Грехи графа Сарадина - Гилберт Честертон

В священную память ГЕНЕРАЛА СЭРА АРТУРА СЕНТ-КЛЭРА, героя и мученика, всегда побеждавшего своих врагов и всегда щадившего их, но предательски сраженного ими. Да вознаградит его Господь, на Которого он уповал, и да отмстит за его погибель

Спичка обожгла большому пальцы, почернела и упала. Он хотел зажечь еще одну, чтобы дочитать до конца, но товарищ остановил его: - Не надо, Фламбо: я видел все, что хотел. Точнее сказать, не видел того, чего не хотел. А теперь нам предстоит пройти полторы мили до ближайшей гостиницы; там, отдохнув и закусив, я расскажу вам обо всем. Видит Бог: только за кружкой эля у камелька осмелишься рассказать такую историю. Они спустились по обрывистой тропе, заперли ветхую калитку и, звонко топая, зашагали по мерзлой лесной дороге. Они прошли не меньше четверти мили, прежде чем маленький заговорил снова. - Умный человек прячет камешек на морском берегу,- сказал он.- Но что ему делать, если берега нет? Знаете ли вы что-нибудь о несчастье, постигшем прославленного Сент-Клэра? - Об английских генералах я ничего не знаю, отец Браун,- рассмеявшись, ответил большой,- только немного знаком с английскими полицейскими. Зато я отлично знаю, какую уйму времени потратил, таскаясь с вами по всем местам, связанным с именем этого молодца, кто бы он ни был. Можно подумать, его похоронили в шести разных могилах. В Вестминстерском аббатстве я видел памятник генералу Сент-Клэру. На набережной Темзы - статую генерала Сент-Клэра на вздыбленном коне. Один барельеф генерала Сент-Клэра я видел на улице, где он жил, другой - на улице, где он родился, а теперь, в глухую полночь, вы притащили меня на это сельское кладбище. Эта блистательная особа начинает мне чуточку надоедать, тем более что я понятия не имею, кто он такой... Что вы так упорно разыскиваете среди всех этих склепов и изваяний? - Я ищу одно слово,- сказал отец Браун,- слово, которого здесь нет. - Может быть, вы что-нибудь расскажете? - спросил Фламбо. - Свой рассказ мне придется разделить на две части,- заметил священник,первая часть - это то, что знают все; вторая - то, что знаю только я. Первую, что знают все, можно изложить коротко и ясно. Но она далека от истины. - Прекрасно,- весело сказал большой человек, которого звали Фламбо.Давайте начнем с того, что знают все,- с неправды. - Если это и не совсем ложно, то, во всяком случае, мало соответствует истине,- продолжал отец Браун.- В сущности, все, что известно широкой публике, сводится к следующему... Ей известно, что Артур Сент-Клэр был выдающимся английским генералом. Известно, что после ряда блестящих, хотя и достаточно осторожных кампаний в Индии и в Африке он был назначен командующим войсками, сражавшимися против бразильцев, когда Оливье, великий бразильский патриот, предъявил свой ультиматум. Известно, что Сент-Клэр незначительными силами атаковал Оливье, у которого были превосходящие силы, и после героического сопротивления был захвачен в плен. Известно также, что после своего пленения генерал, к негодованию всего цивилизованного человечества, был повешен на ближайшем дереве. После ухода бразильцев его нашли в петле, на шее у него висела поломанная шпага. - И эта версия неверна? - поинтересовался Фламбо. - Нет,- спокойно сказал его приятель,- все, что я успел рассказать, верно. - Мне кажется, вы успели рассказать довольно много,- сказал Фламбо.- Если это верно, то в чем же тайна? Они миновали много сотен серых, похожих на призраки деревьев, прежде чем священник ответил. Задумчиво покусывая палец, он сказал: - Тайна тут - в психологии, вернее сказать, в двух психологиях. В этом бразильском деле двое знаменитейших людей современности действовали вопреки своему характеру. Заметьте, оба они, Оливье и Сент-Клэр, были героями - в этом не приходится сомневаться. Это был поединок между Ахиллом и Гектором. Что бы вы сказали о схватке, в которой Ахилл оказался бы нерешительным, а Гектор предателем? - Продолжайте,- нетерпеливо промолвил Фламбо, когда рассказчик снова начал покусывать палец. - Сэр Артур Сент-Клэр был солдатом старого религиозного склада, одним из тех, кто спас нас во время Большого бунта,- продолжал Браун.- Превыше всего для него был долг, а не показная храбрость. При всей своей личной отваге он был, безусловно, осторожным военачальником и особенно негодовал, узнавая о бесполезных потерях живой силы. Однако в этой последней битве он предпринял действия, нелепость которых очевидна даже ребенку. Не надо быть стратегом, чтобы понять всю безрассудность его затеи, как не надо быть стратегом, чтобы не попасть под автобус. Вот первая тайна: что сталось с разумом английского генерала? Вторая загадка: что сталось с сердцем бразильского генерала? Президента Оливье можно называть мечтателем или опасным фанатиком, но даже его враги признавали, что он великодушен, как странствующий рыцарь. Он отпускал на свободу почти всех, кто когда-либо попадал к нему в плен, а многих даже осыпал знаками своей милости. Люди, которые причинили ему бесспорное зло, уходили, тронутые его простотой и добросердечием. Зачем же, черт возьми, решился он впервые в своей жизни на такую дьявольскую месть, да еще за нападение, которое не могло ему повредить? Вот в чем тайна. Один из разумнейших людей на свете без всякого основания поступил как идиот. Один из великодушнейших людей на свете без всякого основания поступил как изверг. Вот и все. Об остальном, мой друг, вы можете догадаться сами. - Э, нет,- ответил его спутник, фыркнув.- Я предоставлю это вам. Расскажите-ка мне обо всем. - Тогда слушайте,- начал отец Браун.- Было бы несправедливо утверждать, будто все сведения исчерпываются тем, что я рассказал, и обойти молчанием два сравнительно недавних события. Нельзя сказать, чтобы они пролили свет на это дело, ибо никто не может уяснить себе их значения. Но если так можно выразиться, они еще более затемнили его; обнаружились новые, покрытые мраком обстоятельства. Первое событие. Врач Сент-Клэров рассорился с этим семейством и начал публиковать целую серию резких статей, в которых доказывает, что покойный генерал был религиозным маньяком; впрочем, насколько можно судить по его собственным словам, это означает лишь чрезмерную религиозность. Как бы то ни было, его нападки кончились ничем. Разумеется, все и так знали, что Сент-Клэр был излишне строг в своем пуританском благочестии. Второе происшествие заслуживает большего внимания: в злосчастном, лишенном поддержки полку, который бросился в отчаянную атаку у Черной реки, служил некий капитан Кейт; в то время он был помолвлен с дочерью генерала и впоследствии на ней женился. Он был среди тех, кто попал в плен к Оливье; надо думать, что с ним, как и со всеми остальными, кроме генерала, обошлись великодушно и вскоре отпустили на свободу. Около двадцати лет спустя Кейт - теперь уже полковник - выпустил в свет нечто вроде автобиографии, озаглавленной "Британский офицер в Бирме и Бразилии". В том месте книги, где читатель жадно ищет сведений о причинах поражения Сент-Клэра, он находит следующие слова: "Везде в своей книге я описывал события точно так, как они происходили в действительности, придерживаясь того устарелого взгляда, что слава Англии не нуждается в прикрасах. Исключение из этого правила я делаю только для поражения при Черной реке. Для этого у меня есть основания, хотя и личные, но вполне добропорядочные и чрезвычайно веские. Однако, чтобы отдать должное памяти двух выдающихся людей, я добавлю несколько слов. Генерала Сент-Клэра обвиняли в бездарности, которую он якобы проявил в этом сражении; могу засвидетельствовать, что его действия - если только их правильно понимать - едва ли не самые талантливые и дальновидные в его жизни. По тем же источникам президент Оливье обвиняется в чудовищной несправедливости. Считаю своим долгом восстановить честь врага, заявив, что в данном случае он проявил даже больше добросердечия, чем обычно. Изъясняясь понятнее, хочу заверить своих соотечественников в том, что Сент-Клэр вовсе не был таким глупцом, а Оливье таким злодеем, какими их изображают. Вот все, что я могу сообщить, и никакие земные побуждения не заставят меня прибавить ни слова". Большая замерзшая луна, похожая на блестящий снежный ком, проглядывала сквозь путаницу ветвей, и при ее свете рассказчик, чтобы освежить память, заглянул в клочок бумаги, вырванный из книги капитана Кейта. Когда он сложил и убрал его в карман, Фламбо вскинул руку - жест, свойственный экспансивным французам. - Минутку, обождите минутку! - закричал он возбужденно.- Мне кажется, я догадываюсь. Он шел большими шагами, тяжело дыша, вытянув вперед бычью шею, как спортсмен, участвующий в состязаниях по ходьбе. Священник - повеселевший и заинтересованный - семенил сбоку, едва поспевая за ним. Деревья расступились. Дорога сбегала вниз по залитой лунным светом поляне и, точно кролик, ныряла в стоявший сплошной стеной лес. Издали вход в этот лес казался маленьким и круглым, как черная дыра железнодорожного туннеля. Но когда Фламбо заговорил снова, отверстие было всего в нескольких сотнях ярдов от путников и зияло, как пещера. - Понял! - вскричал он, ударяя ручищей по бедру.- Четыре минуты размышлений - и теперь я сам могу изложить все происшедшее. - Отлично,- согласился его друг,- рассказывайте. Фламбо поднял голову, но понизил голос. - Генерал Артур Сент-Клэр,- сказал он,- происходил из семьи, страдавшей наследственным сумасшествием. Он во что бы то ни стало хотел скрыть это от своей дочери и даже, если возможно, от будущего зятя. Верно или нет, он думал, что наступает час полного затмения рассудка, и потому решил покончить с собой. Обычное самоубийство привело бы к огласке, которой он так страшился. Когда начались военные действия, разум его помутился, и в приступе безумия он пожертвовал общественным долгом ради своей личной чести. Генерал стремительно бросился в битву, рассчитывая пасть от первого же выстрела. Но когда он обнаружил, что не добился ничего, кроме позора и плена, безумие, как взрыв бомбы, поразило его сознание, он сломал собственную шпагу и повесился. Фламбо уставился на серую стену леса с единственным черным отверстием, похожим на могильную яму,- туда ныряла их тропа. Должно быть, в том, что дорогу проглатывал лес, было что-то жуткое; он еще ярче представил себе трагедию и вздрогнул. - Страшная история,- проговорил он. - Страшная история,- наклонив голову, подтвердил священник,- но на самом деле произошло совсем другое.- В отчаянии откинув голову, он воскликнул: О, если бы все было так, как вы описали! Фламбо повернулся и посмотрел на него с удивлением. - В том, что вы рассказали, нет ничего дурного,- глубоко взволнованный, заметил отец Браун.- Это рассказ о хорошем, честном, бескорыстном человеке - светлый и ясный, как эта луна. Сумасшествие и отчаяние заслуживают снисхождения. Все значительно хуже. Фламбо бросил испуганный взгляд на луну, которую отец Браун только что упомянул в своем сравнении,- ее пересекал изогнутый черный сук, похожий на рог дьявола. - Как! - с порывистым жестом вскричал Фламбо и быстрее зашагал вперед.Еще хуже? - Еще хуже,- как эхо, мрачно откликнулся священник. И они вступили в черную галерею леса, словно задернутую по бокам дымчатым гобеленом стволов,- такие темные проходы могут привидеться разве что в кошмаре. Вскоре они достигли самых потаенных недр леса; здесь ветвей уже не было видно, путники только чувствовали их прикосновение. И снова раздался голос священника: - Где умный человек прячет лист? В лесу. Но что ему делать, если леса нет? - Да-да,- отозвался Фламбо раздраженно,- что ему делать? - Он сажает лес, чтобы спрятать лист,- сказал священник приглушенным голосом,- Страшный грех! - Послушайте! - воскликнул его товарищ нетерпеливо, так как темный лес и темные недомолвки стали действовать ему на нервы.- Расскажете вы эту историю или нет? Что вы еще знаете? - У меня имеются три свидетельских показания,- начал его собеседник,которые я отыскал с немалым трудом. Я расскажу о них скорее в логической, чем в хронологической последовательности. Прежде всего о ходе и результате битвы сообщается в донесениях самого Оливье, которые достаточно ясны. Он вместе с двумя-тремя полками окопался на высотах у Черной реки, оба берега которой заболочены. На противоположном берегу, где местность поднималась более отлого, располагался первый английский аванпост. Основные части находились в тылу, на значительном от него расстоянии. Британские войска во много раз превосходили по численности бразильские, но этот передовой полк настолько оторвался от базы, что Оливье уже обдумывал план переправы через реку, чтобы отрезать его. Однако к вечеру он решил остаться на прежней позиции, исключительно выгодной. На рассвете следующего дня он был ошеломлен, увидев, что отбившаяся, лишенная поддержки с тыла горсточка англичан переправляется через реку - частично по мосту, частично вброд - и группируется на болотистом берегу, чуть ниже того места, где находились его войска. То, что англичане с такими силами решились на атаку, было само по себе невероятным, но Оливье увидел нечто еще более поразительное. Солдаты сумасшедшего полка, своей безрассудной переправой через реку отрезавшие себе путь к отступлению, даже не пытались выбраться на твердую почву: они бездействовали, завязнув в болоте, как мухи в патоке. Не стоит и говорить, что бразильцы пробили своей артиллерией большие бреши в рядах врагов; англичане могли противопоставить ей лишь оживленный, но слабеющий ружейный огонь. И все-таки они не дрогнули; краткий рапорт Оливье заканчивается горячим восхищением загадочной отвагой этих безумцев. "Затем мы стали продвигаться вперед развернутым строем,- пишет Оливье,- и загнали их в реку; мы взяли в плен самого генерала Сент-Клэра и несколько других офицеров. Полковник и майор - оба пали в этом сражении. Не могу удержаться, чтобы не отметить, что история видела немного таких прекрасных зрелищ, как последний бой этого доблестного полка; раненые офицеры подбирали ружья убитых солдат, сам генерал сражался на коне, с непокрытой головой, шпага его была сломана". О том, что случилось с генералом позднее, Оливье умалчивает, как и капитан Кейт. - А теперь,- проворчал Фламбо,- расскажите мне о следующем показании. - Чтобы разыскать его,- сказал отец Браун,- мне пришлось потратить много времени, но рассказ о нем будет короток. В одной из линкольнширских богаделен мне удалось найти старого солдата, который был не только ранен у Черной реки, но стоял на коленях перед командиром части, когда тот умирал. Этот последний, некий полковник Кланси, здоровеннейший ирландец, надо думать, умер не столько от ран, сколько от ярости. Он-то во всяком случае не несет ответственности за нелепую вылазку,- вероятно, она была навязана ему генералом. Солдат передал мне предсмертные слова полковника: "Вон едет проклятый старый осел. Жаль, что он сломал шпагу, а не голову". Обратите внимание, все замечают эту шпагу, хотя большинство людей выражается о ней более почтительно, чем покойный полковник Кланси. Перехожу к последнему показанию... Тропа, идущая сквозь лесную чашу, стала подниматься вверх, и священник остановился, чтобы передохнуть, прежде чем возобновить рассказ. Затем он продолжал тем же деловым тоном: - Всего один или два месяца назад в Англии скончался высокопоставленный бразильский чиновник. Поссорившись с Оливье, он уехал из родной страны. Это была хорошо известная личность как здесь, так и на континенте,испанец по фамилии Эспадо, желтолицый крючконосый щеголь; я был с ним лично знаком. По некоторым причинам частного порядка я добился разрешения просмотреть оставшиеся после него бумаги. Разумеется, он был католиком, и я находился с ним до самой кончины. Среди его бумаг не нашлось ничего, что могло бы осветить темные места сент-клэровского дела, за исключением пяти-шести школьных тетрадей, оказавшихся дневником какого-то английского солдата. Я могу только предположить, что он был найден бразильцами на одном из убитых. К сожалению, записи обрываются накануне стычки. Но описание последнего дня в жизни этого бедного малого, несомненно, стоит прочесть. Оно при мне, но сейчас так темно, что ничего не разобрать. Перескажу его вкратце. Первая часть наполнена шуточками, которые, как видно, были в ходу у солдат, по адресу одного человека, прозванного Стервятником. Кто он, сказать трудно, по-видимому, он не принадлежал к их рядам и даже не был англичанином. Не говорят о нем и как о враге. Скорее всего, это был какой-то нейтральный посредник из местных жителей, возможно, проводник или журналист. Он о чем-то совещался наедине со старым полковником Кланси, но значительно чаще видели, как он беседует с майором. Этот майор занимает видное место в повествовании моего солдата. По описанию, это был худощавый темноволосый человек по фамилии М?ррей, пуританин, родом из Северной Ирландии. Во многих остротах суровость этого ольстерца противопоставляется общительности полковника Кланси. Встречаются также словечки, высмеивающие яркую и пеструю одежду Стервятника. Но все это легкомыслие рассеивается при первых признаках тревоги. Позади английского лагеря, почти параллельно реке, проходила одна из немногочисленных больших дорог. На западе она сворачивала к реке, пересекая ее по мосту. К востоку дорога снова углублялась в дикие лесные заросли, а двумя милями дальше стоял следующий английский аванпост. В тот вечер солдаты заметили в этом направлении блеск оружия и услышали топот легкой кавалерии; даже неискушенный автор дневника догадался, что едет генерал со своим штабом. Он восседал на большом белом коне, которого мы часто видели в иллюстрированных газетах и на академических полотнах. Можете не сомневаться, что приветствие, которым его встретили солдаты, было не пустой церемонией. Сам он между тем не тратил времени на церемонии: соскочив с седла, он присоединился к группе офицеров и принялся оживленно и конфиденциально беседовать с ними. Наш друг, автор дневника, заметил, что генерал охотнее всего обсуждает дела с майором М?рреем, но такое предпочтение, пока оно не стало подчеркнутым, казалось вполне естественным. Эти люди были словно созданы для взаимного понимания: оба они, как говорится, "читали свои Библии", оба были офицерами старого евангелического толка. Во всяком случае, достоверно, что, когда генерал снова садился в седло, он продолжал серьезный разговор с М?р-реем, а когда пустил лошадь медленным шагом по дороге, высокий ольстерец все еще шел у повода коня, поглощенный беседой. Солдаты наблюдали за ними, пока они не скрылись в небольшой рощице, где дорога поворачивала к реке. Полковник Кланси возвратился к себе в палатку, солдаты отправились на посты, автор дневника задержался еще на несколько минут и увидел изумительное зрелище. Прямо по направлению к лагерю несся большой белый конь, который только что, словно на параде, медленно выступал по дороге. Он летел стрелой, точно приближаясь на скачках к финишу. Сперва солдаты подумали, что он сбросил седока, но скоро увидели, что это сам генерал - превосходный наездник - гнал его во весь опор. Конь и всадник вихрем подлетели к солдатам; круто осадив скакуна, генерал повернул к ним лицо, от которого, казалось, исходило пламя, и голосом, подобным звукам трубы в день Страшного суда, потребовал к себе полковника. Замечу, кстати, что в головах таких людей, как наш солдат, потрясающие события этой катастрофы громоздятся друг на друга, словно груда бревен. Не успев опомниться после сна, солдаты становятся, едва не падая, в строй и узнают, что должны немедленно переправиться через реку и начать атаку. Им сообщают: генерал и майор обнаружили что-то у моста, и теперь для спасения жизни остается одно: незамедлительно напасть на врага. Майор срочно отправился в тыл вызвать резервы, стоящие у дороги. Однако сомнительно, чтобы подкрепления подошли вовремя, даже несмотря на спешку. Ночью полк должен форсировать реку и к утру овладеть высотами. Этой тревожной и волнующей картиной романтического ночного марша дневник внезапно заканчивается... Лесная тропа делалась все уже, круче и извилистей, пока не стала походить на винтовую лестницу. Отец Браун шел впереди, и теперь его голос доносился сверху. - Там упоминается еще об одной небольшой, но очень важной подробности. Когда генерал призывал их к атаке, он наполовину вытащил шпагу из ножен, но потом, устыдившись своего мелодраматического порыва, вдвинул ее обратно. Как видите, опять эта шпага! Слабый полусвет прорывался сквозь сплетение сучьев над головами путников и отбрасывал к их ногам призрачную сеть: они снова приближались к тусклому свету открытого неба. Истина окутывала Фламбо, как воздух, но он не мог выразить ее. Он ответил в замешательстве: - Что же тут особенного? Офицеры обычно носят шпаги, не так ли? - В современной войне о них не часто упоминают,- бесстрастно произнес рассказчик,- но в этом деле повсюду натыкаешься на проклятую шпагу. - Ну и что же из этого? - пробурчал Фламбо.- Дешевая сенсация: шпага старого воина ломается в его последней битве. Готов побиться об заклад, что газеты прямо-таки набросились на этот случай. На всех этих гробницах и тому подобных штуках шпагу генерала всегда изображают с отломанным концом. Надеюсь, вы потащили меня в эту полярную экспедицию не только из-за того, что два романтически настроенных человека видели сломанную шпагу Сент-Клэра? - Нет! - Голос отца Брауна прозвучал резко, как револьверный выстрел.- Но кто видел шпагу целой? - Что вы хотите сказать? - воскликнул его спутник и остановился, как вкопанный. Они не заметили, как вышли из серых ворот леса на открытое место. - Я спрашиваю: кто видел его шпагу целой? - настойчиво повторил отец Браун.- Только не тот, кто писал дневник: генерал вовремя убрал ее в ножны. Освещенный лунным сиянием Фламбо огляделся вокруг невидящим взглядом - так человек, пораженный слепотой, смотрит на солнце,- а его товарищ, в голосе которого впервые зазвучали страстные нотки, продолжал: - Даже обыскав все эти могилы, Фламбо, я ничего не могу доказать. Но я уверен в своей правоте. Разрешите мне добавить к своему рассказу одну небольшую подробность, которая переворачивает все вверх дном. По странной случайности, одним из первых пуля поразила полковника. Он был ранен задолго до того, как войска вошли в непосредственное соприкосновение. Но он видел уже сломанную шпагу Сент-Клэра. Почему она была сломана? Как она была сломана? Мой друг, она сломалась еще до сражения! - О,- заметил его товарищ с напускной веселостью.- А где же отломанный кусок? - Могу вам ответить,- быстро сказал священник,- в северо-восточном углу кладбища при протестантском соборе в Белфасте. - В самом деле? - переспросил его собеседник.- Вы уже искали его там? - Это невозможно,- с искренним сожалением ответил Браун.- Над ним находится большой мраморный памятник - памятник майору М?ррею, который пал смертью храбрых в знаменитой битве при Черной реке. Казалось, по телу Фламбо пробежал гальванический ток. - Вы хотите сказать,- сиплым голосом воскликнул он,- что генерал Сент-Клэр ненавидел М?ррея и убил его на поле сражения, потому что... - Вы все еще полны чистых, благородных предположений,- сказал священник.Все было гораздо хуже. - В таком случае,- сказал большой человек,- запас моего дурного воображения истощился. Священник, видимо, раздумывал, с чего начать, и наконец сказал: - Где умный человек прячет лист? В лесу. Фламбо молчал. - Если нет леса, он его сажает. И если ему надо спрятать мертвый лист, он сажает мертвый лес. Ответа опять не последовало, и священник добавил еще мягче и тише: - А если ему надо спрятать мертвое тело, он прячет его под грудой мертвых тел. Фламбо шагал вперед так, словно малейшая задержка во времени или пространстве была ему ненавистна, но отец Браун продолжал говорить, развивая свою последнюю мысль: - Сэр Артур Сент-Клэр, как я уже упоминал, был одним из тех, кто "читает свою Библию". Этим сказано все. Когда наконец люди поймут, что бесполезно читать только свою Библию и не читать при этом Библии других людей? Наборщик читает свою Библию, чтобы найти опечатки; мармон читает свою Библию и находит многобрачие; последователь "христианской науки" читает свою Библию и обнаруживает, что наши руки и ноги - только видимость. Сент-Клэр был старым англо-индийским солдатом протестантского склада. Подумайте, что это может означать, и ради всего святого отбросьте ханжество! Это может означать, что он был распущенным человеком, жил под тропическим солнцем среди отбросов восточного общества и, никем духовно не руководимый, без всякого разбора впитывал в себя поучения Восточной книги. Без сомнения, он читал Ветхий завет охотнее, чем Новый. Без сомнения, он находил в Ветхом завете все, что хотел найти: похоть, насилие, измену. Осмелюсь сказать, что он был честен в общепринятом смсле слова. Но что толку, если человек честен в своем поклонении бесчестности? В каждой из таинственных знойных стран, где довелось побывать этому человеку, он заводил гарем, пытал свидетелей, накапливал грязное золото. Конечно, он сказал бы с открытым взором, что делает это во славу Господа. Я выражу свои сокровенные убеждения, если спрошу: какого Господа? Каждый такой поступок открывает новые двери, ведущие из круга в круг по аду. Не в том беда, что преступник становится необузданней и необузданней, а в том, что он делается подлее и подлее. Вскоре Сент-Клэр запутался во взяточничестве и шантаже, ему требовалось все больше и больше золота. Ко времени битвы у Черной реки он пал уже так низко, что место ему было лишь в последнем круге Данте. - Что вы хотите сказать? - спросил его друг. - А вот что,- решительно вымолвил священник и вдруг указал на лужицу, затянутую ледком, поблескивающим под лунным светом.- Вы помните, кого Данте поместил в последнем, ледяном круге ада? - Предателей,- сказал Фламбо и невольно вздрогнул. Он обвел взглядом безжизненные, дразняще-бесстыдные деревья и на миг вообразил себя Данте, а священника с журчащим, как ручеек, голосом - Вергилием, своим проводником в краю вековечных грехов. Голос продолжал: - Как известно, Оливье отличался донкихотством: он запретил секретную службу и шпионаж. Однако запрещение, как это часто бывает, обходили за его спиной. И нарушителем был не кто иной, как наш старый друг Эспадо, тот самый пестро одетый хлыщ, которого прозвали Стервятником за его крючковатый нос. Напялив на себя маску благотворителя, он прощупывал солдат английской армии, пока не натолкнулся на единственного продажного человека. И, о Боже, он оказался тем, кто стоял на самом верху! Генералу Сент-Клэру позарез требовались деньги - целые горы денег. Незадачливый врач Сент-Клэров уже тогда угрожал теми необычайными разоблачениями, с которыми выступил впоследствии, но почему-то они были внезапно прекращены: носились слухи о чудовищных злодеяниях, совершенных некогда английским евангелистом с Парк-Лейн,- преступлениях ничуть не менее гнусных, чем человеческие жертвоприношения или продажа людей в рабство. К тому же деньги нужны были на приданое дочери; слава, которая сопутствует богатству, была ему так же дорога, как само богатство. Порвав последнюю нить, он шепнул слово бразильцам - и золото потекло к нему от врагов Англии. Но не только он, еще один человек говорил с Эспадо-Стервятником. Каким-то образом угрюмый молодой майор из Ольстера сумел догадаться об этой отвратительной сделке, и когда они не спеша двигались по дороге к мосту, М?ррей заявил генералу, что тот должен немедленно выйти в отставку, иначе он будет судим военно-полевым судом и расстрелян. Генерал оттягивал решительный ответ, пока они не подошли к тропической роще у моста. И здесь, на берегу журчащей реки, у залитых солнцем пальм,я отчетливо вижу это,- генерал выхватил шпагу и заколол майора... Лютый мороз сковал зимнюю дорогу, окаймленную зловещими кустами и деревьями. Путники приближались к тому месту, где дорога переваливала через гребень холма, и Фламбо увидел далеко впереди неясный ореол, возникший не от лунного или звездного света, а от огня, зажженного человеческой рукой. Рассказ уже близился к концу, а он все не мог оторвать взгляд от далекого огонька. - Сент-Клэр был исчадием ада, сущим исчадием ада. Никогда - я готов в этом поклясться! - не проявил он такой ясности ума и такой силы воли, как в ту минуту, когда бездыханное тело бедного М?ррея лежало у его ног. Никогда ни в одном из своих триумфов, как правильно отметил капитан Кейт, не был так прозорлив этот одареннейший человек, как в последнем позорном сражении. Он хладнокровно осмотрел свое оружие, чтобы убедиться, что на нем не осталось следов крови, и увидел, что конец шпаги, которой он заколол М?ррея, отломался и остался в теле жертвы. Спокойно - так, словно он глядел на происходящее из окна клуба,- Сент-Клэр обдумал все возможные последствия. Он понял, что рано или поздно люди найдут подозрительный труп, извлекут подозрительный обломок, заметят подозрительную шпагу. Он убил, но не заставил замолчать. Его могучий разум восстал против этого непредвиденного затруднения; оставался еще один выход: сделать труп менее подозрительным, скрыть его под горою трупов! Через двадцать минут восемьсот английских солдат двинулись навстречу гибели... Теплый свет, мерцающий за черным зимним лесом, стал сильнее и ярче, и Фламбо зашагал быстрее. Отец Браун также ускорил шаг, но казалось, что он целиком поглощен своим рассказом. - Таково было мужество этих английских солдат и таков гений их командира, что, если бы они без промедления атаковали холм, сумасшедший бросок мог бы увенчаться успехом. Но у злой воли, которая играла ими, как пешками, была совсем другая цель. Они должны были торчать в топях у моста до тех пор, пока трупы британских солдат не станут привычным зрелищем. Потом величественная заключительная сцена: седовласый солдат, непорочный, как святой, отдает свою сломанную шпагу, чтобы прекратить дальнейшее кровопролитие. О, для экспромта это было недурно выполнено! Но я предполагаю - не могу этого доказать,- я предполагаю, что, пока они сидели в кровавой трясине, у кого-то зародились сомнения и кто-то угадал правду...- Он замолчал, а потом добавил: - Внутренний голос подсказывает мне, что это был жених его дочери, ее будущий муж. - Но почему же тогда Оливье повесил Сент-Клэра? - спросил Фламбо. - Отчасти из рыцарства, отчасти из политических соображений Оливье редко обременял свои войска пленными,- объяснил рассказчик.- В большинстве случаев он всех отпускал. И в этот раз он отпустил всех. - Всех, кроме генерала,- поправил высокий человек. - Всех,- повторил священник. Фламбо нахмурил черные брови. - Я не совсем понимаю вас,- сказал он. - А теперь я нарисую вам другую картину, Фламбо,- таинственным полушепотом начал Браун.- Я ничего не могу доказать, но - и это важнее! - я вижу все. Представьте себе военный лагерь, который снимается поутру с голых, выжженных зноем холмов, и мундиры бразильцев, выстроенных в походные колонны. На ветру развеваются красная рубаха и длинная черная борода Оливье, в руке он держит широкополую шляпу. Он прощается со своим врагом и отпускает его на свободу - простого английского ветерана с белой, как снег, головой, который благодарит его от имени своих солдат. Оставшиеся в живых англичане стоят навытяжку позади генерала, рядом - запасы провианта и повозки для отступления. Рокочут барабаны - бразильцы трогаются в путь, англичане стоят, как изваяния. Они не шевелятся до того момента, пока бразильцы не скрываются за тропическим горизонтом и не затихает топот их ног. Тогда, встрепенувшись, они сразу ломают строй; к генералу .обращаются пятьдесят лиц - лиц, которые нельзя забыть. Фламбо подскочил от возбуждения. - О! - воскликнул он.- Неужели?.. - Да,- сказал отец Браун глубоким взволнованным голосом.- Это рука англичанина накинула петлю на шею Сент-Клэра,- думаю, та же рука, которая надела кольцо на палец его дочери. Это руки англичан подтащили его к древу позора, руки тех самых людей, которые преклонялись перед ним и шли за ним, веря в победу. Это глаза англичан - да простит и укрепит нас Господь смотрели на него, когда он висел в лучах чужеземного солнца на зеленой виселице-пальме. И это англичане молились о том, чтобы душа его провалилась прямо в ад. Как только путники достигли гребня холма, навстречу им хлынул яркий свет, пробивавшийся сквозь красные занавески гостиничных окон. Гостиница стояла у обочины дороги, маня прохожих своим гостеприимством. Три ее двери были приветливо раскрыты, и даже с того места, где стояли отец Браун и Фламбо, слышались говор и смех людей, которым посчастливилось найти приют в такую ночь. - Вряд ли нужно рассказывать о том, что случилось дальше,- сказал отец Браун.- Они судили его и там же, на месте, казнили; потом, ради славы Англии и доброго имени его дочери, поклялись молчать о набитом кошельке изменника и сломанной шпаге убийцы. Должно быть - помоги им в этом небо! они попытались обо всем забыть. Попытаемся забыть и мы. А вот и гостиница. - Забыть? С удовольствием! - сказал Фламбо. Он уже стоял перед входом в шумный, ярко освещенный бар, как вдруг попятился и чуть не упал.Посмотрите-ка, что за чертовщина! - закричал он, указывая на прямоугольную деревянную вывеску над входом. На ней красовалась грубо намалеванная шпага с укороченным лезвием и псевдоархаичными буквами было начертано: "Сломанная шпага". - Что ж тут такого? - пожал плечами отец Браун.- Он - кумир всей округи; добрая половина гостиниц, парков и улиц названа в честь генерала и его подвигов. - А я-то думал, мы покончили с этим прокаженным! - вскричал Фламбо и сплюнул на дорогу. - В Англии с ним никогда не покончат,- ответил священник,- до тех пор, пока тверда бронза и не рассыпался камень. Столетиями его мраморные статуи будут вдохновлять души гордых наивных юношей, а его сельская могила станет символом верности, подобно цветку лилии. Миллионы людей, никогда не знавших его, будут, как родного отца, любить этого человека, с которым поступили, как с дерьмом, те, кто его знал. Его будут почитать как святого, и никто не узнает правды - так я решил. В разглашении тайны много и плохих, и хороших сторон,- правильность своего решения я проверю на опыте. Все эти газеты исчезнут, антибразильская шумиха уже кончилась, к Оливье повсюду относятся с уважением. Но я дал себе слово: если хоть где-нибудь появится надпись - на металле или на мраморе, долговечном, как пирамиды,- несправедливо обвиняющая в смерти генерала полковника Кланси, капитана Кейта, президента Оливье или другого невинного человека, тогда я заговорю. А если все ограничится незаслуженным восхвалением Сент-Клэра, я буду молчать. И я сдержу свое слово! Они вошли в таверну, которая оказалась не только уютной, но даже роскошной. На одном из столов стояла серебряная копия памятника с могилы Сент-Клэра - серебряная голова склонена, серебряная шпага сломана. Стены таверны были увешаны цветными фотографиями: одни изображали все ту же гробницу, другие - экипажи, в которых приезжали осматривать ее туристы. Отец Браун и Фламбо уселись в удобные мягкие кресла. - Ну и холод! - воскликнул отец Браун.- Выпьем вина или пива? - Лучше бренди,- сказал Фламбо.