Серебряный блеск Лысой горы - Суннатулла Анарбаев

— Где ты пропадал?

Бабакул ничего не ответил и, собрав хворост, разжег огонь.

Когда они пили чай, Максум тем же ножом резал оставшееся от обеда мясо.

— Почтенный, этот нож не Кучкара? — неожиданно для себя спросил Бабакул.

Максум, растерявшись, порезал ножом палец на левой руке.

— А-а? — Он запнулся. — Да... нет, нет! — Выпучив глаза, он посмотрел на рану, потом на Бабакула и закричал: — Не можешь не помешать, поганый?!

Бабакул оторвал кусок от своего платка и склонился над пальцем Максума.

— Пусть будет место Кучкара в раю... Но жене тяжело без него...

Максум, протянувший палец Бабакулу, отпрянул.

— Какая низость! Недаром говорят: вырастишь ягненка — получишь сало, вырастишь сироту — получишь кулак. Вы все: ты, твой отец и дед ели наш хлеб...

— Почтеннейший, если мы ели ваш хлеб, то не зря, наверное? Мы работали на вас, вылезая из кожи... Жалко человека...

— Ты печалишься об этом безбожнике, да? Сколько моих земель, сколько райских садов, сколько богатства он отнял у меня, даже спрятанное зерно откопал! Все сделал этот сын кузнеца! Будь он проклят! Сколько я сделал тебе добра, а ты горюешь не обо мне, а о нем? Ты жалеешь такого человека, место которого в аду!..

— Почтенный, возьмите обратно свои слова, ведь и Кучкар сын мусульманина.

— Нет! Нет! Он безбожник!!! Он оскорбил дух Гаиб-ата! Он испачкал мечеть — собрал туда таких же безбожников, как сам!.. — Максум гневно вскочил с места и кричал, размахивая кнутом, неизвестно как попавшим в его руки: — Что посеешь, то и пожнешь! Это возмездие за его грехи! Одним нищим стало меньше на свете! Об этом ты горюешь, поганый?!

Напуганный состоянием Максума, Бабакул попятился.

— Побойтесь аллаха, почтенный! Нищий тоже человек. Или в шариате написано, что убить нищего не грех?

— Да! Написано: убить и растерзать их! Да, написано: вырезать язык болтунам и залить рот свинцом!

— О аллах, это не человек, а дьявол. Настоящий палач, — прошептал Бабакул.

— Что ты сказал? Будь ты проклят! Я для этого кормил и поил тебя, неблагодарный?

Кнут Максума заходил по спине, плечам, лицу Бабакула. Через минуту он был весь в крови. Защищаясь рукой, он пятился назад, пока не наткнулся на винтовку.

— Эти глаза поздно открылись! — закричал Бабакул, схватив винтовку.

Максум оцепенел.

— Ты что, с ума сошел, сын поганого?! Поставь на место! Не смей стрелять! — испуганно кричал он, не сводя глаз с дула винтовки.

Бросив кнут, Максум схватился за нож, но в это время раздался выстрел. Бабакул сам не понял, что произошло. В нескольких шагах от него лежало грузное тело Максума. Бабакул закачался. В ушах его гудело. Земля и небо закружились перед глазами. Все было в крови. И он, пошатнувшись, упал...

В эту минуту на берегу мутного, неспокойного Аксая, в низком, бедном доме появился на свет новый человек. Бабка-повитуха, купая ребенка в соленой воде, говорила:

— Вот так кричит! Сразу видно, что он сын знающего свои права.

Хури, лежавшая в постели, улыбнулась и подумала, что назовет сына Шербек. Отец хотел его так назвать. Слова бабки и плач ребенка напомнили ей о Кучкаре. На подушку скатились две крупные слезы. Ей показалось, будто сын спрашивает: «Где мой отец? Найди его!»

Заглушая шум Аксая и щебетание птиц, ребенок плакал, извещая соседей о своем появлении на свет.

Часть вторая

Водопад Аксая

Глава первая

Клубы дыма, поднимающегося из труб, в лучах заходящего солнца становятся розовыми и висят, как радуга, над кишлаком. И кажется, что это розовое облако — источник тишины и благодушия.

Со скрипом открылась дверь дома, стоящего возле дороги, и показалась голова мальчика.

— Мама, стадо возвращается! — крикнул он и скрылся.

Тишина нарушилась скрипом дверей и громыханьем ведер. Облако пыли, сопровождавшее стадо, вместе с дымом образовало на небе темный полог. Пегая корова тетушки Хури шагала впереди стада гордо, будто знала себе цену. Ворчливая сорока спрыгнула с забора и уселась корове на спину. Но корова шла невозмутимо, покачивая головой. В середине стада два бычка, давно уже зло поглядывавшие друг на друга, вдруг столкнулись лбами, растормошив все стадо.

— Ух, чтоб вы сдохли! — закричал пастух.

И опять в стаде установилось спокойствие. Коровы, дойдя до своих ворот и почуяв запах оставленных телят, мычали, как бы давая знать: «Мы пришли».

Стадо прошло. Пыль осела. Воздух был пропитан запахом пастбища и сырого молока. На чердаках прекратилось воркование птиц. Только летучие мыши, весь день прятавшиеся в сенях и на скотных дворах, охотились за мухами. Навозные жуки, готовясь к зиме, выползли на дорогу, где прошло стадо, и, толкая навозные шарики, торопились в свои норы.

В окнах зажглись лампы. На улицах стало меньше людей. Затихли даже крик и смех детей, которые играли на площади возле школы. Настал тот священный час, когда женщины в каждом доме разливают своими руками приготовленный ужин: густой или жидкий, жирный или постный, с кислым молоком или без молока. Это час отдыха всех, кто трудился целый день. Весь кишлак утопает в тишине. Только Аксай нарушает эту тишину. Он, как нарочно, вечером шумит еще больше. Обозревая свои берега, он как бы кричит людям, которые превратили долину в цветущий сад: «Спасибо вам!»

Один из этих людей — Шербек. Он сидит в комнате, прислонившись к столу, перед ним кипа исписанных бумаг. Время от времени он поправляет рукой черные волосы, нависшие на лоб. Его задумчивый взгляд бегает по строчкам, иногда хмурятся густые брови.

Убрав со стола, тетушка Хури пьет во дворе чай, посматривая на сына в открытое окно. Да, тот же высокий лоб, те же густые брови, что были у Кучкара. Скуластое лицо за последние дни немного осунулось. Пухлые, как в детстве, губы обветрились в горах.

Раньше для тетушки Хури Шербек был только сыном. Теперь не так. Если в колхозе нужно посоветоваться о каком-нибудь деле, председатель колхоза идет к Шербеку. Прибывающих из района и области представителей сопровождает Шербек. Он знакомит с колхозом гостей из других стран.

В глазах тетушки Хури Шербек особенно вырос после одного случая. Неожиданно заболела корова, славившаяся не только в районе, но и в области. Несколько дней она не брала в рот даже соломинки. Потом заболели еще три коровы. Ветеринарная амбулатория далеко, в районном центре. Старики, осмотрев коров, сказали: «Не выживут». Тетушка Хури очень опечалилась. Телята, не умеющие даже самостоятельно есть, останутся сиротами. Хури не отходила от больных коров ни на шаг. «Где Шербек? Найдите его», — сказал председатель. Поехали за Шербеком на дальнее пастбище. К вечеру он прискакал. Молча проверил температуру больных коров, покачал головой. Оторвав от одной коровы клеща, напившегося крови, он сказал: «Вся беда в этом».

— Какое отношение они имеют к болезни? Где есть скот, всегда бывают и клещи, — возразила Хури.

— Нет, мама, — сказал Шербек, — вы слышали о такой болезни — малярия у скота? Эту болезнь как раз распространяют клещи. Наши коровы болеют этой болезнью, еще будучи телятами. А пятнистые коровы, привезенные из России, раньше не болели этой болезнью, их организм не привык, и поэтому им трудно.

Шербек сделал укол сначала больным, а потом и здоровым коровам. Он осыпал скот и весь пол лекарствами. И что же? Умирающие коровы через день-другой ожили и начали есть. Вот после этого-то Шербек и показался Хури другим. Он вырвал коров из когтей смерти! Удивительно, что это ее сын, тот Шербек, который еще недавно бегал по улице, поднимая пыль.

Хури снова посмотрела в окно и вздохнула. Хорошо бы женить сына. Самому ему и в голову не приходит это: с утра до вечера на работе. Наверно, он и во сне видит только животных. Надо позвать его пить чай. Хури подошла к двери и тихонько приоткрыла ее.

Будто ожидавший только этого, игривый весенний ветерок влетел в комнату. Он, как красивая танцовщица, закружился, подхватил листы бумаги и разбросал их по полу. Задержав ладонью и локтем оставшиеся листы, Шербек посмотрел на дверь. На пороге стояла мать. Ветер трепал ее седые волосы, раздувал ситцевое с голубыми цветами платье.

— Мама, закройте дверь, — сказал Шербек.

Хури скрылась за дверью. Через мгновение послышался ее голос:

— Чай совсем остыл, сынок...

Шербек почувствовал себя неловко: в голосе матери была робость и вместе с тем нежность.

Собирая разбросанные по полу бумаги, он ответил:

— Спасибо, мама, у меня собрание.

— Твоей работе и собраниям конца не видать! — Теперь голос матери стал резким. — Может, принести тебе холодной простокваши?