За лесными шеломами - Юрий Григорьевич Качаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот и сегодня — приехал посадник на княжой двор, а тут уж с утра пир горой. Гридь[16] будто с цепи сорвалась: скачут, поют, в дудки дудят, и у всех нацеплены скоморошьи хари. Срам, да и только, впору хоть архиепископу пожаловаться. Да ведь, ежели поразмыслить, владыка-то Илья только рад будет: он за старую новгородскую вольницу стоит, ему крепкий да тверёзый князь что волдырь на ягодице.
Посадник вздохнул и пошёл в горницы. Юрий сидел в трапезной, за широким столом, совсем один. На звук шагов он не обернулся.
— Пируешь, княже, — сердито заговорил посадник. — Всё гулеванишь, а о деле-то когда думать начнёшь?
Юрий повернул к нему красивое лицо и весело подмигнул:
— Гулеваню, боярин! А что, прикажешь на Владимир идти, власти домогаться? Так я до русской крови не охотник, другие найдутся, а я лучше голову где-нибудь в Степи сложу.
Мирошка Нездилич сел на лавку рядом с Юрием, повертел в толстых пальцах наполненный мёдом кубок, но пить не стал.
— Послушай меня, князь, — сказал он. — Я получил из верных рук вот какие вести. Дядя твой, Михаил Юрьич, с месяц назад прибыл на Москву вместе с Ярополком. Сказывали мне, будто они на кресте клялись жить в дружбе и быть заодно.
— Пустая затея, — вставил Юрий.
— Пустая, — согласился посадник. — Из пустого и вышла дыра: Ярополк-то тайком от дяди в Ростов бежал да и стал там народ мутить. Дескать, ежели нас с братом Мстиславом князьями поставите, быть Ростову и Суздалю старшими городами, а Владимир-де мы так зануздаем, что они и вякнуть не посмеют. Владимирцы про это, конечно, узнали и, не будь дураки, открыли ворота Михаилу.
Юрий кивнул и потянулся к чарке.
— Погоди пить, — остановил его посадник. — Речь и о тебе пойдёт... Стало быть, дела таковы: на носу война, и племянникам в ней не выдюжить, хоть за ними и стоит рязанский Глеб. Михаил воевода умелый и храбрый, не чета Ярополку. Да не в этом главная сила Мономашичей.
— А в чём же? — спросил Юрий, явно оживляясь.
— А в том, что мизинный люд их сторону держит. Владимир — город ремесленный, боярство там воли большой не имеет. Ну, а коли верх возьмут Ростиславичи, то быть Владимиру стрижену с обоих боков: и князю дай, и бояре своего не упустят. Потому и позвали владимирцы Михаила. Смекаешь, князь?
— Да я тут при чём?
— А ты дослушай, — спокойно продолжал Мирошка Нездилич. — Нынче вечером у боярина Якуна твои недруги совет собирают. Я догадываюсь, на чём они порешат: указать тебе путь из Новгорода и позвать сюда Ростиславичей. Князь Мстислав-то Якуну зятем приходится, аль запамятовал? Вот теперь и поразмысли — то ли тебе тут вино попивать, пока не выгонят, то ли дружиною помочь Михаилу. Михаил-то вторую седмицу со своими владимирцами в осаде сидит.
Юрий присвистнул.
— Свисти вот, — обиделся посадник. — Просвищешь княжение, а что есть-пить станешь? Али правнуку Мономаха в чужую землю наёмником идти?
Юрий взглянул на Мирошку Нездилича и сказал:
— Спаси бог тебя, боярин, за доброту твою ко мне. Я подумаю, как лучше поступить. Одно только знаю твёрдо: коли я надобен буду Юрьевичам, они позовут. А дружину свою стану держать в готовности.
Посадник поднялся недовольный.
— Смотри, князь, — проворчал он на прощанье. — Дорого яичко ко Христову дню, а услуга дорога, оказанная вовремя.
* * *
На Розва́же, ближайшей к детинцу улице, в доме боярина Якуна Мирославина принимали и потчевали гостей. Гостей набралось до сотни, хоть и звали их по строгому выбору. Однако места хватило всем, благо дом был просторный, двухъярусный.
Для самых именитых гостей столы накрыли во втором ярусе. Здесь сидел цвет и разум города: софийское духовенство во главе с владыкой Ильёй; тысяцкий Олекса Сбыславец, второе лицо после посадника, а также прежние посадники и тысяцкие, которых именовали «старыми». «Старые» пользовались особым почётом перед другими боярами и договорные грамоты скрепляли собственными печатями. Многие из них до сих пор были воеводами, судьями и послами Господина Великого Новгорода.
За столом пустовало одно лишь место — рядом с хозяином: по чину тут полагалось сидеть посаднику. Но Мирошка Нездилич ещё вчера сказался хворым и на пир не пришёл. В болезнь посадника Якун Мирославич не поверил, а потому был сильно раздосадован и озадачен. Он никак не мог понять, что заставило Мирошку отказаться от встречи. Видно, этот лисовин что-то пронюхал и держит нос по ветру.
Принесли уж которую перемену блюд, а хозяин всё не начинал говорить о деле. Архиепископ Илья поглядывал на боярина с беспокойством. Владыке недавно перевалило за шестой десяток, но он был поджар и прям, как юноша, и в тугих кольцах его бороды ещё не блестел ни один седой волос.
В народе владыку почитали святым. Не он ли, по гласу свыше, взял из церкви Спаса и вынес на городскую стену икону Богородицы, когда грозная рать Андрея пошла на приступ Новгорода? Суздальская стрела ударила прямо в икону, и многие «очевидцы» рассказывали потом, как поворотился к городу и заплакал образ, обливая слезами одежды архиепископа. Гнев небесный не замедлил пасть на полки осаждающих, и они были разбиты и развеяны, словно куча мякины под порывом ветра.
За владыкой числилось и другое чудо. Сказывали, будто он, крестом загнав в умывальный сосуд беса, съездил на нём в Иерусалим. Бес, понятно, осерчал и пытался отомстить архиепископу самым гнусным способом: он стал на зорьке являться людям под видом девицы, выходящей из кельи святителя. Но рассудительные новгородцы проискам лукавого веры не давали и своего владыку чтили по-прежнему...
Поймав на себе взгляд архиепископа, Якун Мирославич кивнул и поднялся. Гости умолкли.
— Бояре и воеводы, — негромко заговорил хозяин, — всем вам ведомо, что соседи, Суздаль да Владимир, в покое нас не оставят, кто бы ни сел на великокняжеский стол. Худой мир с ними лучше доброй ссоры. А потому — пускай у нас будет князь, но такой, какого мы сами пожелаем. Дабы он уважал и хранил древние наши вольности!
Бояре одобрительно закивали бородами, а Якун Мирославич
