефонного звонка ей пришлось рассказать матери о своих подозрениях насчет Хидео, хотя, разумеется, она не стала упоминать о видении, где муж был с любовницей. Нет смысла ворошить старое осиное гнездо, мать все равно не поверит.

— Твои подозрения пока высосаны из пальца, — фыркнула Кэйко, — забудь о них. Даже если ты права, это ненадолго. Мужчины имеют свои слабости, но всегда потом возвращаются в семью. И не рассчитывай, что свекровь тебя поддержит, долг требует от нее оставаться на стороне сына и семьи Имаи. Кроме того, какие ты можешь привести доказательства? Выставишь себя ревнивой стервой, только и всего. Просто забудь, я тебе советую, все наладится, вот увидишь.

И весь разговор. Потом мать сменила тему и стала расхваливать груши, которые только что купила. «Возьми несколько с собой в храм, деду понравятся», — сказала она и пошла на кухню.

Теперь пакет с грушами лежал на багажнике велосипеда вместе с букетом цветов и церемониальными сладостями для могилы бабушки.

Перед воротами храма маячила знакомая фигура толстяка Тэйсина. Прислонив грабли к ограде, он принялся кланяться, улыбаясь во весь рот. Похоже, специально ждал. Мисако с улыбкой помахала рукой. Милый, милый Тэйсин-сан, подумала она. Добродушный монах всегда ей нравился, он умел сказать нужные слова, утешить, рассмешить.

Когда молодая женщина наконец остановила велосипед у ворот, Тэйсин радостно запрыгал вокруг нее, как счастливый ребенок.

Гостя из Камакуры Мисако удалось увидеть лишь после обеда. Она беседовала с дедом за чаем, сидя на татами в маленькой комнатке возле кухни, когда монах гигантского роста робко заглянул в дверь.

— А, Кэнсё-сама, входите, входите! — оживился старик. — Познакомьтесь, моя внучка, приехала из Токио.

— О! — почтительно наклонил голову монах, опускаясь на колени.