Преемник - Марина Дяченко

Сумасшедший старик в рваном плаще служителя Лаш неподвижно стоял в чаше фонтана — высохшего фонтана, в центре которого, говорят, раньше помещалась статуя Священного привидения. Какая-то добрая рука положила рядом со стариком кусок хлеба; на глазах Луара хмурая пожилая женщина растоптала этот хлеб ногой. Старик остался совершенно безучастным.

Странно, что его до сих пор не забили камнями, подумал Луар. В детстве отец высек его за один только меткий бросок — а сам, мудрый и выдержанный человек, цепенеет от ненависти всякий раз, когда сталкивается с немощным, дряхлым, безумным старцем… Тайна. Тайна ещё более глубокая, чем разрытая могила, из которой двадцать лет назад явился вызванный орденом Лаш Чёрный Мор. Бесполезно расспрашивать отца о Лаш — он замыкается, как та заколоченная Башня на площади…

Луар замедлил шаг. Подобные мысли посещали его не часто — но по уходе всегда оставляли смутное беспокойство пополам с неким болезненным возбуждением; вот и сейчас ему ни с того ни с сего померещился пристальный взгляд, брошенный ему вслед совершенно незнакомым человеком.

Несколько секунд Луар ругал себя за странную мнительность и клялся, что не обернётся; потом обернулся-таки — незнакомец был немолод, равнодушен, смотрел, конечно, мимо Луара, на витрину ювелирной лавки. Вероятно, он собирался показать оценщику некое украшение — из ладони его свисала золотая цепочка…

На мгновение Луар нахмурился. Ему показалось, что он уже видел этого человека и вот именно с цепочкой — только не удавалось вспомнить, где и когда…

В этот самый момент мимо проследовали две горожанки — радостные и оживлённые, они весело болтали на всю улицу, и Луар ясно расслышал слово «комедианты». Он вздрогнул и забыл о золотой цепочке; вслед за парой горожанок заспешила компания мальчишек, потом некий приличного вида господин с нарочито отсутствующим, гуляющим видом. На улице сделалось вдруг неожиданно многолюдно — и Луар совсем почти не удивился, когда на открывшемся перед ним перекрёстке обнаружилась небольшая толпа. В центре толпы возвышались подмостки, с обоих боков подпираемые крытыми тележками. С подмостков доносилось звонкое:

— А ежели колдун без сердцаМеня замучить пожелаетПодобно маленькой пичуге —Пусть знает, что во тьме могилыЯ буду о тебе, любимый,Я буду помнить в чёрной ямеО том, кого я так любила…

Декламировала девица — тонкая, как стебелёк, с разбросанными по плечам светлыми волосами; нежный голосок вполне равнодушно перечислял самые душераздирающие обещания. Луар понял, что уже в следующую минуту ему сделается невыносимо скучно.

Он решил уходить — но всё-таки стоял, раздумывая и поглядывая по сторонам; пьеса благополучно подошла к концу, какая-то толстая дамочка из публики утёрла слезу. Актёры раскланялись, с подмостков соскочил парнишка лет шестнадцати и пробежался по кругу с жестяной тарелочкой; послышалось реденькое звяк-звяк-звяк медяков о донышко. На лице парнишки проступило столь явное разочарование, что Луар не удержался и бросил серебряную монетку. Парень чуть повеселел, взобрался обратно на подмостки и объявил, что сейчас почтеннейшая публика увидит фарс о Трире-простаке.

Луар улыбнулся. Давным-давно, когда отец чуть ли не впервые взял его… На охоту? Или это было что-то вроде военного смотра? Луар запомнил только солнечный день, много лошадей, густой лошадиный запах, синее небо и дымящиеся каштаны на дороге, Луар в седле за спиной отца, весь мир лежит внизу, маленький и яркий, как картинка на крышке шкатулки. На обратном пути кавалькаде встретилась какая-то ярмарка — Луар точно помнил, что бродячий театрик играл именно этот фарс, о Трире-простаке. Простак идёт с базара, где продал корову, а по дороге ему встречаются всевозможные хитрецы и выманивают понемногу все его денежки…

Над головами публики взвизгнул детский голос — строгая нянька оттаскивала от окошка едва не выпавшего оттуда сорванца. Цветочный горшок не удержался на подоконнике и сорвался вниз, чтобы со звоном расколоться о мостовую; сидевший под окном нищий увернулся с прытью, неожиданной для калеки, и тут же разразился громкой бранью. Надтреснутый вопль нищего на минуту перекрыл голос Трира-простака, крупного мужчины лет пятидесяти; озлившись, тот взревел, как ведомое на бойню стадо. Публика зааплодировала; Луар повернулся и пошёл прочь.

— Да где ж пять монет, когда тут четыре монеты! — продребезжал ему в спину старушечий голос.

Так рыбина заглатывает сдобренный червём крючок. Луар вздрогнул и обернулся.

Старуха с головой утопала в просторном плаще, наружу торчали только седые космы. Танцуя и приседая, окружая несчастного простака сразу со всех сторон, старая мерзавка вытягивала из него монету за монетой — Луар тут же вообразил, какое у неё может быть лицо. Ухмыляющаяся рожа прожжённой плутовки…

— Да где же четыре, когда три монетки всего! Сочти хорошенько, растяпа!

Трир-простак изо всех сил старался сосредоточиться. Маленькие глаза его напряжённо моргали; Луар поймал себя на некотором сочувствии — Трир был сейчас его собратом по несчастью, его вот также провела эта самая старуха, это он, Луар, растяпа…

Ощущение сродства с персонажем фарса рассмешило его; он усмехнулся — впервые с начала представления.

Впрочем, прочая публика уже давно надрывала животы. Приличный господин позабыл о приличиях, да так, что ненароком пустил ветры. Сразу же вслед за этим он побагровел, как роза, и воровато огляделся — по счастью, за всеобщим весельем почти никто ничего и не услышал.

— Э-э, парень, да у тебя дыра в кармане! Смотри, всего одна монетка и осталась!

На глазах Трира-простака выступили настоящие слёзы. Публику потряс новый взрыв хохота; один Луар стоял без улыбки, как каменный остров в бурном море. Ему было жаль Трира.

Один за другим последовали ещё несколько коротеньких фарсов. Луар по-прежнему не смеялся — но стоял, как приклеенный. На подмостках сменяли друг друга хитрецы и дураки, злодеи и жертвы — и тут и там возникала горластая, как петух, девчонка. Вместе с платьем она всякий раз меняла лицо — пересмешница, пляшущая на гребне куража, неудержимая, как хлынувшее из горлышка шипучее вино; её партнёры мелькали, как карты тасующейся колоды. Временами Луару казалось, что перед ним раскладывают большой и яркий пасьянс.

Наконец, щуплый парнишка, не успевший ещё отдышаться после громкой сценической перебранки, соскочил с подмостков со своей тарелочкой; на этот раз звяк-звяк-звяк оказалось куда бодрее, в горстке медяков поблёскивало и серебро. Луар замялся, снова испытывая неловкость; потом осторожно положил на поднос золотую денежку, кивнул обомлевшему парню и пошёл прочь.