Кио ку мицу ! - Юрий Корольков

Хозяин дома Гиити Танака происходил из древнего самурайского рода и во всем хранил приверженность к прошлому, стараясь приумножать славу воинственных предков, алтарь которых был самым священным местом в загородном доме семейства Танака. Отставной генерал превыше всего в жизни ставил военную профессию и клан, к которому принадлежал.

Танака с гордостью припоминал, что первый иероглиф, который ему показал покойный отец, был иероглиф "бу", обозначавший "оружие". Из множества иероглифов, существующих в японской письменности, именно этот воинственный иероглиф "бу" стал первым, который маленький Гиити научился вычерчивать неуверенной детской рукой. Такова традиция в семье самураев Танака.

С годами иероглиф "бу" перестал играть в жизни Гиити только символическую роль. Задыхаясь от восторга, Гиити входил в оружейную комнату, где на стене висел самурайский меч - прямой и тонкий, как луч света, прорезающий мрак. Отец иногда давал Гиити подержать меч, принадлежавший далекому предку рода Танака, и мальчик начинал трепетать от одного прикосновения к оружию. Здесь были также клинки, короткие и блестящие, как молнии; были старинные кольчуги, страшные маски воинов, пики с гранеными наконечниками и выгравированными на них драконами... Все эти атрибуты древних воинов сопутствовали будущему самураю с самых первых шагов его жизненного пути.

А когда отец вывел маленького Гиити в сад, чтобы обучить стрельбе из лука, он дал ему только одну стрелу и указал только одну цель промаха быть не должно, самурай обязан стрелять только наверняка...

Тогда же отец сказал, и Гиити запомнил:

- В жизни, сын мой, случается так, что судьба предоставляет одну-единственную возможность добиться успеха. Это цель, которую надо поразить одной стрелой, другой стрелы может не быть. Умей сосредоточиться, собрать силы и не промахнуться...

Потом был кадетский корпус, а после него военная служба в войсках, затем академия генерального штаба и снова служба, на этот раз в Китае, в Корее, на маньчжурских полях, где вспыхнула война с Россией... Шли годы, и вот он уже военный министр, он возглавляет интервенцию на советском Дальнем Востоке - в Приморье и Забайкалье.

Казалось, цель была так близка, но поразить ее, даже множеством стрел, не удалось.

В шестьдесят с чем-то лет Гиити Танака, умудренный военным и житейским опытом, ушел в отставку, но не ушел от государственных дел. Танака нужен был императорской Японии. Заслуженный генерал сделался председателем самой правой, самой реакционной и агрессивной партии сейюкай, опиравшейся на дворцовые, полуфеодальные круги японской аристократии. Эти круги вскоре и сделали Гиити Танака премьер-министром Японии, вторым человеком в стране после благословенного императора.

Премьер Танака шел по пути, предначертанному предками, по императорскому пути, именуемому "Кондо", - политики завоевания далеких и близких земель. Премьер читал древнюю книгу "Ниппон секи" - историю Японии - и запомнил рескрипт императора Дзимму, жившего больше тысячи лет назад. Дзимму сказал потомкам: "Накроем весь мир одной крышей и сделаем его нашим домом". По-японски это звучало кратко, как полет стрелы: "Хакко Итио!" Таков был завет божественного предка нации Ямато, населяющей Страну восходящего солнца. А Гиити Танака был премьер-министром этой страны, он был самураем и неотступно исповедовал Бусидо - закон самурайской чести. И даже в самом наименовании - Бусидо - присутствовал все тот же воинственный иероглиф "бу", с которого генерал Танака начал изучать японскую письменность.

Гиити Танака был истинным самураем - суровость воина, холодная расчетливость, гибкость ума сочетались в нем с лирической склонностью к созерцанию, с умением наслаждаться красотой неба, пейзажей, цветов, изяществом женщин... Генерал с одинаковым увлечением мог говорить с придворным поэтом о духовной сладости отрешенного созерцания природы и путях японской экспансии с прямолинейным и грубым генералом Араки.

Задушевные разговоры, чаще всего с кем-либо с глазу на глаз, Гиити Танака обычно вел в ночные часы, когда домашние отходили ко сну. Слуг тоже отпускали на отдых, и только недремлющий Хей маячил где-то вблизи. Танака и его отсылал спать. Хей, как послушная собака, уходил в свою каморку под лестницей, но через некоторое время снова возвращался к дверям, чтобы по первому хлопку явиться перед хозяином.

- Давайте поговорим о японской архитектуре! - Танака всегда предлагал собеседнику конкретную тему для разговора.

- Охотно принимаю вызов, - соглашался поэт, - но, по моему мнению, из всех построек японского типа только наши туалеты действительно отвечают поэтическому вкусу. Вы не согласны со мной, генерал?

- Да, да, согласен! Еще наши предки опоэтизировали все их окружавшее, и в том числе туалеты. Подумать только, - казалось бы, самое нечистое место в японском доме волею предков превратилось в некий храм поэзии и эстетики...

- Вы правы, Танака-сэнсэй! Я уверен, что поэты всех времен черпали вдохновение именно, здесь, в полумраке и тишине, отдаваясь мечтаниям. Наши туалеты построены так, что в них можно отдохнуть душой...

Генерал Танака разделял мнение поэта. Уединяясь в туалете, наслаждаясь тишиной, одиночеством, созерцая синеву неба или прислушиваясь к шелесту дождя, он будто сливался с природой, а слух обострялся настолько, что казалось, он слышит, как дождевые капли сквозь мягкий мох проникают в землю.

Слуга Хей умел поддерживать здесь чистоту, которая помогала рождению мечтательного и поэтического настроения. В одном только генерал был недоволен слугой - Хей вечно забывал приносить запас туалетной бумаги. Раздражаясь, отставной генерал возвращался в дом, в кабинет, искал какую-то ненужную бумагу. Настроение от этого портилось... Танака делал слуге замечание. Хей виновато кивал головой, но все оставалось по-старому, Хей никак не мог преодолеть свою рассеянность. С годами генерал с этим смирился, привык к забывчивости слуги и только иногда, будто в отместку, призывал Хея в глубину сада и посылал его самого в дом за ненужной бумагой.

Если бы только знал отставной генерал Танака, кого на старости лет он допускает к своему письменному столу! Беззаветно преданный и бессловесный слуга в продолжение многих лет шпионил за генералом. Оставаясь один в глубине сада, в воздушно-легкой постройке, Хей неторопливо занимался весьма неэстетичным делом - из ящика с нечистотами, присыпанными рыхлым торфом, Хей извлекал использованную бумагу и старательно прочитывал иероглифы на обрывках старых бумаг японского премьера. Многие черновые наброски Танака представляли большой интерес для исполнительного и молчаливого слуги, лишенного имени.

Развязка наступила внезапно.

В Токио стояло знойное, изнуряющее лето, перемежавшееся дождями и грозами. После ливней в городе становилось еще невыносимее - от пожарищ и развалин, не разобранных до конца после страшного землетрясения, вместе с влагой поднимались тяжелые испарения кислой гари, запах тления. Все, кто мог, старались покинуть столицу, уехать на побережье, в зеленый пригород. Гиити Танака старался безвыездно жить в загородном доме.

Шел второй год эры Сева - царствования императора Хирохито, что соответствовало 1927 году европейского летосчисления. Страну, только четыре года назад пережившую жестокое землетрясение, постигло новое бедствие - тяжелый экономический кризис. Банки, предприятия, старые фирмы лопались и сгорали, будто новогодние шутихи. Толпы вкладчиков, держателей акций, мелких предпринимателей осаждали банковские конторы, ломились в запертые наглухо двери, иные лезли в окна, надеясь вернуть, спасти собственные сбережения, капиталы, получить кредит, чтобы предотвратить, хотя бы отдалить разорение... Но даже самые крупные банки в Токио, Осака, Хиросиме прекратили все финансовые операции. Паника на бирже, как волна цунами, рожденная могучими толчками на дне океана, грозила захлестнуть всю страну. Нужен был человек с твердой рукой, способный встать к штурвалу государственного корабля, чтобы провести его через бушующую стихию страстей. Выбор Тайного государственного совета и самого императора пал на генерала Танака. В помощь ему дали опытнейшего, ловкого старого финансиста Такахаси. Теперь многое, очень многое зависело только от него.

В пламени финансового, экономического кризиса Такахаси чувствовал себя мифической саламандрой, духом огня. Это была его стихия, он знал, что делает, - старый, безжалостный Такахаси. Его отношение к мелким промышленникам, владельцам меняльных контор, маленьких банков несло им гибель. Саламандра Такахаси на то и рассчитывал. Доверенным людям он говорил: "Дайте, дайте мне еще немного паники, чтобы использовать ситуацию... Я поддержу сильных, другие пусть умирают - это кораллы, на которых окрепнет и разовьется финансовая система..."