В ожидании Любви - Ирина Семина

В самом деле, ведь все эти мимолетные романы с разбитными официантками, утонченными барышнями, легкомысленными студентками сами по себе не есть счастье, это всего лишь способы его достижения. Кстати, на редкость кратковременного действия!

Он был очень наблюдательным, и от его взора не ускользали ни скандалы супружеских пар, ни шалопайство выросших детей, ни ядовитая въедливость стариков, ни очевидная несправедливость хозяев к своим работникам… В мире не было счастья, вот что он видел! А то, что люди считали счастьем, оказывалось коротким, неустойчивым и эфемерным. И он решил дать миру настоящее счастье — в виде формулы. Не больше и не меньше.

Эти мелкие радости, которые люди называли счастьем, выглядели так нелепо и убого, что не могли вызывать у него ничего, кроме усмешки. Он и не заметил, как эта усмешка постепенно вытеснила его чудную улыбку, создала презрительные складочки возле его губ, и на лице поселилась вечная ирония. Он знал то, что не знали другие, — что Абсолютное Счастье скоро придет и поразит весь мир. Благодаря его формуле.

Работа оказалась гораздо более трудной, чем он представлял поначалу. Он разбирался в старинных фолиантах, по крупицам собирал знания и рецепты, искал редкие минералы и реактивы. С утра до вечера в его темноватой комнате кипели, плавились и смешивались разные ингредиенты. Неудачи его не обескураживали — это тоже был опыт, и каждая неудача приближала его к той самой единственной удаче.

В работе он забывал обо всем: о времени, еде, сне, вообще о жизни. Тем не менее жизнь его как-то устраивалась — откуда-то бралась еда, кто-то убирался в комнате, давал ему чистую одежду и менял постельное белье. Он не фиксировал на этом внимание — у него была цель, и все должны были служить этой цели.

Иногда он выходил в мир — изучить еще какой-нибудь аспект жизни, для того чтобы ввести новые параметры в план своих исследований. В этом мире было много женщин, и они волновали его — но он не позволял себе расслабиться, потому что это отвлекало его от дела жизни, от Абсолютного Счастья. Женщины изредка попадали в поле его зрения, и даже явно оказывали ему знаки внимания, но он относился к этому вполне иронично. Сара, которая приносила письма, была неприлично молода и легкомысленна. Магдалена, молочница, — по-своему привлекательна, но чересчур стара для него. Ирена, помощница продавца в лавке, где он брал кое-какие нужные реактивы, раздражала его излишней серьезностью. Анна, у которой он покупал продукты, чересчур навязчиво и призывно смотрела ему в глаза. Вот если бы от каждой из них взять понемногу и смешать… Может, такая женщина и смогла бы принести кому-то Абсолютное Счастье. Но для этого нужна была формула. И он спешил в свою лабораторию, чтобы продолжить работу, выбрасывая глупые и недостойные ученого мысли из головы.

Шли годы. Росли стопки прочитанных книг и исписанной бумаги. Тысячи опытов, разных комбинаций, составов, сочетаний. Сотни графиков и таблиц. Много раз он думал, что ему остался еще один маленький шажок — и Абсолютное Счастье откроется ему во всем своем великолепии. Но каждый раз оказывалось, что это — иллюзия. Счастье ускользало, а он начинал все заново.

Он все реже выходил наверх, к людям, предпочитая не тратить время на второстепенное. Он не замечал, как согнулась его спина, как глубоко запали глаза, как сурово сдвинулись брови; не чувствовал, что ноги от недостатка движения иссохли и ослабли в коленях, а поясница застыла от долгого сидения за письменным столом. Он был близок к Абсолютному Счастью, как никогда, — а что могло с этим сравниться?

Однажды в конце дня он вышел, чтобы пополнить запас химикатов. Он шел по улице — высокий, напряженный, углубленный в себя, с горящими огнем фанатика глазами, в своей черной одежде (удобно для работы, и не надо часто стирать). Он был похож на смерть — наверное, именно так она и должна выглядеть. Но он не думал о смерти — он думал о Счастье.

Город жил своей жизнью. Уже кое-где горели огни, по тротуарам куда-то спешили люди, ехали повозки, доносились музыка и смех из многочисленных кабачков. Люди все еще думали, что в этой мирской суете и есть счастье, не подозревая, что рядом с ними идет тот, кто это Счастье должен вот-вот им дать. Две девчонки, попавшиеся навстречу, глянули на него и испугались — одна даже взвизгнула, после чего кинулись опрометью на другую сторону улицы, оглядываясь на ходу. «Это сумасшедший алхимик! Он такой страшный!» — сказала одна. «Нет, он просто очень несчастный!» — возразила другая.

Он расслышал эти слова, и рот его привычно искривился в усмешке: чего так испугались эти глупые цыплята и что они вообще могли понимать? Но и взрослые люди тоже, взглянув на него, ежились, отводили глаза и спешили пройти мимо, либо же смотрели с явным состраданием. Он не понимал почему.

Возле магазина стояла парочка — он и она. Он что-то нежно выговаривал ей, а она смеялась и отрицательно качала головой. Потом он обнял ее, а она уткнулась ему в грудь, и оба замерли. Алхимика вдруг кольнуло чувство острой зависти. На какой-то миг он почувствовал, что прикоснулся к истине. Он вовсе не так представлял себе Счастье, но ощущение, ощущение…

Уже на подходе к магазинчику он увидел мамашу, ведущую куда-то свой выводок. Девочка лет 10 вела за руку пятилетнего братика, еще один ребенок, поменьше, цеплялся за мамашину юбку, а на руках у нее сидел совсем уж малыш, мусолящий во рту бублик. Мамаша была толстая и неопрятная, явно из простолюдинок, но при этом ее лицо цвело таким спокойным довольством, а дети так беззаботно улыбались и жались к мамаше, что Алхимик даже приостановился — у него сдавило грудь и сжало сердце. Когда семейство поравнялось с ним, мамаша глянула на него неодобрительно-осуждающе, девочка — сочувственно, а малыш вдруг заулыбался и протянул ему обгрызенный бублик. Алхимик дернулся, потряс головой и продолжил движение.

Он шел и чувствовал себя одиноким и чужим в этой предвечерней толчее большого города. Очень одиноким и очень чужим. Никому не нужным, почти бесплотным. И от этого еще больше сутулился и ухолил в себя.

Когда он вернулся домой, ему впервые не захотелось сразу возобновить опыты. Он подошел к высокому венецианскому зеркалу — почему-то ему захотелось посмотреть на себя. Зеркало было запыленным и мутным, его давно никто не протирал. За ненадобностью… Он провел рукой по стеклу и увидел старого, больного и очень несчастного человека, который смотрел на него с той стороны. Сначала он даже не понял, кто это, а потом догадался, что это он сам. Зеркало отразило также окно за его спиной, и там мелькали огоньки, силуэты… Там кипела жизнь, там шел праздник. А он был чужим на этом празднике.

И он вдруг очень остро понял, что вот уже много лет обманывает себя. Жизнь прошла мимо, а он не успел даже разглядеть ее толком, увлеченный своей призрачной мечтой — познать, что такое настоящее, чистое Счастье. В то время как другие встречались и расставались, смеялись и плакали, ошибались и совершали открытия, он похоронил себя в тесной комнате, наполненной книгами, записями, ретортами и тиглями, одержимый безумной идеей об Абсолютном Счастье.

Алхимик долго сидел на краю своей узкой постели в этот вечер. Уже смолкли уличные звуки (почему он не слышал их до сих пор?), погасли огни (а замечал ли он их?), где-то вдалеке залаяла собака (он уже забыл, как эти собаки выглядят), а он все сидел и сидел, и в голове крутилась только одна мысль: если он так мечтал о Счастье, не для себя даже, для всех! — то почему он так несчастен? Вместо того чтобы восхищаться им, люли шарахаются от него. У него нет друзей, любимых, близких — есть только его алхимия. Он прошел такой долгий путь, совершил столько телодвижений, постиг столько премудростей, и все это для того, чтобы в один прекрасный момент осознать, что ни на шаг не приблизился к заветной цели…

Он встал, тяжело шаркая слабыми, подгибающимися ногами, подошел к окну и, с трудом преодолев сопротивление заржавевших запоров, открыл его. В окно хлынули запахи ночного города — странные, непривычные. Даже, наверное, неприятные для его привыкшего к вечным запахам реактивов и растворов обоняния. Надо было бы закрыть окно, но на него напала непривычная вялость. Казалось, он разом лишился не только цели, но и жизненных сил. Он с трудом добрался до постели и рухнул в нее, даже не потушив свет. Ему не хотелось ничего. Ни делать, ни думать, ни жить, ни даже умереть.

Алхимик заболел. Конечно, если потерю интереса к жизни можно было назвать болезнью. Он целыми днями лежал в своей постели и смотрел в потолок. Время от времени соседка, старая Марта, приносила ему еду — он вяло отщипывал кусочек, делал несколько глотков воды и снова валился на подушку. Депрессия — так называлась его болезнь. Она всегда приходит, если отнять у человека цель, а другой под рукой не окажется. Всю жизнь он был уверен, что делает важное и нужное дело, пытаясь осчастливить человечество. Но, похоже, человечество давно себя осчастливило — как умело, и было вполне довольно этим положением. И только он остался не у дел.