В мире животного (История одного нашествия) - Александр Тюрин

— В темное время суток только блатные паханы указания дают,— не сумел избавиться от недоброжелательства я.

— Если будешь кривляться, уволю. Не когда-нибудь, а завтра пойдешь сторожить сортиры,— изуверским тоном предупредил Пузырев.

— О, это совсем другой разговор. Охотно поруковожу. Лет сто никем не командовал, вернее, меня давно никто не слушается, кроме солнца на небе. Итак… самый лучший вариант защиты — это обмазаться ядом и дать себя скушать…

А потом я поведал то, что всплыло на поверхность разжиженного храпом ума-разума в моей разгромленной, похожей на Шевардинский редут, квартирке. О бронированных дверях и замках на люках мусоропроводов. О мощных решетках на отверстиях вентиляционных шахт. О зацементированных трещинах в подвалах и вычерпанной там воде. О вышвырнутом шматье и другой параше. О двух сплошных периметрах датчиков, по прилежащей территории и нижним помещениям. Ну и все такое.

— А ты знаешь, певец,— вызверился Пузырев, в котором, видимо, покой бился с волей,— какой золотой дождик всосет твое “все такое”?

— Во-первых, деньги не ваши, скупиться не стоит. Во-вторых, мне кажется, я-таки дрыхну и втюхиваю что-то персонажу сна. Утром обязательно буду искать толкование по соннику. Конечно, это сон, причем плохой. Наяву бы собеседник ухватил идею с полуслова и сказал бы: “Классно. Коррида. Кайф”.

6

Один я в целом доме, как мумия фараона в пирамиде. Уж две недели как с моей подачи сделали укрепрайон, а то и линию Маннергейма из технопарка. Двери утяжелили и кругом замков понавешали. Погуляешь немного, и былая жизнь сахаром покажется. Положено теперь носить бронежилет и шлем — такого подлого результата я не ожидал. Всякая фигня, вроде жрачки или сортирных процессов, становится творческим делом, как у рыцаря в доспехе. А вот вооружение хилым осталось, подростковым. Тот же наган сбоку болтается. А раздобудь автомат, и считай, десятку схлопотал; лагерные-то беспредельщики переплюнут любого зверя, живого или сказочного. Однако, есть и у нас хитринка в усах, способ перейти вброд уголовный кодекс. Вот лежит под стулом машинка, похожая на магнитофон. Это газорезка из лаборатории металлообработки. Поди докажи, прокурор медведь, что она не опытный агрегат, не сверхнаучный прибор, снесенный для пущей сохранности в рубку сторожевого бойца. А еще три гранаты от Самоделкина к жилету прицеплены. По внешности это банки пива, пролил из них жидкость — тут же она и испарилась. В мое лицо с пуза смотрит терминал от компьютера, который сигналы датчиков собирает и обсусоливает. Когда он понимает, в чем причина возмущений, то сообщает мне вежливым голосом и красными буквами.

Так вот, последние две недели ни одна тварь даже не дристанула нигде. Только непонятно, две недели сидели гады по норам, чувствуя на себя управу, или же издевательски слонялись где попало, а компьютеру было не ухватить суть. Я, впрочем, не ждал, разинув рот, компьютерных откровений, а, наоборот, хватался за каждое отклонение сигнала от обычного вида. Шуровал рельсовыми видеокамерами, сновал между сомнительными участками и рубкой — физзарядка есть, а толку нет. Поскольку я по большому счету, неуч, то подозревал даже, что основная часть возмущений — это радиопомехи, устраиваемые нашими гусеницами для сокрытия своих вылазок.

Сегодня датчики “разорались” по-страшному. Я посуетился, вспотел, нашел лишь в одном месте дребезжащую на ветру форточку, наконец, успокоился, пил кофе и ковырял в носу. Делать нечего, на тысячу маленьких сторожат не разорвешься, поэтому если вдруг приползут каверзники со всех сторон, то ядом навряд ли обмазаться успею, но подпустить поближе и взорваться большой компанией — это пожалуйста. Итак, сижу я в полном раздрае, стал даже язвить в свой собственный адрес. Поменьше шали я головой, побольше повергайся в прах перед профессорско-преподавательским составом, блестел бы сейчас образованием и воспитанием; и разве сошлись бы тогда тропки мои и каких-то уродов, у которых ничего на уме, кроме расползания, жрачки, размножения и прочих гадостей. От обиды личный гном раскачался, как на качелях, и улетел, будто перышко, кувыркнулся раз пятьсот и влип. Несколько секунд я (то есть он) во что-то погружался, растекался, и вот освоился в чужом организме.

Выдох продавливает волну вдоль тела, ей сопутствуют два ручейка по бокам, жаркий и студеный. Пенисто смешавшись, они заполняют мир вокруг, заставляют все разбухать, разворачиваться и показывать нутро. Просматриваю потроха каких-то стен и шкафов, бумаги вообще похожи на хлебную плесень. Втяжка приносит биение “теплого-влажного”, от какого-то предвкушения становится кисло во рту, вскоре пузырьки моего зрения выворачивают, как авоську, крысу. Резким сжатием в глотке сшибаю свои ручейки, вырывается на этот раз жгучая пена. И вот какой от нее толк — она впитывает крысу, и та меняется в лучшую сторону, становится горячей и рыхлой, в общем, хорошей, как пожарская котлета. Я, кажется, узнаю местность — подвал с архивным хламом. Какова задача и сверхзадача? Найти “теплого-влажного”, только большого, засевшего на перекрестье путей. Раскусить его, что тоже будет вкусно, и узелок развяжется. Откроется много ходов в кристалл владычества. К той прекрасной светлой грани, что придает могущество плоти, несокрушимость волне. К чудесной ярко-черной грани, несущей бессмертие, неистребимость во тьме потомства. К ароматной алой грани, в которой таится радость вкушения побежденного врага. К той благоухающей синей грани, что изливает счастье превосходства нашего единства над сборищами чужих.

Пора тикать, мой гном-Штирлиц вылезает из тела наглого урода, как из липкого кала, и напряжение среды, постепенно уменьшаясь, вкручивает его по спирали обратно. Все на месте, гном и я, мы снова в рубке, выделенной буфетными стойками площадочке посреди холла в стиле неоготика. Хочется в таком месте не отстреливаться, а продавать компот. Но друзья торопятся ко мне, прутся со стороны архивного подвала — мне ли не знать. Скорее всего, они придут по коридору левого крыла и попросят любить да жаловать. Как же любить? Железяка-дверь их только насмешит. Я бросил рубку и залег, выглядывая из-за стойки, как в артобстрел, сморщившимися от напряжения щеками. Жуя рукой такой маленький наган, готовлюсь к встрече морально-психологически, как боксер. Накручиваю себя, внушаю, что соперник — обычная вонючка, которую я скоро посажу в клетку и буду пускать дым от сигареты ей в нос. И вот подготовленный гном опять сигает с “качелей”, технология этого дела вроде отработана.

И снова я — гад ползучий. Ползу, но вся обстановка не проплывает мимо тебя спереди назад, как принято у приличных животных. Вещи появляются слева, мелкие, слегка сплюснутые, размытые; в центре они уже четкие, всерьез расплющенные, среднего размера, а справа большие, совсем размазанные. Потом очертания вообще теряются, тени тают. Вот дверь выскочила из точки и пошла в хороводе, недаром же она женского рода. Сталкиваются прибежавшие с боков потоки пронизывающей силы. От пенистого выдоха, почти что плевка, начинается крутое кино, дверь комкается и добирается до меня уже в виде развернутого жеваного журнала. Хорошо проглядываются жилки и раковинки металла — из какого дерьма нынче штампуют ответственные предметы. За ней, в дальнем круге, тот самый “теплый-влажный”. Дверь расползается под действием моей головы, как размоченный хлеб, мелкие выдохи прочерчивают прицельную ниточку из пузырьков прямо в самую середку “теплого-влажного”. Следующий “плевок” приготовит блюдо мне из него. Хочу харчо.

А вот этого не надо. Я ведь точно против того, чтоб лакомиться самим собой, даже в крайнем случае отсутствия других продуктов. Пусть любой жрет, только не я. Сдергиваю с себя вражескую оболочку и подаюсь назад по пуповине, которая связывает меня с исконным местом обитания.

Вот увольнительная закончилась, сплюснутая мина вражеской башки превратила в цветочек заискрившую дверь. Маска, я вас знаю, как говорят в опереттах. Я был готов, поэтому сразу попросил помощи у дружка нагана. Килограмм металла прыгнул в руке два раза. Первый посетитель никнет, кажется, зацепил я его. Но следом торопится отдать визит другой, которому не помешала бы паранджа. Свисают сопли — это от праведного гнева. Сияющая капля электрического пучка сожгла правый угол рубки. Я вовремя соскочил с оси удара, наверное оттого, что “качели гнома” опять скрипнули, принеся интересные сведения с вражеских позиций. Знавал я таких гостей, которых только пуля остановит, этот был из их числа. Три комочка свинца встряхнули настырного визитера, и он несколько обалдел. Что говорится, убить не убил, но избил до полусмерти. Тут же на пострадавшего стал наползать следующий из очереди. Парочка не сошлась во мнениях, кому через кого ползти — твари все-таки — чем воспользовался я, опробовав свою газорезку. Она им понравилась примерно так же, как струя из поливочной машины прохожему. Пока они морщились, в разрядной сеточке стали “вариться” все другие двери, включая ту, что ведет во двор. За компанию и пол пытался встать на дыбы. Без всяких датчиков понятно, что еще десять секунд обождать, и останется только написать на столе: “Погибаю и сдаюсь”. Я задал стрекача к лифту, а он под воздействием кнопки трещит, жужжит, поет, словно кенарь, но не больше. Я бы такую рекламу происходящему дал: “Смерть в зале обеспечивается удобной планировкой и качественным оборудованием”. Последний вариант исчезновения из фильма про животных таился в подъемнике технических грузов. Вариант заурчал, как верный пес, и показал огоньком, что “рад стараться”; я, хоть и навернул утром с тоски бадью каши, но втиснулся в люк. Устроился в турецкой позе, начинаю взлетать, кайфую, как владелец ковра-самолета, а в холле вечеринка в стиле Лысой горы, лопаются “разваренные” двери, обваливается пол. Страшные нервические звуки и вредное для работы место расстаются со мной, жаль только, что слишком медленно. Зато разбухает сознание выполненного долга, как выражаются генералы при вручении медалей и значков: “Все, что могу”. И мнилось мне, звякну-крикну с какого-нибудь этажа, и пришлют за мной карету, вернее, вертолет, или хотя бы завалящий дирижабль. Почему-то этот дирижабль с салоном и баром прикипел к моему сердцу, а то и к другим органам. Если пришлют, я отныне никуда не суюсь, будто меня и нет вовсе. Буду ждать, когда начнется что-нибудь всенародное, поддержанное прессой и подходящее для начальства, вроде крестового похода или великих строек. Родионы-дуевы и прочие консервы убедятся, что монстры слопали всех мелких наглых соперников вместе с их мелкими наглыми достижениями. Подыщут тогда положительных героев, Минина и Кутузова, поднимающих на борьбу против зверского ига. Объявят призыв в канализационные части и мобилизацию подвальных войск. Наверное, когда-нибудь в процессе драки выкристаллизуется что-нибудь умное и сноровистое. Но такие, как я, были первыми камушками, о которые ломали клинья и крючья. Нам желательно памятник поставить, и лучше бы при жизни. Хотя бы один на всех, можно без коня и змеи, просто в виде фиги, но чтоб под монументом вместо музея — пивзал. И конечно же, пиво персонажам скульптурной группы без очереди, за символическую плату. Я так застил себе глаза видами величия, что не заметил подкрадывающегося кондратия. Как раньше напевали: “И вновь продолжается вой”. Сжимаясь и разжимаясь, будто гармошка, с легкой музыкой разрядов, напоминающей попукивания, шурудя мелкими брюшными лапками, увивался следом человекоед. Молнии становились все менее разминочными, оттого-то и запах поганый пошел от резиновых деталей моего подъемника. Я, подвывая, выбрался из турецкой позы и трахкабысдох из нагана. Ну и что, брызгануло пару струек, хлюпнули, как в желе, свинцовые пилюли. Газорезку не употребить, могу себя поджарить. Подъемник подпрыгнул, как нервная лошадь, это хобот воткнулся в площадку, и теперь уважаемому оппоненту оставалось только втягивать свое метательное приспособление, как макаронину, становясь все ближе ко мне. Электропроводный хобот добавил напряжения, площадка раскалилась, как противень, и даже мои слоеные подметки, даже чечетка на корточках не спасали. Дай-ка и я чего-нибудь позаимствую у животного мира. Раз хобот не вырос, буду подтягиваться по несущему тросу, удирая от своего ненадежного ковра-самолета. Вскарабкался метров на шесть, тут площадка стала дрыгаться и искрить, как пьяная женщина на танцах. Сдернул я с петельки гранату и уронил. Полыхнуло, подбросило, заволокло вонючим дымом, хорошо, что она не осколочная, бронетрусы мне забыли выдать. Однако, эпизод с получением пламенного привета был последним из жизни страшилы. Лифт подорвался у него на наглой ряхе и унес его в поля Счастливой Охоты.