Акробаты благотворительности - Дмитрий Григорович

При виде старика, белокурые девочки торопливо поставили чашку на песок и со всех ног бросились ему навстречу; не успел он очнуться, как уже почувствовал себя в их руках.

– Дедушка, я расскажу тебе… Это ужасно! ужасно! едва переводя дух от волнения, заговорила младшая из них, Катя.

– Послушай только, дедушка, что я расскажу тебе! Ты только послушай; это ужасно! кричала с другой стороны вторая девочка, Соня.

– Постойте же, деточки, пустите… нельзя же так, отбивался Алексей Максимыч, целуя их в то же время. – Начнете вместе рассказывать, я ничего не пойму… я даже слушать не стану, если так… Вот, смотрите: и шляпу, новую шляпу на земле сбросили… Шалуньи, право!.. Спасибо, Маруся, подхватил он, подставляя голову красивой девушке, которая надела ему шляпу, стараясь отстранить Катю и Соню. – Ничего не хочу знать. Буду слушать только Марусю… Слышите ли? Только Марусю… Рассказывай, душенька, что у вас здесь такое… Только постой, не на солнце… Подойдемте под навес; там будет удобнее…

Он мимоходом взглянул на юношу; тот старался, видимо, овладеть собою; но краска разливалась по лицу его, и чем больше он бодрился, тем больше выказывал неловкости.

Алексей Максимыч уселся на соломенный стул, придвинутый Марусей; Катя и Соня мгновенно завладели его руками. Юноша подошел ближе, расправляя ладонью растрепавшиеся кудри на голове.

– Ну, Марусенька, рассказывай… Постой, впрочем, зачем же оставили вы этих ребятишек на солнце? Катя, Соня, ведите их скорее сюда!.. Вот так!.. Не плачь, девочка, тебе ничего худого не сделают; не плачь, душенька; ну, Маруся, рассказывай; во-первых, что это за дети?

– Дети бедного огородника, – торопливо вмешалась Соня.

– Они сегодня ничего не ели, – перебила Катя.

– Деточки, что ж это в самом деле? Так, право, нельзя, – с упреком в голосе сказал старик.

Он хотел показать при этом строгое лицо, но это ему не удалось, и он засмеялся.

– Дедушка! добрый, добрый дедушка! – закричали обе девочки, бросаясь обнимать и целовать старика с такою восторженностью, что шляпа его чуть было снова не слетела наземь.

Наконец, они успокоились.

– Видишь ли, дедушка, – начала Маруся, усаживаясь подле и поправляя ему скосившийся галстук, – все мы сидели здесь на дворе; я шила, Сережа давал сестрам урок из русской истории; вдруг здесь, сейчас за калиткой, раздается детский пронзительный крик. Мы выбежали. На мостках два ребенка, вот эти самые. Девочка заливается-плачет, мальчик кричит; смотрим, из носу его льет кровь, все лицо перепачкано кровью… Спрашиваем: что случилось? Девочка тут же рассказала, что за минуту перед тем проходил мимо какой-то мальчик; поровнявшись с ее братом, он вдруг размахнулся и ударил его по лицу, после чего побежал в лавочку в конце переулка… мы привели детей к себе… Но… но Сережа ужасно разгорячился, – подхватила Маруся, заметно смущаясь на этом месте своего рассказа.

– Короче сказать, дедушка, – вмешался Сережа, успевший в это время остыть и оправиться, – мне захотелось наказать этого негодяя…

– Рыцарь! рыцарь, нечего сказать! – полушутливо, полусерьезно заметил старик.

– Рыцарь не рыцарь, но пропустить безнаказанно поступок болвана, который бьет ребенка по лицу, мне не хотелось, и я подождал у калитки, пока он не вернется назад… Я, действительно, думал увидеть мальчишку и хотел надрать ему уши, но смотрю: передо мною вдруг выступил с салатником, наполненным огурцами, целый верзила… Меня это окончательно взорвало. Тут девочка закричала: это он, он! Я забылся, бросился вперед… огурцы, конечно, полетели во все стороны… Я уже потом не помню хорошенько… Знаю только, что ему славно досталось… Ручаюсь, он не станет вперед потешаться на детских лицах!

– Какой Сережа храбрый, да, дедушка, да? – восторженно воскликнула Катя.

– И добрый, да, дедушка? добрый? да? – подхватила Соня.

– О, удивительно! Что и говорить! – возразил Алексей Максимыч, разводя руками. – Ну, а что, если б да этот самый детина оказался вдруг сильнее Сережи? Что, если б началась свалка и вмешалась полиция? Тогда что? – прибавил он, посматривая на юношу. – Как бы все это красиво отозвалось на молодом человеке, который готовит программу на золотую медаль… Неправда ли, как это было бы красиво, Маруся?.. Скажи сама. Ты у нас одна здесь благоразумная…

В ответ на это Маруся окинула живым взглядом дедушку; встретив знакомую добрую улыбку на лице его, она сказала, что, будь она на месте Сережи, она, по всей вероятности, сделала бы то же самое.

– Заранее предвидел, что ты так ответишь; непременно заступится, уж это само собою, как водится! – проговорил старик, совсем уже развеселившись.

Еще в начале прошлой зимы Зиновьев стал замечать, что молодые люди, выросшие почти вместе, начали обмениваться особенными взглядами, искали укромных уголков и там по целым часам о чем-то с жаром беседовали; он не показал никакого виду, но в ту же зиму, под предлогом усиленных занятий Сережи в Академии Художеств и отдаленности от нее своей квартиры, нанял ему на Васильевском острове меблированную комнату. Сережа с тех пор приходил только к обеду и проводил у дедушки часть вечера.

Веселые возгласы знакомых голосов ни на минуту не умолкали в саду. К ним вскоре присоединилось звяканье посуды, возвестившее, что семья села обедать. У Зиновьева немного было прислуги. Не считая кухарки, прислуга ограничивалась старой Марьей, или Марьянушкой, как ее обыкновенно все звали. Лет двадцать тому назад поступила она к старому архитектору простой прислужницей, потом мало-помалу завладела хозяйством, потом выходила и вынянчила одного за другим всех детей и теперь уже была чем-то средним между экономкой, членом семьи и старым другом дома. На вопрос Алексея Максимыча, куда девали бедных девочку и мальчика, Марьянушка объявила, что она в точности исполнила желание Маруси: дети были умыты, накормлены, каждому дано, сверх того, по ватрушке, и оба играют теперь в кухне с котятами.

– Уж как же и уплетали, мои голубчики! Посмотрели бы вы только! – присовокупила Марьянушка, весело на всех поглядывая. – Я спрашивала у девочки: со вчерашнего дня, говорит, ничего не ели…

– Благо сыты теперь, давай их сюда! – подхватил Алексей Максимыч, освобождая себя от салфетки, которую обыкновенно закладывал концами за галстук.

Все торопливо встали из-за стола.

Такая поспешность объяснилась превосходным планом прогулки, которую придумал дедушка во время обеда. Вместо того, чтобы отправиться без цели, как это обыкновенно делалось, он предложил идти всем вместе отыскать огородника и «водворить», как он выразился, мальчика и девочку «на место жительства». Предложение принято было с восторгом. В первые минуты решительно не знали, что делать с Катей и Соней. Нужно было вмешательство Марьянушки, чтобы заставить их терпеливо досидеть до конца обеда.

Был уже пятый час, когда семья Зиновьева всей гурьбой высыпала за калитку сада. Шествие было почти что торжественное: его открывали босые мальчик и девочка под прикрытием Кати и Сони; позади, рядом с Марусей, выступал Алексей Максимыч, заменивший фрак холщевым пальто и цилиндр широкополой соломенной шляпой; за ними шел Сережа, теперь уже успокоенный, с бодрым и довольным видом.

Путь предстоял не шуточный. Приходилось обогнуть чуть ли не половину Аптекарского острова, перейти малую Невку и выйти на ту часть Петербургской стороны, которая замыкается пустырями и огородами. Но всем было очень весело, не выключая дедушки, из памяти которого окончательно, казалось, исчезли неприятные впечатления утра. Увлекаясь воспоминаниями прошлого, он в сотый раз и все с тем же увлечением рассказывал Марусе и Сереже о путешествии, совершенном когда-то пешком по маленьким итальянским городкам, расположенным вдоль Адриатического моря. Он приступал уже к описанию чудес Равеннского собора, – любимому его предмету, – когда Катя и Соня неожиданно остановились у забора и закричали:

– Здесь… здесь, дедушка!

Позади забора простирались во все стороны нескончаемые ряды зеленеющих гряд; слева только подымалась избушка с перекосившимся шестом бывшей скворечницы; вокруг грудами валялся навоз, рогожи, битые черепки. Можно было бы думать, что Петербург находится отсюда за тридевять земель, если б в отдалении не показывался адмиралтейский шпиц, блистая на вечернем закате.

В ту самую минуту, как семья Зиновьева входила в огород, из избы показалась тощая, босоногая баба, поправлявшая платок на встрепанной голове.

– Мама, мама! закричали мальчик и девочка.

Баба остановилась; увидав детей, она подняла с земли хворостину и скорыми шагами пошла к ним навстречу, повторяя: «Постойте, я вам дам маму! Пострелы этакие..»

Маруся, Сережи и дедушка заслонили детей; Катя и Соня с испуганным видом прижались к старшим.

– Матушка, погоди! Зачем же так? ласково заговорил Алексей Максимыч, удерживая руку бабы. – Выслушай прежде… Дети далеко забежали, заблудились… ну, вот мы их нашли, накормили и привели домой. Скорее мы виноваты, что долго их у себя держали… другой раз лучше присматривай, а то Бог знает что может случиться…