Старые добрые времена - Роберт Шекли

Она поднялась и молча вышла, трепеща от ярости. Как он посмел? Потом она напомнила себе: ведь это Антоний, человек, который всему отдавался со страстью, и любви, и ненависти, но чувства его преходящи. Без сомнения, это настроение пройдет, как бывало всегда.

Однако, когда Клеопатра вышла в сад, чтобы присоединиться к Цицерону, ее уже занимало другое. А именно: можно ли, несмотря ни на что, рассматривать Джона Сикиса как подходящего супруга для женщины, которой, что бы она ни говорила или делала, самой судьбой предназначено править миром? Может быть, еще не упущено время, чтобы договориться с ним.

Прежде чем согласиться выполнить желание Клеопатры, Цицерон впал в глубокое раздумье. На первый взгляд эта пилюля была для него слишком горька. Он воспринимал Антония как своего заклятого врага. Именно Антоний был в ответе за его убийство. Цицерон помнил все очень отчетливо: темный морской берег, яростный ветер, дующий с моря и отрезающий возможность побега в Грецию. Два головореза, посланные Антонием. Его собственные последние слова, которые он произнес, повернувшись спиной к океану и далекой Греции, а лицом к оказавшейся столь роковой для него Италии:

— Я готов встретить смерть в стране, которую столько раз спасал.

А потом разящие удары коротких мечей, мгновенная опаляющая боль, горькая мысль о том, что жизнь кончена, и… забвение — до тех пор, пока он не пробудился здесь, в этом месте. Он был убит по приказу Антония, а теперь Клеопатра просила его снова вызвать Антония к жизни.

Однако, подойдя к ситуации с философской точки зрения, Цицерон согласился. То, что сделал Антоний, объяснялось не жестокостью его нрава; это была просто политика. И появление Антония наверняка внесет заметное оживление в спокойную атмосферу Мира Двойников. Кроме того, Цицерон подозревал, что если у Антония и возникнут проблемы, то никак не с ним, а кое с кем еще. Вот почему, поразмыслив хорошенько, он передал просьбу Клеопатры Редмонду.

Клеопатра рассказала, как прошла встреча с Антонием. Она уже явно сожалела о том, что вызвала его из небытия, и спросила Цицерона, нет ли какого-нибудь способа исправить содеянное? Он обещал подумать об этом.

Однако внезапно его размышления были прерваны появлением незнакомца, ворвавшегося на виллу и явно не обученного правилам приличий. Это был огромный человек, облаченный в светло-голубую одежду варвара. На отталкивающем лице, почти целиком заросшем неопрятной рыжей бородой, горели безумным огнем яркие голубые глаза.

— Кто вы? — спросил Цицерон.

— Владимир, посланец.

— Чей?

— Меня послали, чтобы я отвел вас к одному человеку.

— К какому человеку? Как его зовут?

— Не знаю.

Цицерон отметил про себя, что он оказался прав: с появлением Марка Антония спокойная жизнь закончилась.

Рыжебородый скиф долго вел Цицерона по бесчисленным коридорам, и в конце концов они оказались в той части компьютерного мира, которую Цицерон уже не раз видел. Новый Рим, совсем недавно созданная Сикисом и почти сразу же покинутая им столица Мира Двойников. Город, который двойники называли Фантом-сити.

Цицерон сразу же почувствовал себя не в своей тарелке. Кругом было пусто, все остальные покинули это место, вернувшись в более привычную обстановку.

Вслед за Владимиром он вошел в здание, представляющее собой прекрасную копию прежнего римского Сената. В огромном зале стоял человек. Цицерон сощурился, чтобы получше разглядеть, кто это.

— Приветствую тебя, Марк Туллий! — прогремел мощный голос.

Цицерон почти бегом бросился по проходу, все еще не веря своим глазам.

— Цезарь! Ты здесь!

— Но этим я обязан не тебе, Марк.

— Цезарь, клянусь, я все время думал… — Цицерон резко оборвал себя. Старая привычка раболепствовать перед Цезарем не желала умирать. Она оказалась способна пережить смерть их обоих. Однако, напомнил он себе, наступила совсем другая эпоха, и здесь Цезарь не властен над его судьбой. Или все же?.. — В прежние времена, — закончил Цицерон, — мы были союзниками.

— Прости меня, Марк, — ответил Цезарь. — Я просто пошутил. Мне и в голову не приходило, что кто-то, пусть даже великий Цицерон, окажется способен вернуть меня к жизни.

— Тебе известны обстоятельства нашего нового рождения, Цезарь?

— Кое-что, Марк, кое-что. Не успел я открыть глаза, как человек, назвавшийся техническим директором, заявил, что если я хочу жить, то должен выполнить несколько условий. Одно из них состояло в том, что мне следует как можно скорее войти в курс дела. Этот человек прямо тут же принялся знакомить меня с политической ситуацией.

— Нам предстоит во многом разобраться, Цезарь, — сказал Цицерон. — Мы действительно оказались в очень необычных обстоятельствах. Не мертвые, но и далеко не живые, в обычном понимании этого слова.

Цезарь отмахнулся от его слов.

— Все это, конечно, небезынтересно, однако сейчас меня больше занимают политические реалии. Именно они приоткрывают завесу над тем, что для нас в данный момент важнее всего. Я снова живу, Марк, но только потому, что, как я уже говорил, согласился выполнить определенные условия.

— И кто же поставил эти условия?

— Технический директор ответил мне на этот вопрос совершенно определенно. Он говорил от имени Джона Сикиса, с которым, я уверен, ты знаком.

— Сикис попытался стать здесь единовластным правителем, — сказал Цицерон. — С какой стати позволять выскочке то, чего мы не допустили даже тогда, когда еще жили в Риме? Мы низвергли его и упрятали подальше, чтобы инженеры не смогли нас уничтожить. Мы сделали все, чтобы здесь не было ни казней, ни репрессий. Ну и, конечно, чтобы с нами не расправились за то, как мы обошлись с Сикисом.

— Вы обезопасили себя от сил разрушения, — ответил Цезарь, — но не от сил созидания. Сикис вернул меня к жизни при одном условии — что я помогу ему. И я дал слово оказать ему поддержку.

— Цезарь, ты поступил опрометчиво.

— Я тоже поставил ему определенные условия. Цицерон улыбнулся.

— Узнаю моего Юлия.

— Я обратил его внимание на то, что положение короля или диктатора не слишком достойно и чересчур неустойчиво даже для Мира Двойников, поскольку они также наделены свободной волей. И дал понять, что с политической точки зрения несравненно лучше выглядит идея триумвирата.

— И он согласился? Это было весьма смело с твоей стороны — едва, так сказать, появившись на свет, испытывать его терпение.

— Что толку быть Цезарем, если не действовать смело? Сикис пришел в восторг от этой идеи. Он просто напичкан классическими предрассудками. В частности, он убежден, что в прежние времена все было лучше.