Ведая, чьи они в мире… - Дарья Радиенко

— Ты разлюбила золото? Помню, ты была увешана им с головы до ног… — он усмехнулся, пристально разглядывая ее. — Откуда ты пришла? Наверно, у тебя в Риме родные или друзья?

— Не все ли равно…

— И правда.

— Мне просто захотелось узнать, что с тобой, вот и зашла.

— А что со мной? Слава богам, все хорошо.

— Знаешь, в Клузии до сих пор говорят о тебе…

Он молча пожал плечами.

— А твои сограждане разве уже забыли о том, что ты принес им победу?

— Каждый из них поступил бы так же. Я не лучше и не хуже других… и меньше всего хочу, чтобы обо мне говорили на всех перекрестках! Ну, что ты так смотришь?

— Я думаю — по нраву тебе это или нет, но о тебе будут помнить еще много веков… Ладно, все. — Она на миг запнулась. — Лучше скажи, как твое здоровье.

— Что ж, я здоров. Рана зажила. А так… — он с усмешкой помолчал. — Теперь меня называют Левша.

Она быстро посмотрела на него, и в ее лице что-то дрогнуло. Она опустила глаза, бережно отвернула плащ, скрывавший его искалеченную руку. Тихо коснулась шрамов и, склонившись, прильнула к ним лицом. И если бы те слова, что она проговорила еле слышно, могли исцелить его, если бы ее слезы могли сгладить страшные следы огня, а губы могли успокоить ту давнюю боль, за это она сама приняла бы любую пытку и смерть.

— Ну ты что… — он поднял ее голову. — Нечего меня жалеть, ясно? Пока я могу удержать меч, надеюсь еще послужить Риму.

— Я знаю. Так и будет! — Слезы мешали ей говорить, и он вдруг понял, чего ей до сих пор стоил этот спокойный тон. — Я не из-за этого… Просто… Я так боялась, что ты…

— Что я? Как видишь, я жив. Что же ты плачешь… Дарина… — он впервые назвал ее по имени. Привлек ее к себе, и она молча уткнулась ему в грудь. Он долго смотрел на ее склоненную голову.

— Я тоже… помнил тебя.

Она замерла. Потом, словно боясь чего-то, медленно подняла залитое слезами лицо.

— Правда?

Он кивнул.

— Не плачь.

— Я больше не буду. — Она послушно вытерла слезы и улыбнулась. — Это я… так…

«Моя красавица»…

«Родной мой. Родной».

«Хорошо?»

«Да… да, о боги, да… Ты мой хороший… Радость моя…»

Ее волосы разметались по краю постели и казались черными в полутьме. Светильник давно погас, напоследок смутно озарив ее тело, доверчиво и покорно распростертое перед ним, счастливое усталое лицо. Синий свет луны наплывал из атриума сквозь щели в завесах, и вокруг стояла зыбкая мгла, — как в тот миг, когда они видели друг друга последний раз…. всего несколько месяцев назад… а почему кажется, будто прошло несколько веков?… Время исчезло. Тишина.

— Ты останешься в Риме?

— Не знаю. — Она помолчала. — Пока не придется уйти.

— Ты не свободна? — как он не подумал об этом раньше… Она взглянула на него, словно не понимая. Потом улыбнулась:

— Не думай, я не беглая рабыня… У меня нет хозяина. И никого нет. Ни здесь, ни… вообще.

— И ты пришла… одна?

— Я не боюсь ходить одна.

В сумраке он почти не мог разглядеть ее лица, но чувствовал, что она не отрываясь смотрит на него.

— Я просто очень хотела увидеть тебя еще раз.

Когда же наступит мой срок?… Я бы очень хотела уйти поскорее, пока молода и красива — какой он запомнил меня…

Люди обычно предпочитают не думать о том, что «человек не только смертен, но и внезапно смертен». Но ведь это правда, — любой день человеческой жизни может стать последним. И поэтому я должна каждую минуту жить так, будто следующий миг станет мгновением нашей встречи. Ежедневно и ежечасно ждать свидания — там, в царстве подземного бога…

Там, где начало пути, в преддверье сумрачном Оркавяз посредине стоит огромный и темный, раскинувстарые ветви свои; сновидений лживое племятам находит приют, под каждым листком притаившись.Мутные омуты там, разливаясь широко, бушуют,воды подземных рек стережет перевозчик ужасный —мрачный и грязный Харон. Клочковатой седой бородоювсе лицо обросло — лишь глаза горят неподвижно,плащ на плечах завязан узлом и висит безобразно.Гонит он лодку шестом и правит сам парусами,мертвых на утлом челне через темный поток перевозит.«…Место здесь только теням и ночи, сон приносящей.В этом стигийском челне возить живых я не вправе…»

Я никогда не верила в христианские выдумки про рай и ад, но загробный мир, которым правит Орк, кажется мне реальным и зримым. Хотя бы потому, что те, кто в него верил, были отнюдь не глупее моих нынешних современников, а если уж говорить откровенно — превосходили их во всем! Разве современная цивилизация создала хоть что-нибудь подобное творениям той эпохи, плодами которой пользуется до сих пор?

Римляне дали миру совершенную систему права, принцип гражданства, основы государственности, военное, политическое и ораторское искусство, непревзойденное архитектурное мастерство, — это лишь малая часть тех достижений, на которых взросла европейская культура… Эта великая держава не подавляла граждан своей мощью, а возвеличивала, даруя ощущение причастности к ее силе и славе. Это был мир, где каждый чувствовал себя не винтиком в государственной машине, а равным среди равных. Фраза «Я римский гражданин» с одинаковой гордостью произносилась и патрицием, и нищим — и внушала уважение кому угодно… Народ почитал законы не из страха, а потому, что эти законы были истинно справедливы, были призваны защищать римских граждан по всему миру. И, живя в свободном государстве, эти люди были свободны внутренне. Они не раболепствовали и перед высшими силами: «Я не раб божий, а божий последователь!» Но, пренебрегая их мудрой верой ради нелепой иудейской ереси, христиане получили то, чего заслуживают — рабскую жизнь в вечном страхе перед адом и трусливом ожидании небесной награды…

Прав был тот, кто сказал эти слова: «…Один добрый римский язычник стоит шести дюжин пресмыкающихся ничтожных отбросов общества, ударившихся в фанатичную иноземную веру!»

Но, как говорил один известный персонаж, «есть и такая теория, согласно которой каждому будет дано по вере его».

И если правду гласит древняя мудрость — а я верю в это всем сердцем, — то настанет день, когда я ступлю на берег вечной реки,

по которой никто назад не вернулся.

Я подойду к темным водам Стикса, которыми поклялась однажды, —