Иди куда хочешь - Генри Олди

Да, я понимаю — но еще я помню.

Мы оба помним:

Образ ужасен Твой тысячеликий,тысячерукий, бесчисленноглазый,страшно сверкают клыки в твоей пасти.Видя Тебя, все трепещет, я — тоже.

Внутрь Твоей пасти, оскаленной страшно,воины спешно рядами вступают,многие там меж клыками застряли —головы их размозженные вижу.

Ты их, облизывая, пожираешьогненной пастью — весь люд этот разом.Кто Ты?! — поведай, о ликом ужасный!..

И издали откликнулся гибельный ветер, вздох огненной пасти, что явилась в Безначалье трем Миродержцам из восьми, веселый голос с Поля Куру:

Устремившись ко Мне, все деяньяВозложив на Меня силой мысли,В созерцанье Меня пребывая,Всем сознаньем в Меня погружайся.

Бхакт Мой! Будь лишь во Мне всем сердцем!Жертвуй Мне! Только Мне поклоняйся!Так ко Мне ты придешь, Мой любимый,Я тебе обещаю неложно…

В следующий миг, властно сбрасывая наваждение, меня настиг призыв Свастики Локапал.

Я встал, раскинув руки крестом, волна Жара прошла насквозь и укатилась в колыбель Прародины. «Хорошо есть…» — начал было я, внутренне содрогаясь и понимая, что не смогу сейчас завершить возглас Тваштара-Плотника, как должно.

«И хорошо весьма!» — подставил плечо чужак во мне.

Возможно, он что-то предчувствовал.

Или просто издевался.

— …Поле Куру открыто для посетителей, — сказал я всем чуть позже. — Великая Битва закончилась.

И Вишну заплакал.

Джайтра, колесница моя золотая, садилась медленно, с опаской, пробуя землю краем переднего правого обода. Боялась, что хитрая Курукшетра просто затаилась дымчатым леопардом и вот-вот вспучится навстречу прежним нарывом, сомнет, опрокинет, раздавит всмятку… Нет, обошлось. Сели. Гнедая четверка фыркала, косясь по сторонам, стригла воздух ушами, и Матали приходилось время от времени щелкать бичом — иначе лошади норовили взмыть обратно, в спасительные небеса.

Брихас, стоя в «гнезде» рядом со мной, молчал и кусал губы.

Остальных я брать не стал. Да и не очень-то они стремились сюда, на Поле Куру, эти остальные. Раване с его ракшасами вся Великая Битва (тем паче закончившаяся) была до голубого попугая, братец Вишну хорохорился, собираясь порвать всех на клочки-тряпочки, но было прекрасно видно — Опекун еще не оправился от потрясения. И вдобавок дико боится встречи лицом к лицу с блудной аватарой.

Ну а Лучший из пернатых, ясное дело, остался нянькой при любимом хозяине.

Гораздо труднее было отделаться от моих головорезов облаков. Дружина твердо решила сопровождать своего Владыку, во избежание и при полном параде. Упорствовали до последнего. Пришлось наорать на Марутов, пригрозить десятникам понижением в звании и даже грохнуть разок-другой перуном оземь. При этом мне почему-то казалось, что я не перуном грохаю, а топаю ногой, подобно обиженному малолетке. Ох, много чего мне казалось в последнее время… Дружина затихла, подозрительно перемигиваясь, я еще раз рявкнул, что в опеке не нуждаюсь, и ускакал.

Сейчас же, глядя на небо, я видел невинные компании тучек-штучек — подсвеченные изнутри, они вальяжно фланировали над головой туда-сюда, кичась златыми венцами, и в сумрачной пушистости нет-нет да и погромыхивало.

Патрулировали, сукины дети.

На всякий случай.

Каюсь: на душе от этого становилось спокойнее.

Смрад стоял невыносимый. Впору свалиться в обморок. Матали еле дождался, пока я и Брихас спешимся. После чего мигом стал перегонять упряжку за дальние холмы — лошадей била мелкая дрожь, с губ срывались клочья пены, и спины животных взмокли от пота. Я одобрительно кивнул и в сопровождении бесстрастного Словоблуда двинулся вперед. Делая вид, что зашел сюда случайно и теперь прогуливаюсь от нечего делать. Один я, что ли, такой?.. Хорошо бы, если один.

Увы.

Вся Свастика была в сборе.

Здесь, на Поле Куру.

И все Локапалы дружно делали вид, что зашли случайно и не замечают остальных.

…Лучистый Сурья навис низко-низко, заклинив колесницу в ближайшем просвете между облаками. Перегнувшись через борт, мой брат внимательно оглядывал юго-восточную ложбину: там уже который раз с оглушительным грохотом рвались трупы слонов — на жаре их расперло до барабанного звона, и шкуры «живых крепостей» не выдерживали. Ниже спуститься Сурья не мог, иначе нам бы не осталось ничего для рассмотрения.

И венец-кирита Солнца был тускло-багровым.

…Семипламенный Агни вспыхивал то тут, то там, ковыряясь в спекшейся массе тел, язычками протискиваясь в щели между обугленными костями и жадно вылизывая драгоценный металл расплавленных украшений. Поблизости от Пожирателя Жертв смрад ослабевал, сменяясь просто горячим воздухом, я заметил, что машинально стараюсь подойти поближе, — и сдал в сторону.

Разговаривать с Семипламенным не хотелось.

Агни был расстроен до крайности, хотя к скорбному пламени, рухнувшему на несчастных, не имел даже малейшего отношения.

Похоже, он еле удерживался, чтобы не превратить всю Курукшетру в очистительный погребальный костер… но знал: не поможет. Душам погибших не поможет. Взъярись Пожиратель Жертв, пройдись диким смерчем по телам — а толку— то?!

Души ведь все равно никуда не являются, ни в рай, ни в ад…

В нетях числятся.

…Куберу носили в паланкине шестеро якшей-страхолюдин, вооруженных до зубов. Один раз Стяжатель Сокровищ откинул занавеси, высунулся и уставился единственным глазом на труп копейщика в легком доспехе. Убитый прекрасно сохранился, лежал почти как живой, приоткрыв в изумлении рот, — и голошеий стервятник деловито выклевывал копейщику язык.

Кубера мигом скрылся в паланкине, и почти сразу оттуда донеслись странные звуки: то ли Кубера рыдал, то ли его тошнило.

Стервятник озабоченно поднял лысую голову, каркнул и вернулся к прерванному занятию.

…Ваю-Ветер вздымал груды пепла, носясь с места на место. Его появление пугало осмелевших было шакалов, и звери бросали терзать добычу, встревоженно тявкая. Но шакалы интересовали Дыхание Вселенной в последнюю очередь. Что-то он искал, веселый Ваю, забывший о веселье, что-то позарез было ему нужно… Нашел. И замер, отчего смрад резко усилился.

Я пригляделся.

Да, несомненно. Помню. Это случилось пять-шесть дней тому назад, и я еще любовался битвой сверху, из «гнезда» Джайтры, крича «Превосходно!» во время особо увлекательных стычек. Это произошло именно там, где сейчас замер Ваю.

Именно там Пандав убил Каурава, Бхима-Страшный — Духшасану-Бешеного. После чего победитель на глазах у всех, сторонников и врагов, вспорол шейную вену у поверженного двоюродного брата и жадно напился его крови. Бхима стоял тогда, напоминая торжествующего ракшаса, сражение вокруг него на миг прекратилось, бойцы обеих сторон со страхом взирали на кровопийцу, а сын Ветра смеялся.

И мне послышались отголоски того смеха пополам с кровью, когда Дыхание Вселенной тихонько вздохнул.

…Петлерукий Яма помахал мне рукой, когда я приблизился. Правой, с удавкой, росшей из обрубка. Он стоял вместе с Варуной-Водоворотом, своим дядей, о чем-то взахлеб споря. Единственные, кто не притворялся случайными путниками. Наверное, потому что в пучинах зеленоволосого Варуны по его личному требованию был открыт отдельный мир для погибших в битвах асуров, прямо рядом с резервацией данавов-гигантов. Преисподняя? рай? — кто знает?! Во всяком случае, именно Варуна судил последних за грехи и властной рукой раздавал наказания или милости. Мы же не вмешивались. Он старший, ему видней В этом они с Адским Князем были схожи.

Судьи.

И еще мы все трое были схожи в другом: нам, Локапалам Востока, Юга и Запада, являлась в Безначалье глумливая пасть из огня.

Нас преследовала видениями гибель трех столичных воевод: Гангеи Грозного, Наставника Дроны и Карны-Секача.

— Быть не может! — донесся до меня обрывок их спора. — Мало ли что воплощения! Все мы в каком-то смысле…

Я ответно помахал рукой, но подходить и принимать участие в споре не стал.

Все мы в каком-то смысле… а я за эти дни навидался всякого и ни о чем не мог с уверенностью сказать: «Быть не может!»

…У распадка, где из обломков колесниц громоздился чуть ли не крепостной вал, угрюмо бродил истощенный сур в одеждах шафранового цвета. Сома-Месяц раньше почти никуда не являлся лично, но сегодня изменил правилу. Узкое лицо Сомы было непроницаемым: видно, привык смотреть ночами на затихшую Курукшетру, которая в минуты перемирия мало чем отличалась от сегодняшнего зрелища.