Преданный друг (СИ) - Леру Юлия

— Верни его! — Я замотала головой. — Ника, да хватит уже бояться, догони его, скажи ему, что ты все еще любишь его, ну должен же он понять, почему мы так сделали!..

— Он и понял, Лаврик, разве ты этого не слышал? — Я говорила медленно и тихо, стараясь, чтобы не было слышно моих стучащих от мерзкого малодушного страха зубов. — И он прав. Мы не просто предали его. Мы сбежали от него, как два последних труса. Мы не позволили ему самому принять решение, на которое он имел полное право.

Мгновение мы с Лавриком смотрели друг на друга, а потом он покорно закрыл глаза и позволил мне стереть остатки крови с лица, чуть поморщившись, когда я коснулась носа.

Слава богу, был не сломан, но нужно было как можно скорее приложить лед. К счастью, Эмилия подглядывала за происходящим и уже через минуту выбежала с вытаращенными глазами и с пакетом льда.

— Я знаю, — сказал Лаврик, уже приложив к лицу лед и шагая за мной к моему дому. — Я знаю, что мы сразу решили, что он не простит и возненавидит нас, я знаю, что мы должны были сказать обо всем раньше, хотя бы когда ты уже родила, но, Ник… Речь шла не только о нас троих, разве он этого не понимает?.. Мы приняли это решение вдвоем, потому что речь шла о ребенке, которого и сделалимы вдвоем… — Он дернул головой, мгновенно распаляясь, как всегда, когда речь заходила об отце. — Да я бы не смог спокойно жить, зная, что ты одна воспитываешь моего ребенка, пока я расслабляюсь в баре и пью кофе на деловых встречах с ублюдками вроде моего отца! Черт, Ник, я не мог играть в лотерею и гадать, примет ли тебя Егор с моим ребенком или нет, и если да, то когда! И даже теперь, — тон его стал почти угрожающим, — если вы вдруг сойдетесь, и я узнаю, что он обижает моего сына...

— Я никому не позволю обидеть своего ребенка, — сказала я и сама удивилась, как жестко прозвучал мой голос.

ГЛАВА 10. НИКА

Егор не сказал, что все еще любит меня, но я этого и не ждала. Предательство, которое мы с Лавриком уже в какой-то мере пережили, ему еще предстояло пережить, и теперь, зная, он имел полное право не говорить с нами до конца моей жизни.

Но пусть я не знала, захочет ли видеть меня Егор, я должна была попытаться. Теперь, когда он знал всю правду, знал, что случилось на самом деле, я должна была если не заслужить, то хотя бы попытаться заслужить его прощение.

Хотя бы сказать ему, чтоявсе еще его люблю.

Говорят, люди меняются с течением времени: застенчивый может стать острым на язык, лентяй — вдруг начать усердно трудиться, гуляка и фат — остепениться и стать примерным семьянином.

Со мной этот номер не сработал. Застенчивость и робость, мои неизменные спутники, никуда не делись за эти годы, и отчасти поэтому я с такой готовностью посвятила себя заботам о сыне.

Мне было хорошо с ним вдвоем.

Мне было неуютно с людьми, с кучей народу, которая постоянно ошивалась в нашем доме в год, когда дела у Лаврика ощутимо пошли в гору, и Заза Гедевановна в первое время даже обижалась тому, что я не даю ей Олежку на выходные, а предпочитаю проводить их с ним сама.

— Я скучаю без него, мама, — сказала как-то я, и на лице ее отразилось искреннее недоумение.

— Так приезжайте оба. У меня место найдется для всех.

Лаврик купил матери квартиру в Оренбурге, справедливо рассудив, что мне будет нужна помощь, и Заза Гедевановна теперь жила на соседней улице в новостройке. Ее квартира была больше нашей в два раза, но Лаврик настоял: маме нужна библиотека, и она следит за собой, значит, нужен тренажерный зал, и пусть дышит воздухом, значит, нужен балкон побольше.

Мой Олежка был только рад побегать босиком по просторной бабушкиной квартире, и иногда целыми днями носился вокруг нас, рассыпая горошины веселого смеха, заставлявшего улыбаться и нас.

Заза Гедевановна была строгой матерью и не давала Лаврику спуску, и одновременно — самой нежной бабушкой в мире, которая позволяла Олежке творить все, что пожелается, если это было безопасно.

— Смотри, Ника, — показывала она мне фотографии Лаврика. — Одно лицо с Олегом.

И Олег правда был одно лицо с Лавриком, вот только характером с возрастом все больше стал походить на меня. Он чувствовал себя уверенно только в компании самых близких людей и детей, но боялся и сразу замыкался в себе, стоило появиться рядом чужому взрослому.

Егор не стал исключением.

Еще и поэтому я думала целую неделю, еще и потому, расхаживая по комнате и глядя на своего сына, прилежно складывающего какую-то замысловатую конструкцию из «лего», снова и снова напоминала себе о том, что в конечном итоге Лаврик сказал все правильно.

Жизнь нашего мальчика была только нашим делом. Судьба ребенка не могла быть ставкой в игре жизни... а что если бы Егор возненавидел моего ребенка, напоминание об измене? Что если бы он расстался со мной сам, и мне пришлось бы растить ребенка одной, потому что Лаврик в это время уже нашел бы себе в Оренбурге девушку и захотел бы создать свою семью не по долгу чести, а по любви?

Мы с Лавриком очень быстро поняли, что не подходим друг другу в постели. Возможно, причиной была наша дружба, но, занимаясь с Лавриком сексом, я чувствовала себя... неуютно. Как будто делаю то, за что мне должно быть стыдно.

При мысли о сексе с Егором меня бросало в жар.

У нас ведь ничего не было. Так и не случилось, хотя той ночью в палатке его руки оказались под моей футболкой, а мои — под его, и после череды лихорадочных поцелуев его губы закончили свое путешествие на моем животе...

Я думала тогда, что еще немного — и просто умру от любви к нему, от желания, проходящего электрическими волнами прямо по моему позвоночнику, заставляя пальцы ног поджиматься, а волосы на затылке — вставать дыбом.

Но у насничегоне было.

— Мам, я уйду ненадолго, — сказала я маме, решительно оправляя перед зеркалом платье и забирая волосы в хвост.

Встретили меня неласково.

***

Наши родители по-разному восприняли наши с Лавриком отношения и желание пожениться побыстрее. Заза Гедевановна, конечно, все поняла, но не стала вмешиваться в деламужчины, которым всегда являлся для нее в первую очередь ее сын. Она подыскала мне в Оренбурге хорошего врача, и мы с ней шаг за шагом прошли весь путь от первого УЗИ до самых моих родов, которые принял другой подысканный Зазой Гедевановной хороший врач.

Папа был болен, так что моя мама сходила с ума и ломала руки одна. Почему я выхожу замуж так быстро, почему я поругалась с Егором, как же так вышло, что в дом я приводила одного, а сама ухожу жить совершенно к другому?

— Никуш, ну сядь, ну поговори ты с нами, — умоляюще просила она, пока я резала капусту в салат.

Убиралась в доме.

Развешивала постиранное белье.

Кормила собаку.

— Мам, так надо.

— Да что значит «так надо», мы — твои родители, мы хотим, чтобы у тебя все было хорошо!

— Мам, не переживай, пожалуйста, еще и из-за меня, — гладила я рукой ее худенькое плечо. — У нас все будет хорошо. Я выйду замуж за Лаврика.

— А Егор?

— Мы с Егором расстались, мам. Он в прошлом.

— Ника... — начинала она, пытливо заглядывая мне в глаза, но я уходила от ответа и ее взгляда и не позволяла ей продолжать разговор.

Мама «поймала» меня уже на позднем сроке беременности, когда приехала к нам в гости на праздники под Новый год. Конечно же, вся деревня была в курсе, и, конечно же, кумушки уже подсчитали, что забеременела я летом. Наверняка был в курсе и Егор.

— Ты изменила Егору, Ник? — спросила она неожиданно, когда мы готовились к празднику и резали с ней на кухне салаты. — Поэтому вы расстались?

И я хотела что-то ей сказать, как-то объяснить, но не смогла и просто разрыдалась, упав маме на грудь. Она гладила меня по волосам, прижимая к себе и целуя в макушку, и повторяла, почти беззвучно, одну и ту же фразу:

— Ох что же ты натворила, милая, что же ты натворила...