День отдыха на фронте - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вопрос лишь во времени — неведомо, когда это произойдет. С другой стороны, ежу понятно — чем позже произойдет, тем лучше…
Днем в дверь квартиры Сусловых постучали.
— Вольт, открой! — прокричала мать с кухни, ночью ей предстояло заступать на дежурство — последнее на старом месте, в госпитале, и ей дали два часа на отдых. Сын открыл, увидел за порогом незнакомого седого человека с черными петлицами на бушлате… Лейтенант инженерно-технических войск, — староват был лейтенант для своего звания, в его возрасте люди уже носили полковничьи шпалы.
Вольт понял, в чем дело, и спросил хмуро:
— Вам кого?
— Мне? Собаку породы "западноевропейская овчарка" по имени Лада. — Лицо у лейтенанта было невеселым, каким-то желтушечным, словно бы он только что переболел печеночной хворью. Вполне возможно — желтухой.
— А бумага у вас это самое… бумага на Ладу есть? — лейтенант с черными петлицами Вольту не понравился.
— Есть, — спокойно и очень равнодушно отозвался пришедший. Он хорошо понимал, что происходит на душе у паренька, стоявшего перед ним, но до понимания этого не опустился… И уж тем более не опустился до того, чтобы посочувствовать ему.
— Вы это… Покажите ее, — попросил Вольт.
Лейтенант залез под борт бушлата, достал из кармана гимнастерки сложенную в несколько раз бумагу, протянул, Вольт взял ее, развернул, постарался сделать важную "морду лица", но не смог, и прочитать ничего не смог — строчки перед глазами начали двоиться, поползли в разные стороны. В глотке возник ком, Вольт протестующе потряс головой, но в следующий миг отдал незваному гостю бумагу и сделал шаг в сторону:
— Проходите!
Лейтенант безошибочно, без всяких подсказок направился в место, где лежала Лада. Взгляд ее глаз был угрюмым, Вольт это засек, склонился над собакой.
Обхватил ее за голову.
— Лада, прости, — прошептал он едва слышно. — Мы с матерью уезжаем.
Лейтенант прицепил к ошейнику Лады поводок, скомандовал жестким голосом:
— Пошли!
— Счас! Погодите, пожалуйста, — Вольт своей головой прижался к голове Лады, сглотнул что-то тугое, соленое, возникшее во рту, прощально потрепал собаку за уши, затем ткнулся губами в Ладин лоб.
— У меня нет времени, — жестким, словно бы вымороженным голосом произнес лейтенант — на Вольта он уже не обращал внимания, — только на собаку. В глазах собачьих неожиданно возникли слезы… — Пошли! — с силой дернул поводок.
Через минуту Лада и лейтенант уже находились на улице, по которой с тонким надрывным стоном проезжала полуторка-труповозка.
Состояние у Вольта было такое, — да еще подогретое надрывным звуком, — что хоть плачь…
Он с трудом сдерживал слезы, подступившие к горлу, в висках громко колотились яростные обиженные молоточки.
Из Ленинграда выехали на рассвете, когда тоненькая рыжая полоска зари возникла над краем земли и наметила линию отрыва от далеких неровных очертаний горизонта, видимость была хорошей, погода, наверное, тоже будет хорошей, так что следовало опасаться немецких самолетов: "мессеров" и лаптежников — "юнкерсов", летавших с тяжелыми, по-коровьи неловко раздвинутыми ногами шасси. Шасси у "юнкерсов" не убиралось.
До Ладожского КПП доехали быстро. Озеро еще не растаяло, толстый, изувеченный бомбами и пулеметными очередями лед держал машины надежно, хотя и сочился весенними слезами, потрескивал едва приметно. Где-то в глубине, уже в воде, раздавался глухой, сырой стук, бередил душу, рождал в голове ощущение опасности. Вольт ехал в одной машине с матерью.
Машина была трофейная — большой мордастый "опель" с хромированной решеткой на радиаторе и большими красными крестами на фоне белого круга, нанесенными на борта и крышу кабины, — творчество госпитального художника Жилова, это он украсил своей живописью трофейный автомобиль.
Старые отечественные "зисы", шедшие в колонне, хоть и уступали "опелю" по мощности и красоте, зато здорово обгоняли по проходимости, там, где немец застревал и бесился до визга, стараясь выбраться из какой-нибудь низины, "зисы" с полуторками легко форсировали худое место и, томясь без движения, поджидали грузный "опель" на другом берегу низины.
На озере машины попробовали набрать скорость, но не тут-то было: слишком много наползло на лед воды, грузовики, накрытые тентами, были похожи на торпедные катера, взбивали буруны, готовые даже перемахнуть через эти тенты, в обе стороны от машин уходили грозно шипящие, высокие пенные усы — госпитальный караван стал похож на боевую морскую эскадру.
Водители зорко вглядывались в дорогу — как бы не угодить в пролом, оставленный фрицевой бомбой, — если нырнуть в озеро, то пускать пузыри в холодной воде придется долго; если попадалось опасное место, — подавали тревожные гудки. По части гудков на озере была разработана целая азбука сигналов…
Госпитальная техничка тетя Шура Коломейцева — плотная женщина с худым восточным лицом и черными половецкими глазами — высовывала из-под громко хлопающего тента голову и тревожно всматривалась в неожиданно помрачневшее, начавшее наполняться влагой небо — похоже, готов был пролиться первый весенний дождь, тетя Шура щурилась озабоченно и усиленно крестилась:
— Спасибо те, Господи, что помогаешь без приключений перебраться через эту беду — Ладожское озеро. Помоги, Господи, пройти дорогу до конца, не дай, чтобы немцы утопили нас…
Слова и молитвы тети Шурины всегда помогали, это в госпитале знали, и попутчики смотрели на нее с надеждой.
Темные силы тоже не дремали, разозленные молитвой, они обязательно старались придумать что-нибудь дурное, каверзное, на этот раз взяли и опрокинули на макушку тента целую цистерну воды, рассчитывая накрыть тетю Шуру, но та успела нырнуть в кузов, под защиту прорезиненного брезента, она была проворнее нечистой силы, а нечистую силу это злило, — как и молитвы набожной женщины.
До КПП, находящегося уже на Большой земле, добрались благополучно — ни один из немецких самолетов не напал на госпитальный караван.
КПП — если полностью, контрольно-пропускной пункт, — на Большую землю был окружен несколькими зенитными орудиями, — здесь вообще стояла целая батарея, на поле рядом скапливались машины, в основном бортовые, грузы и еще раз грузы, и прежде всего самое ценное, что надо было доставить в Ленинград, — продукты.
Наплывшая с северной стороны серая мга, прикрывавшая озерный лед и машины, идущие по нему, от лаптежников, здесь, над нашей землей, растаяла совершенно бесследно — ну словно бы хмари не было вовсе. В небе сияло бодрое весеннее солнце. Тут даже дышалось иначе, воздух был совсем другой, не пахло мертвыми людьми, как в Питере.
После плавания по ладожскому льду, залитому водой, немного шатало, Вольт не мог стоять на ногах, схватился рукой за мешок с песком, тупым выступом вылезающий из защитного бруствера, прикрывавшего зенитную позицию. Несколько
