Семь бед – один ответ - Алексей Лютый

– Совсем от рук отбился? – шепотом поинтересовался у меня хозяин. – Жратву с помойки таскаешь, словно кот шелудивый? Ох, вернемся домой, займусь я твоим воспитанием.

Ой, мать моя сучка! Устыдил и напугал. Ты сначала дорогу домой отыщи, Моисей ты наш ненаглядный, а уж потом грози своим воспитанием. И потом, печенку я не с помойки стащил, как ты изволил выразиться, а спас от безвременной кончины в огне. Так что мне за это, может быть, даже орден полагается!..

Впрочем, Сеня мою тираду все равно не понял, так что распинался я зря. Ведь знаю, что разговаривать с людьми, что бисер перед свиньями метать, но никак от дискуссии удержаться не могу. Видимо, горбатого только могила исправит, а ведь так хочется взаимопонимания!

Вот так, размышляя о тщетности всего земного, я и пропустил начало пирушки. Очнулся от тяжких мыслей только тогда, когда вокруг меня стали мелькать чьи-то ноги, хоть и обутые в меховые ботинки, но зато без штанов, а лишь укрытые едва ниже колен платьями из грубого холста. Догадавшись, что это девушки-аборигенки начинают обносить гостей местным алкоголем, я горестно вздохнул и отодвинулся подальше под стол. Они-то, может, и не понимают, что трясут юбками над головой у самца, пусть и собачьей породы, но мне-то подсматривание, хоть и случайное, чести не делает. Все-таки я не в коровнике, как они, воспитывался!

Трое ментов пить местное пойло наотрез отказались. Жомов, недовольно посмотрев на полупустую бутылку «Абсолюта», горестно вздохнул и разлил водку поровну в три серебряные рюмки. Форсет с нескрываемым любопытством наблюдал за этими манипуляциями и, когда бутылка опустела, робко протянул к ней свою грязную лапу. Ваня инстинктивно отодвинул бутылку в сторону и вопросительно посмотрел на прадедушку российского бомжа.

– Ты че, пустые бутылки собираешь? – поинтересовался он у кенинга.

– Этот сосуд, наверное, колдовской? – задал контрвопрос сжигаемый любопытством викинг. – Не позволят ли мне могущественные ворлоки Муспелльсхейма прикоснуться к нему?

– Слушай ты, Форсет или Корсет, мне лично по хрену, – да, дети, будь вы хоть трижды Ванями Жомовыми, не пейте водку на голодный желудок! – но если ты сейчас же нормальным языком разговаривать не начнешь, я тебе мигом урок грамматики преподам. Прямо вот этим и по темечку. – Жомов сунул под нос кенингу свой кулак необъятных размеров. Тот отпрянул.

– А «нормально» – это как? – растерянно поинтересовался викинг.

– Так, чтобы всем понятно было и без этих твоих выпендрежей! – рявкнул на него Ваня. – Короче, ты понял.

– Андрюша, будь добр, сядь рядом с этим гипертрофированным имбецилом и попытайся его чем-нибудь занять. – Сеня не без усилий, но все же отодвинул клешню Жомова от носа Форсета. – Мне с кенингом кое о чем переговорить нужно.

Попов пожал плечами и поменялся местами с Рабиновичем. Чем занять Жомова, Андрюша сообразил довольно быстро, просто поднеся к носу расстроенного омоновца огромный ковш в виде дракара, наполненный до краев местным пойлом. Ваня, побрезговавший халявной выпивкой во время первого разлива, второй раз такую возможность упускать не собирался. Кривясь и морщась, он все-таки осушил емкость до дна, а потом, пожав плечами, потребовал добавки. Сеня же в это время занялся делом, для себя куда более интересным, чем бессмысленное поглощение протухшей браги.

– Этот сосуд, Форсет, действительно волшебный, – вполголоса проговорил Рабинович, придвинувшись поближе к кенингу. Все! На своего любимого конька сел. Теперь плевать моему Сене, что творится вокруг, и я со спокойной душой принялся поглощать спасенную из огня печень.

А Рабинович тем временем продолжил:

– Он принесен сюда демонами из далекой страны, где эти сосуды – большая редкость. – Во заливает! В каждом ларьке таких бутылок – хоть завались. – Он крайне удобен для переноса различных жидкостей, очень стоек к внешнему воздействию и наделяет свое содержимое волшебной силой, дающей человеку, который выпьет ее, несказанную мудрость…

Я едва не поперхнулся. Ведь придумал же, подлец, чем простака-варвара зацепить?! Ну, скажите мне на милость, много ли найдется существ, способных признать свою глупость? Вот теперь Форсет даже проверить свойства бутылки «Абсолюта» не сможет, считая, что с каждым глотком становится мудрей.

– К тому же и сделан этот сосуд из теплого льда, который и летом не тает, – закончил свою дистрибьюторскую тираду Сеня. – Что само по себе огромная ценность.

– Так мне можно сей волшебный сосуд посмотреть? – едва сдерживая дрожь нетерпения, проговорил кенинг.

– Смотри, но осторожно, – предупредил его Рабинович. – Эту емкость охраняет могущественный демон, который разорвет каждого, кто причинит ей вред. Или, упаси того Один, и вовсе расколет ее. Даже говорить об этом страшно!

Форсет осторожно взял бутылку двумя руками и повертел ее, осматривая со всех сторон. Сеня даже помог ему, услужливо показав, как отвинчивается пробка. А затем стеклотара пошла гулять по столам! Уж что только ни делали с ней аборигены: и нюхали, и щупали, на пламя очага сквозь нее смотрели. А один особо сообразительный тип даже попытался отгрызть кусочек. А я наблюдал за всем этим безобразием из-под стола, теперь совершенно ясно представляя, как испанские конкистадоры продавали индейцам бусы! Наконец безобразие завершилось, и бутылка вернулась к Рабиновичу.

– Что ты хочешь за сей драгоценный сосуд, благородный ворлок Сеннинг Робинсен? – алчно поинтересовался Форсет. Так и есть! До седых волос идиот дожил, а ума не нажил.

– Уж не знаю, найдется ли у тебя что-нибудь достойное этой бесценной вещи, – будто в тяжких раздумьях проговорил Сеня. – Да и жалко ее продавать. Дорога, как память о маме.

Во врет и не краснеет. Люди добрые, он же эту бутылку только сегодня увидел! Видит дог, я изо всех сил пытался помешать заключению этой сделки. Однако абориген оказался глух не только к моему лаю, но и к голосу своего разума. Если он у него вообще когда-нибудь был. В итоге после недолгого торга обе договаривающиеся стороны остановились на мере драгоценных камней, равной по объему бездонной фуражке Вани Жомова. И только после этого пьянка пошла обычным чередом с неизменными песнями и экзотическими танцами.

О последних стоит рассказать особо. Здешние виртуозы имели на вооружении какое-то подобие гуслей, барабанов из пустых пеньков и коровьих рогов. Какофонию весь этот пещерный симфонический оркестр производил невообразимую, однако все местное население, видимо, считало напев крайне мелодичным и лихо отплясывало посреди доисторического зала некое подобие гопака, смешанного с лобовым тараном истребителей. Однако натешиться этим экстремальным зрелищем я вволю не успел. В пиршественный зал ворвался какой-то оборванец и заорал, размахивая руками и пытаясь перекричать доисторическую рок-группу:

– Ингвина приближается!

В один миг все вокруг стихло. Музыканты побросали инструменты, пьяницы повскакивали со своих мест, и даже местные официантки объявили забастовку, прекратив приносить к столу алкоголь. А когда из-за стола грузно поднялся и сам кенинг, я понял, что кем бы ни была эта Ингвина, но, похоже, новых неприятностей нам сегодня не избежать!..

Глава 4

На несколько секунд сцена в пиршественной зале напоминала финальную сцену гоголевского «Ревизора» в исполнении актеров театра эпохи неолита. У Сени Рабиновича так и свербило в длинном носу нестерпимое желание встать и с надлежащим пафосом воскликнуть: «Господа, я принес вам пренеприятнейшее известие. К нам едет динозавр!» Однако кинолог сдержался, пытаясь угадать, в следы пищеварительного процесса какого существа они вляпались на этот раз.

Жомов с Поповым с завидной солидарностью поддержали обеспокоенность друга известием о приближении неизвестной Ингвины и одновременно начали готовиться к бою – Андрюша выпустил из рук куртку с Горынычем, незваным гостем на праздничном пиру, и достал пистолет, а Ваня принялся с усердием разминать кисти рук верной дубинкой, словно обычным эспандером. А Ахтармерз, выпущенный наконец неблагодарными компаньонами на свободу, принялся с завидным аппетитом поглощать все, что накидали под стол участники банкета. Причем делал это с таким проворством, что даже умудрился стащить у меня из-под носа мозговую кость…

Тишина в зале длилась секунд пять, а затем вмиг взорвалась диким ревом. Все присутствующие на пиру жители деревни заголосили одновременно, отчего разобрать их крики не представлялось никакой возможности даже чуткому уху Мурзика, а затем в едином порыве аборигены устремились на выход, едва не сорвав шкуры, закрывавшие дверь. Через несколько секунд в зале остались лишь трое друзей, так и не пожелавшие отрывать седалища от скамеек, да престарелый Форсет, сделавший в нерешительности лишь несколько шагов к выходу, а затем остановившийся и подобострастно посмотревший на трех псевдоворлоков. Похоже, новым налетом норвежских басмачей здесь и не пахло!