Восемнадцать Безбожных лет - Лианна Гейл

– Довольно, – проговорил он внушительно, почти строго глядя на хозяйку. Лия, посмотрев на него, ничего не ответила. Высвободившись, она швырнула сломанный хлыст на пол и быстрым шагом удалилась. Слуги в страхе, расступались перед ней и низко склоняли головы. Когда за ней захлопнулась дверь, все облегчённо вздохнули и начали перешёптываться. Рыло продолжал лежать на полу, мелко вздрагивая всем своим тучным телом. Кай подошёл и с помощью двух других поваров поднял его. Рыло в недоумении поглядел на юношу, которого он прежде хотел едва ли не убить, и который сам спас его, но ничего не сказал. Выходя из кухни, Кай слышал перешёптывания слуг и кухарок:

– Вы слышали? Стража видела, как госпожа вернулась в замок. И она вернулась без коня!

Глава пятая. Время отправляться в путь

У самой двери Горвей вдруг замедлил шаг. Сквозь щель из зала в тёмный коридор проникал мягкий свет, внутри было тихо.

«Может, это не такая уж и хорошая идея» – вдруг вновь пронеслось у барона в мыслях. Но, преодолев эту минутную нерешительность, он отворил дверь и вступил в зал.

– Лианна, мне нужно с тобой поговорить.

Дочь обернулась к нему. Одетая в строгое, чёрное платье, она стояла у окна, заложив руки за спиной. Волосы, как всегда, были беспощадно затянуты назад в длинную косу.

– Да, отец?

Барон изумился холодности, отчуждённости знакомого голоса. Её ледяной взгляд сверлил его, пронзал насквозь, так, что было даже неловко. Дочь изменилась. Изогнутая, как лук, такая же жёсткая, до изумления красивая и пронизывающая, как ледяной северный ветер. Ни один мускул в её лице не дрогнул, когда отец вошёл в зал. Да, за эти годы она научилась держать себя. Горвей подумал, что если бы такими девушками стали все те, кто наполняет залы короля, возможно, когда-нибудь он бы и женился. Лия казалась ему венцом его трудов и стараний. Идеалом. Верхом совершенства, в котором, впрочем, Горвей всё же не видел чего-то, что его завершало. Не хватало какой-то детали, какой-то одной единственной черты, которая сделала бы его дочь близкой, родной. Может частички тепла в её глазах?

«Последнее, что дополнит её – это Божий венец!» – решил про себя барон, остановившись в нескольких шагах от дочери.

– Через месяц у тебя день рождения. Тебе исполнится семнадцать. – Лианна не проронила ни слова. Горвей думал, что когда настанет день и он произнесёт эти драгоценные слова, он будет безумно счастлив! Но вместо счастья он чувствовал сосущую тоску внутри, которой не находил объяснения. – Уже совсем скоро день, когда ты войдёшь в Божий храм и предъявишь права на свой престол.

Она лишь покорно кивнула. Барон продолжил:

– Ты достойно прошла обучение. Ты выросла такой, какой я бы хотел тебя видеть, я горжусь тобой.

Лианна думала, что когда она услышит эти слова, она будет, наконец, счастлива. С безразличием она поняла, что не чувствует ничего.

– Ни один мужчина не сравнится с тобой в бою, никто лучше тебя не держится в седле. Ты изучила сотни книг и летописей, ты знаешь историю, ты изучала тактику. Ты станешь Богом, которого запомнят на все века. И я решил, что перед своим восхождением на Божий престол, ты должна увидеть мир, которым ты будешь править. Мы отправимся в путешествие, в котором ты увидишь земли и народы, города и деревни, замки и дворцы. Наконец, ты увидишь мир.

Стараясь произнести это как можно более торжественно, Горвей сам понимал, как нелепо это выглядело. Лия, пока он говорил, бесстрастно и безучастно глядела на него своими голубыми, раскалёнными глазами. Под тёмными ресницами чернел провал зрачка. Когда барон закончил, она подождала пару секунд, не продолжит ли он, а потом сухо ответила:

– Как скажешь, отец. – И она вновь устремила взгляд в окно, где под утёсом раскинулась гладь воды. И Горвей вдруг почувствовала себя так, будто не он здесь господин и хозяин, а она! Вновь почувствовал это. Впервые это было в тот день, когда Лианна явилась к отцу и сказала, что загнала своего коня до смерти. Это не было похоже на покаяние. Такой вызов, такая ледяная бесстрастность были в её голосе, что Горвею и в голову не пришло бранить дочь. Он лишь сказал, что конь был её, и что она имела право делать с ним всё, что ей захочется. После этого она взяла себе другую лошадь, простенького гнедого скакуна.

Да, с того дня она изменилась. Казалось, что в ней исчезла жестокость, исчезли злоба и ненависть. Но, несмотря на то, что она почти ни с кем не разговаривала, её молчаливая фигура, тихо движущаяся по замку, пугала и настораживала его обитателей. Она больше не водилась с приятелями, не бранила и не наказывала слуг, даже почти не разговаривала с ними. Чаще всего она сидела в библиотеке за чтением, или в зале у большого окна, откуда было видно всю широту моря. И она выезжала из замка. Обычно, её сопровождал один только Кай, с которым она, казалось, тоже примирилась. Она больше не пыталась задеть юношу, не измывалась над ним, не унижала. Они постоянно были вместе, и он был бы самым близким ей человеком, но это было очень трудно назвать дружбой. Иногда они разговаривали, но Лианна всегда говорила неохотно, сдержано, холодно, с трудом подбирая слова. Кай не позволял себе досаждать ей, потому чаще всего их выезды из замка были абсолютно безмолвны.

Теперь, вместо её прежней жажды повелевать, жажды сломить всех, кто ей не покоряется, в ней поселилось желание покоя. Она постоянно искала уединения, то в тёмных закоулках замка, то в мрачной, затхлой библиотеке, то на просторах острова, который всё больше стал тяготить её тем, что был окружён со всех сторон водой, что некуда было ей скрыться. Кай, её верный спутник, не мог развеять её тоску. Иногда ему часами приходилось ждать её, пока Лианна сидела на утёсе под вековым дубом, обхватив колени руками и глядя куда-то за линию горизонта. В такие моменты она представляла себе, что же там за водой? Какие страны? Какие города? Она изучала карты, читала книги, слушала рассказы Арахта, и её воображение тут же рисовало ей огромные крепости, обнесённые стенами, и роскошные дворцы, величественные города и башни, и Божий Храм, где ей предстояло принять её Благодать.

И вот, теперь перед ней открывалась возможность увидеть всё наяву. Но, почему-то, Лианна не испытала ни счастья, ни восторга. Кроме непомерной усталости и безразличия в её душе не вздрогнула ни единая струна. Она сделает так, как хочет отец. Если это всё, что от неё требуется, тогда так тому и быть. Она отправится в путь и увидит свои земли, она наконец узнает, каков же мир за этим беспокойным морем, она, высоко подняв голову, войдёт в Храм и скажет во всеуслышание, что она, Лианна, дочь Горвея Змееносца, Новый Бог! Она подарит своему отцу корону, и славу, и богатство…

И всё это она сделает, только бы её оставили в покое.

Поняв, что означает остекленевший, прикованный к горизонту взгляд дочери, барон молча удалился.

«Это очень плохая идея» – подумал он опять.

– Это верное решение, мой господин, – вспомнил Горвей слова Арахта. Маг явился в его покои, и своим предложением заставил Горвея метаться из угла в угол, словно безумному.

– А если кто-нибудь узнает о том, кто она? Что тогда? Здесь мы можем её защитить. Почему нельзя отправиться в Божий Храм перед самым её совершеннолетием?

– Потому что она тает, хозяин.

– О чём ты? – вдруг весь похолодел Горвей. Он не замечал в дочери никаких признаков болезни. Но вдруг она больна?

– Лианне одиноко. Всю жизнь она провела здесь, взаперти, вдалеке от людей. Она не видела мира, но в книгах родилось её желание увидеть свет. Она не доживёт до восемнадцати лет, если ты не дашь ей увидеть её мир.

– Она увидит мир таким, каким его не видим даже мы! – возразил раздражённо барон. – С вышины неба она станет взирать на землю, оттуда она изучит каждый краешек земли, каждый камень. На это у неё будет пятьсот лет, неужели ты не можешь объяснить ей этого?

– Она всё понимает, господин. И она не просит свободы. Но я клянусь тебе, если ты продолжишь держать её в клетке – можешь проститься со своей мечтой, быть отцом Бога Войны.

Барон молча остановился, глядя куда-то в сторону. Сердце неприятно стучало по рёбрам, отбивая беспокойство и недовольство. Арахт осторожно добавил:

– Она потеряет рассудок, если ты не вмешаешься.

Тогда Горвей взглянул на него с недоверием и злостью. Потеряет рассудок? О чём говорит этот ветхий, выживший из ума стрик? Он дал дочери то детство, которого не было и у него! Он никогда не избивал её и не унижал, она жила в достатке, окружённая слугами и учителями. И главное, у неё был отец, которым она могла гордиться и которого не ненавидела! Или всё же ненавидела?..

Он очень часто задавался себе этим болезненным, таким важным вопросом. Что если, дочь всё же ненавидит его? Но каждый раз этот вопрос разбивался об восстающую в сознанию стену – «она лишь инструмент к моей цели, остальное не имеет значения».