Благородный Дом. Роман о Гонконге. - Джеймс Клавелл

Бартлетт повторил, что ничего не знает.

— Я не думаю, что в этом замешан кто-то из экипажа или кто-либо из моих людей. Насколько мне известно, ни один из них никогда не нарушал законов. А я знаю, что говорю.

— Как долго с вами работает капитан Джанелли?

— Четыре года. О'Рурк — два. Свенсен — с тех пор, как в пятьдесят восьмом у меня появился самолёт[30].

— А мисс Чолок?

— Шесть лет, почти семь, — сказал Бартлетт после паузы.

— Она менеджер высшего звена в вашей компании?

— Да. Высшего из высших.

— Это необычно, верно, мистер Бартлетт?

— Да. Но не имеет отношения к данной проблеме.

— Вы — владелец этого самолёта?

— Им владеет моя компания. «Пар-Кон индастриз инкорпорейтед».

— У вас есть враги — кто-нибудь, кто хотел бы серьезно досадить вам?

Бартлетт усмехнулся:

— Есть ли у собаки блохи? Заводя друзей, не окажешься во главе компании стоимостью полмиллиарда долларов.

— Никого конкретно?

— Это надо спросить у вас. Заниматься оружием — статья особая. Здесь, должно быть, работали профессионалы.

— Кому было известно о том, что вы летите в Гонконг?

— Эта поездка была запланирована пару месяцев назад. Знал мой совет директоров. И те, кто у меня занимается планированием. — Бартлетт нахмурился. — Особого секрета из этого не делалось. Не было причин. — Потом добавил: — Конечно, знала компания «Струанз», это точно. По крайней мере недели две. На самом деле мы подтвердили дату двенадцатого, по телексу, точную дату предполагаемого отлета и прибытия. Я хотел прилететь раньше, но Данросс сказал, что его больше устроил бы понедельник девятнадцатого, а это сегодня. Может, следует спросить у него?

— Я спрошу, мистер Бартлетт. Благодарю вас, сэр. Пока этого достаточно.

— Я бы тоже хотел задать несколько вопросов, суперинтендент, если вы не возражаете. Какое предполагается наказание за нелегальный ввоз оружия?

— Десять лет без права досрочного освобождения.

— Какова ценность этого груза?

— Он бесценен — для того покупателя, кому он предназначен, потому что оружие не разрешается иметь никому — абсолютно никакое.

— А кто этот покупатель?

— Любой, кто желает организовать беспорядки, поднять восстание, совершить массовые убийства, ограбление банка или преступление любого масштаба.

— Коммунисты?

Армстронг улыбнулся и покачал головой:

— Им не нужно стрелять в нас, чтобы захватить колонию, или нелегально провозить винтовки: у них полно своего оружия.

— Националисты? Люди Чан Кайши?[31]

— Им оружие в более чем достаточном количестве и ассортименте поставляет правительство Соединенных Штатов, мистер Бартлетт. Не так ли? Поэтому им тоже нет нужды провозить его таким путем.

— Может, война между гангстерами?

— Господи боже, мистер Бартлетт, наши бандиты не стреляют друг в друга. Наши гангстеры — или, как мы их называем, триады[32] — улаживают свои разногласия разумно, цивилизованно, по-китайски, с использованием ножей, топоров, оружия из арсенала боевых искусств или при помощи анонимных звонков в полицию.

— Могу поспорить, это кто-то из «Струанз». Именно там вы найдете ответ на загадку.

— Возможно. — Армстронг издал странный смешок. Потом повторил: — Возможно. А теперь, если позволите…

— Конечно. — Бартлетт выключил магнитофон, вынул обе кассеты и передал одну Армстронгу.

— Благодарю вас, мистер Бартлетт.

— Сколько времени обычно продолжается обыск?

— Как когда. Может быть, час. Возможно, нам придется пригласить кое-каких экспертов. Мы постараемся доставить как можно меньше неудобств. Вы покинете самолёт до ланча?

— Да.

— Если вам нужно будет попасть в него, прошу сообщить в мой офис. Наш номер 88-77-33. На какое-то время здесь будет установлен постоянный полицейский пост. Вы будете жить в «Вик»?

— Да. Теперь я могу ехать в город, делать то, что хочу?

— Да, сэр, с условием, что вы не покинете колонию до окончания расследования.

Бартлетт широко улыбнулся:

— Это до меня уже дошло на все сто.

Армстронг ушел. Бартлетт принял душ, оделся и подождал, пока уйдут все полицейские, кроме одного, который занял пост у трапа. Затем вернулся к себе в офис и закрыл дверь. Оставшись совсем один, он проверил часы. Было 7:37. Он подошел к коммуникационному центру, щелкнул двумя микровыключателями и нажал на клавишу посыла.

Через секунду послышался треск статических помех и сонный голос Кейси:

— Да, Линк?

— Джеронимо[33], — четко произнес он в микрофон.

Последовала долгая пауза.

— Поняла, — сказала она.

Динамик смолк.

4

09:40

Выехав с автомобильного парома, курсирующего между Коулуном и островом Гонконг, «роллс-ройс» повернул на восток и влился в густой поток машин на Коннот-роуд. Утро было очень теплое, влажное и безоблачное под ласкающими лучами солнца. Кейси откинулась на подголовник заднего сиденья. С растущим возбуждением она взглянула на часы.

— Время есть много, мисси, — тут же сказал глазастый шофер. — Благородный Дом эта улица, высокий дом, десять, пятнадцать минут ничего.

— Хорошо.

«Такова жизнь. Когда-нибудь у меня будет свой „роллс-ройс“, аккуратно одетый, вежливый и спокойный шофер-китаец, и не нужно будет переживать из-за цен на бензин. Никогда. Может — наконец-то — именно здесь я получу свое „выходное пособие“, „отвальные“». Она улыбнулась про себя…

Линк первым объяснил, что это такое. Он тогда назвал эти деньги «посылальными». Надо всего лишь сказать «а пошёл ты» кому-то или чему-то.

— Такие деньги имеют самую высокую цену в мире… но и достаются самой дорогой ценой. Если будешь работать на меня — со мной, но на меня, — я помогу тебе получить твои «посылальные». Но не знаю, Кейси, захочешь ли ты платить такую цену.

— Какую?

— Не знаю. Знаю, что она бывает разной — у каждого своя — и всегда больше, чем ты готов заплатить.

— А у тебя было так?

— О да…

«Так, — размышляла она, — пока эту цену нельзя было назвать слишком высокой. Я получаю пятьдесят две тысячи долларов в год, мне дают много денег на расходы, работа расширяет кругозор. Но слишком много забирает государство, и остается совсем недостаточно, чтобы назвать эти деньги „отвальными“».

— Такие деньги получают, срывая большой куш, — объяснял Линк, — а не берут из наличности.

«Сколько мне нужно?»

Подобным вопросом она никогда не задавалась.

«Пятьсот тысяч долларов? При семи процентах такая сумма будет приносить тридцать пять тысяч в год, но это без налогов. Может, стоит подумать о мексиканской правительственной гарантии — одиннадцать процентов минус один процент им за услуги? Все равно это облагается налогом. В свободных от налога облигациях при четырех процентах сумма составит двадцать тысяч, но облигации — штука опасная, а своими „отвальными“ ты рисковать не станешь».

— Первое правило такое, Кейси, — растолковывал Линк. — Никогда не подвергать эти деньги риску. Никогда. — И с губ его слетел милый смешок, который всегда её обезоруживал. — Никогда не подвергать риску свои «посылальные», за исключением одного или двух раз, когда ты на это решишься.

«Миллион? Два? Три? Переключайся на встречу, и хватит мечтать, — сказала она себе. — Мечтать я не буду, но моя цена — два миллиона наличными в банке. Свободных от налогообложения. Вот что мне нужно. Два миллиона при пяти и одной четверти процента без налогообложения — это сто пять тысяч в год. И при этом у меня и у моей семьи всегда будет все, что я хочу, в более чем достаточном количестве. Но как получить два миллиона, свободных от налогообложения? Не знаю. Но почему-то кажется, что здесь то самое место».

«Роллс-ройс» вдруг остановился. Между плотными рядами машин, двухэтажных автобусов, такси, маленьких и больших грузовиков, повозок, велосипедов, ручных тележек, а кое-где и рикш лавировало множество пешеходов. В этот утренний час пик тысячи людей сновали туда-сюда, появляясь из переулков и боковых улочек или исчезая в них. Они, как горох, сыпались с тротуаров на проезжую часть. Целые потоки людей-муравьев.

Кейси провела солидное исследование, прежде чем отправиться в Гонконг, но все же оказалась не готова к его невероятной перенаселенности.

— Ничего подобного в жизни не видела, Линк, — сказала она утром, когда он приехал в гостиницу, как раз перед её отъездом на встречу. — Когда мы ехали сюда из аэропорта, шёл уже одинннадцатый час, но народу на улицах было море, тысячи — в том числе и детей, — и всё — рестораны, рынки, магазины — ещё работало.

— Люди — это выгода. Иначе зачем мы здесь?