Ha горных уступах - Казимеж Тетмайер

— Кораллы и двадцать пять талеров.

— Кабы они у меня в руках были, взяла бы и бросила в огонь.

— Ну, и сгорели бы.

Тут Ясек вынул из кармана трубку и стал выгребать из нее проволокой угольки и пепел.

Кристка, стоя на коленях, обняла его и приблизила губы к ого лицу.

— Ясек, Ясек, — сказала она с болью. — Плохо тебе было эти три года?

Ясек вытряхнул угольки и пепел на ладонь, достал кисет и присыпал к ним табаку.

Кристка смотрела ему в глаза:

— Ясь!..

— Ну? — сказал Ясек, плюнул в табак и стал его растирать на руке.

— Не пойдешь больше к ней, правда?

— Куда?..

— К Ядвиге?..

Ясек затолкал табак, смешанный с угольками, в трубку, взял ее в рот, вынул из костра горящую веточку, прижал ее к табаку, прижал пальцем, потянул несколько раз, бросил ветку в огонь и сплюнул в него. Кристка присела перед ним на корточки и смотрела на него, как на своего ребенка.

— Ясек! — сказала она вполголоса, — все, что хочешь, дам я тебе.

— Да, ведь ты уж мне все дала, верно? — насмешливо спросил Ясек.

— Буду ходить за тобой, как мать. Никогда работать не будешь…

— Да, ведь, я и теперь немного работаю.

— Будет у тебя все, как у барина. Обед тебе буду варить каждый день!

— Да ну?.. — Ясек снова сплюнул в огонь. — Ну, а еще что?

— На свадьбу дам…

— С кем?

— Ясек!.. не будь такой недобрый, как дьявол!

Ясек встал со скамейки.

— Куда идешь?

— Куда хочу, — ответил он спокойно.

Кристка снова обняла его.

— Не любила я тебя? Не целовала? Не ласкала? — говорила она ласковым голосом. — Когда ты приходил, ты всегда был желанным. Приходил ты по ночам, стоило тебе только в окно постучать или в стену, разве я тебе не открывала; приходил ты зимой, когда холодно было, разве я не выскакивала к тебе в рубашке, босиком? Я тебя всегда, как спасенья желала! Ясек! — И Кристка прикоснулась лбом к его коленям и обняла его ноги.

— Ясек! Ясек!

Но Ясек уже стал терять терпение, рванулся и пошел к двери. Кристка не выпустила его ног и потащилась за ним по земле.

— Пусти же меня!

— Не пущу, ты мой! ты мой! ты мой!

— Я той, чьим быть хочу! — сказал не терпеливо Ясек.

— Еще крепче буду тебя целовать! Не хочешь меня больше?

— Целуй! — ответил Ясек. — Ведь ты меня не купила, чтоб привязать, как бычка, на веревку.

— Купила! и на веки!

— Чем?

— Сердцем моим!

— Ну, болтай, — проворчал Ясек и направился к двери.

Тогда Кристка вскочила и крикнула:

— Стой! — голос ее звенел таким бешенством, глаза так горели, что Ясек остановился.

— Стой! — кричала Кристка. — Скажи мне, что приглянулось тебе в этой губастой? Богаче она меня, что ли? Или краше? Или слава о ней ходит? Что тебе в ней приглянулось больше, чем во мне? Только ты ее увидел этим летом, так тебя к ней и потянуло! Говори! Чем она приманила тебя к себе! Говори! Разве есть девка лучше меня? Ну?

И она стояла перед ним с растрепанными волосами — платок упал на плечи — с блестящими черными глазами и пылающим лицом.

Ясек в шляпе набекрень, с трубкой в зубах, опирался, подбоченясь, на чупагу.

— Что тебе приглянулось в ней больше, чем во мне?

— Серые глаза.

— Серые глаза?

— Да.

У Кристки еще больше запылало лицо, словно молния пробежала и остановилась у нее между черными бровями.

— Глаза!? — крикнула она снова.

— Да! — ответил Ясек небрежно и нетерпеливо.

Молния горела между бровями Кристки, но лицо ее переменилось, и дикой усмешкой забелели из-за губ мелкие, острые зубы.

— И ты к ней хочешь идти?!

— Иду туда, куда хочу.

— Конечно. Еще бы. Вот если я могла выкрасить глаза в серый цвет! Что мне с ними делать? Не посереют они у меня. Ничего тут не поделаешь! Да постой же, Ясек, не ходи, я тебе ее сама приведу; коли ты мне так прямо сказал, так я уж знаю, что делать. Сиди здесь, в шалаше, я тебе сейчас ее приведу!

Она выхватила из костра большую головню.

— Темно? Так я посвечу тебе!

Ясек ступил шаг вперед и смотрел на нее, немного изумленный.

— Что ты хочешь делать, Кристка? — спросил он.

— Приведу ее! Сейчас обе в шалаше будем. Коли ты мне так прямо сказал, так я уж знаю, что делать.

И с огромной пылающей головней, как с факелом, она выбежала из шалаша; сквозь щели Ясек видел по свету, как она шла к избе Ядвиги, которая была в нескольких шагах.

— Ядвига лежит и спит, — подумал он: — она ее ко мне позовет, что ли?

И снова спокойно сел лицом к костру.

Кристка подбежала к избе Ядвиги. Там звенели колокольчики коров, запертых на ночь. Ядвига сидела на пороге со стороны поля.

— Что там? — спросила она, видя приближающийся огонь головни.

— Не спишь еще, Ядвись? — спросила Кристка.

— Нет. Это ты, Кристка?

— Я.

— Зачем ты пришла сюда с головней?

— За тобой.

— Зачем?

— Иди со мной.

— Куда ж мне идти?

— К Яську.

— К Яську? Да он сам ко мне придет, — отрезала Ядвига.

Кристка помолчала немного, потом сказала странным голосом.

— Глаза у тебя серые, Ядвись?

— Какие есть, такие есть. А тебе что?

— Ядвись! глаза у тебя серые?

— На кого черта тебе мои глаза, серые ли, карие.

— Ядвись! глаза у тебя серые?!

— Хочешь знать: сама посмотри!

— Покажи!

— Иди, откуда пришла! Чего тебе от меня надо?

— Покажи мне их, глаза твои!

— Кристка, да ты очумела!? Чего ты хочешь?

Ядвига встала с порога и остановилась перед Кристкой лицом к лицу, вся красная от огня.

— Чего хочешь?!

— Глаз твоих хочу! Вот чего! — крикнула Кристка и ударила ее по глазам пылающей головней.

Страшный, раздирающий крик разорвал лесной мрак и ночь. Собаки пронзительно залаяли, а эхо крика разлетелось во все стороны, словно скалы завыли вокруг. За этим криком раздался другой и третий; поляну наполнил ужасный, пронзительный стон, словно вырывавшийся из внутренностей.

Ясек выскочил из шалаша и подбежал к избе.

— Что там случилось?! — кричал он. — Что такое? Кто там так орет?! Что… — Слова у него застряли в горле. Кристка держала за руку ползавшую по земле и кричавшую Ядвигу и светила над ней вихрем искр от головни. Увидев Яська, она крикнула:

— Вот она! Вот ее серые глаза! Смотри-ка!

И пахнула ему огнем.

— Что ты сделала, несчастная!?

— Что!? Подожгла ее глаза, как мох, — засмеялась Кристка, так что в лесу загудело.

Люди, проснувшись, стали выходить из изб и бежали туда, откуда неслись стоны и крики и где блестел в воздухе огонь, но вдруг Ядвига перестала стонать и метаться на камнях и навозе, — должно быть, лишилась чувств от боли.

— Подожгла ее глаза, как мох! — повторила Кристка, отпустила руку Ядвиги и бросила догоравшую головню прочь.

Стало тихо и темно; тогда она подошла к Яську, который стоял, онемев от ужаса, крепко, порывисто обвила ого шею обеими руками и с силой пригнула его голову к себе.

— Теперь ты будешь мой! — сказала она диким полушепотом. — Теперь ты будешь мой!

И он наклонился к ней, хоть и не по доброй воле, но не упираясь. Кристка взяла его за руку и повела его в темный и легкошумный лес.

КАК ВЗЯЛИ ВОЙТКА ХРОНЬЦА

Якубек Хуцянский мчался, что было духу, в горы и покрикивал:

— Ей-ей, скажу ему! Ей-ей, скажу ему!

Якубку Хуцянскому было лет четырнадцать, и он прекрасно понимал, что о Войтке Хроньце, который «дезентировал» из полка и сидит у них в горах, никому не надо говорить, — да только он прекрасно понимал и то, что о Касе Ненцковской, Войтковой невесте, что пляшет теперь в корчме с парнями, — рассказать ему надо. Он мчался, что было духу, в горы и покрикивал:

— Ей-ей, скажу ему! Ей-ей, скажу ему!..

Мчался он, правду сказать, и оттого, что страшно боялся медведя, который прошлой ночью «отведал мяса» на поляне.

Лес кончался, сосны стали редеть, замелькала поляна, залитая лунным светом.

— Ну, вот я и добежал! — прошептал про себя Якубек. А потом стал звать собак: — Ту! ту! ту! ту! ту! — а они, услышав знакомый голос, с шумом побежали к нему, а Варуй, огромный, как теленок, влез ему под ноги… Якубек сел на него верхом, схватил за шею и со страшным собачьим лаем подкатил к горскому шалашу.

— Э! да и проворен ты! — сказал ему горец. — А все принес?

Якубек вынул из мешка пачку табаку, спички и бутылку водки.

— Все, что ты велел.

— Вот тебе! — сказал горец, протягивая ему большую медную монету.

И Войтек Хронец, который лежал у стены на соломе, поднялся, сунул руку за пояс и дал Якубку серебряный талер.

Якубек приметил, что к Войтку два раза приходил какой-то незнакомый мужик, очень высокого роста, говорил о чем-то потихоньку с горцем, и после этого Войтка раз не было дома всю ночь, в другой раз день и ночь, а потом целых четыре дня. А когда он вернулся — у него была масса серебряных денег, были даже золотые дукаты, из которых он дал по одному двум немым горцам из Мураня, Михалу и Кубе, которые могли по пуду поднять зубами, а на спине и десять пудов. Были они мужики спокойные и никому зла не делали. А Куба, тот умел еще дивно на свирели играть, а на трубе играл так, что эхо звенело.