Любовник ее высочества - Хейвуд Смит

Когда она подошла ближе, Филипп сумел разглядеть рыжеватые искры в ее темных волосах. Где он раньше видел такой оттенок? В его памяти всплыл старинный семейный портрет его великой прабабушки – Марии Стюарт.

Девушка сделала еще несколько неуверенных шагов, и ее широко открытые глаза стали ясно видны. Карие или синие? Она была еще слишком далеко, чтобы точно сказать. Почти против воли его взгляд был прикован к ней. В воздухе висела напряженность.

Филипп отмечал все. В каждом ее движении ощущался страх, чуть прикрытый оттенком бравады. Она казалась непорочной девой, идущей на заклание к алтарю язычников. Ему хотелось броситься к ней и взять под защиту. Такая юная, такая уязвимая… Но он хорошо знал, что это может только казаться. Может быть, это было просто притворством.

Была ли она ставленницей отца? Филипп внимательно всмотрелся в глаза маршала, а затем снова посмотрел на девушку. Они не были похожи на соучастников. Ничего не говорило о сговоре. Возможно, она была такой, как выглядела, – наивной сироткой из провинции.

Если бы все было так просто! Но дела маршала всегда были связаны с интригами и тайнами.

Теперь Филипп смотрел на нее как на женщину, которая будет делить с ним ложе. Ее кожа цвета слоновой кости была безупречна. Лицо было не столь совершенным – рот чуть великоват, нижняя губа слишком пухлая, хорошо очерченный подбородок немного тяжеловат.

Не красавица, но и не дурнушка.

Когда девушка дошла до стены и едва удержала равновесие, Филипп почувствовал, как его щеки залила краска смущения.

Она сознательно остановилась или вообще неуклюжая? Такую неловкость не простят при представлении ко двору.

Патриция опять захихикала, прикрывшись веером. Это ожесточило его еще больше. Филипп достаточно хорошо знал на личном опыте, каково быть объектом семейного презрения. Теперь они будут унижать его еще больше, открыто показывая пренебрежение к его невесте. Анна-Мария, возможно, слишком проста и провинциальна, но она вскоре станет его женой, герцогиней. Раз это так, то она заслуживает внимания и почтительного отношения, а не насмешек.

Знает ли бедная девушка, что, войдя в круг семьи Харкурт, она попадает в змеиное гнездо? С удивлением он обнаружил в себе прилив симпатии и сочувствия к ней.

Почему он так переживает за нее? Ведь она может оказаться такой же колкой и лживой, как Патриция, или же бездумной и безвкусной, как его мачеха Элен.

Что-то в ее глазах говорило, что это не так.

Его размышления были прерваны Брусселем, который тихо прошептал Антуану:

– Она держится так, будто подкрепилась ради такого особого случая изрядной дозой вина для уверенности. Ты тоже так выглядишь, Антуан, когда слегка перепьешь.

Полный ярости сверкающий взгляд Филиппа стер с лица Брусселя усмешку, но выражение пренебрежения на нем осталось.

Смутившись, Антуан попытался смягчить неловкость:

– Она очень мила, Филипп. Просто слишком скромно держится. Это пройдет со временем и с возрастом.

Филипп обернулся, чтобы еще раз взглянуть на свою невесту, которая теперь скованно вытянулась, стоя перед маршалом. Маршал очень снисходительным тоном представил ее своей жене:

– Моя дорогая Элен, позволь тебе представить Анну-Марию Бурбон-Корбей, нашу будущую невестку. Анна-Мария, моя жена, герцогиня Харкурт.

Девушка быстро и неловко присела в реверансе. После того как маршал так же небрежно представил ее Генриху и Патриции, она совсем сникла, чувствуя себя еще более неуверенно. Когда она обернулась, Филипп заметил, что ее огромные карие глаза стали влажными от сдерживаемых слез.

У нее был такой испуганный и затравленный взгляд, будто ее со всех сторон окружала злобная свора собак. Сравнение было не в ее пользу. Его невеста двигалась как манекен и выглядела как разукрашенная деревянная кукла, выставленная напоказ в зале.

И все-таки, несмотря на неуверенность, в ней было что-то особое. Филипп подумал, пока она приближалась к нему, что она, вероятно, умна, но в ее глазах нет даже намека на хитрость или злобность. Чем-то она неуловимо напоминала его маленькую сестричку Элизу. Странно. Они были такими разными. Элиза светлая, как весна, радостная, как первые дни мая, а здесь все в красновато-коричневых и желтоватых оттенках сумрачной осени.

Энни знала, что женщины перешептываются о ней, прячась за своими веерами, и после снисходительного тона маршала было ясно, о чем, но она и не питала особых надежд на успех, стараясь только держаться достойно. Сначала она очень боялась, но теперь ей стало легче. Было бы удивительно, если бы она сумела держаться так же легко и свободно, как герцогиня или виконтесса.

Маршал повернулся к трем мужчинам возле камина, и любопытство заставило ее забыть все свои страхи. Наконец-то ее представят тому, кому она предназначена.

Маршал объявил:

– Филипп, позвольте представить вам вашу невесту. Анна-Мария, мой младший сын, герцог де Корбей.

Высокий стройный офицер с темно-синими глазами, волосами цвета воронова крыла, с чисто выбритым подбородком шагнул навстречу, и ей показалось, что над ней засияло голубое небо.

8

Филипп видел, как в глазах его невесты исчезает испуганное выражение. Она явно стала спокойнее. Улыбка, появившись на лице, преобразила его, из простоватого оно стало почти хорошеньким. Он взял ее за руку и поклонился:

– Я ждал этого момента с величайшим нетерпением.

– Я также, ваша милость. – Ее голос, полный и глубокий, заставил его опять вспомнить об осени, произношение было неожиданно аристократично.

Коснувшись ее руки, он почувствовал едва заметную дрожь. Девушка явно старалась преодолеть боязнь. Филиппа захлестнул прилив симпатии к ней. Такая уязвимость легко может сделать ее легкой добычей в салонах Парижа и королевском дворе. Филипп пообещал себе, что сделает все, что только можно, чтобы помочь своей невесте. Он слегка сжал ее пальцы.

Она, похоже, его поняла. Нервная дрожь рук успокоилась, но в глазах исчезло всякое выражение. Она спряталась за защитной маской. Он это понял, поскольку и сам часто этим пользовался. Впервые с тех пор, как он увидел свою невесту, он почувствовал к ней интерес. За этой намеренно надетой маской скромности скрывается… что? Он задержал ее руку в своей дольше, чем допускал придворный этикет.

Может быть, все это и не будет таким уж тяжелым испытанием. Он мог поклясться, что через их сцепленные пальцы идет еле уловимый и приятный ток.

Дверь залы открылась.

– Обед подан, – объявил слуга.

При словах дворецкого у нее опять задрожали пальцы, она испуганно вцепилась в руку Филиппа. Он взял ее под локоть и медленно повел через залу. Она была так молода. И если ее манеры за столом будут столь же провинциальными, то долг Филиппа, как хозяина, помочь ей и сгладить ее неловкость.