Правда выше солнца (СИ) - Герасименко Анатолий

Её мачеха, царица Семела – вдовая, вдовая царица! – держалась спокойно и с достоинством. Гордо поднята была голова на точёной шее, унизанные браслетами и кольцами руки лежали на перилах неподвижно и властно. Устремив взгляд поверх толпы, на Акрополь, где бок о бок стояли изваяния Аполлона и Афины, Семела звучным голосом, в котором не было и следа скорби, поведала о том, что царь Ликандр скончался сегодня ночью от внезапной скоротечной болезни. Сказала, что безутешна и едина в горести с эллинским народом. Пообещала соблюдать траур столь долго, сколько потребуют боги, ибо положенных законами тридцати дней не хватит, чтобы оплакать возлюбленного супруга.

И говорила ещё о многом, но Акрион уже не слушал.

Царь скончался от болезни? Как это?!

Он ведь лежал, пронзённый мечом, на полу, и кровь хлестала из раны. Невозможно спутать погибшего от удара оружием и умершего от хвори. Выходит, Семела солгала афинянам? Но зачем? Не хочет, чтобы начались волнения? Вздор: убийца должен быть пойман и наказан, и всем миром его искать куда проще. Акрион содрогнулся, представив, что было бы, расскажи Семела правду. Его красные, истёртые пемзой руки – сейчас их видит множество людей. Акриона бы схватили прямо здесь, на площади. А несчастный Такис под пыткой показал бы на Ареопаге, что хозяин вернулся под утро весь в чужой крови.

Да, ложь царицы обернулась преступнику во благо.

Но почему она солгала?

Не потому ли, что откуда-то знает, кто убил мужа? Знает – и не хочет, чтобы узнали все прочие?

В этот самый миг Семела всмотрелась в толпу. Акрион мог поклясться, что глаза царицы встретили его взгляд. Но и только: тут же она повернулась к дочери, сказала что-то. Эвника сжала ладони, кивнула еле заметно.

Семела взмахнула рукой. Люди на агоре затихли.

– А сейчас, – воскликнула царица, – мы собираемся в храм Аполлона, чтобы попросить лучезарного Феба о лучшей загробной судьбе для моего мужа. Ступайте в храм, добрые граждане! Ступайте за благодатью Фебовой!

Человеческое море пришло в движение. Акриона стиснули с боков, понесли, приподняв над землёй. Он извивался, стараясь не упасть и хватаясь за соседей; не было и речи о том, чтобы противостоять толпе. Людская волна выплеснулась из агоры, растеклась по Панафинейской дороге. Шли в храм – переговариваясь, обсуждая услышанное, качая головами, горестно вздыхая и всхлипывая. Народ Афин любил царя Ликандра и жалёл о нём.

Акрион спотыкался о чужие ноги, со страхом ждал, что его узнают, что кто-то закричит, тыча пальцем: «Вот этот вчера ночью пробрался во дворец! Я видел его в потёмках, хватайте убийцу, предайте суду!» Но никто не узнал и не закричал. Видно, ложь о смерти Ликандра не вызвала подозрений. Невыносимо было идти вот так, среди толпы, зная правду и не смея открыться, терзаясь тоской и раскаянием, мучаясь от стыда и запоздалой сыновней любви. Любви, на которую он, отцеубийца, не имел права.

Вместе с прочими Акрион поднялся по ступеням на Акрополь, прошёл под портиком Пропилей, миновал статуи городских покровителей. Направо, к Парфенону, почти никто не направился: Семела призвала молиться Аполлону, а не Афине. Поэтому людской поток устремился налево, в Фебион, и перед храмом вытянулась очередь.

Акрион стоял, одурманенный солнечным жаром. Не так всё должно было пойти сегодня. Ему суждено было играть Эдипа. Потом, накричавшись и напевшись до хрипоты, отдохнуть в скене, утоляя голод и жажду, пока зрители успели бы все до единого сходить в храмы и поклониться богам, как это положено после спектакля. Затем, ближе к вечеру, он тоже пришёл бы к алтарю и отдал должное Аполлону, покровителю Муз. А после ритуала, усталый и умиротворённый, отправился бы домой, чтобы завалиться на кровать и спокойно, крепко проспать до самого утра. Без магических блужданий и видений.

Как же он был счастлив до вчерашней ночи!

Подошла очередь. Жрец, стороживший вход, взмахнул рукой, впуская дюжину людей. Акрион шагнул под гулкие прохладные своды Фебиона. Ступая по многоцветным плиткам, прошёл в наос, внутреннюю часть храма, к огромной мраморной плите, отполированной мириадами касаний. Привычно, безучастно скользнул взглядом по мозаике, которая украшала стены. Битва богов и титанов, победа Зевса над Кроносом, поход против амазонок, Последняя война со Спартой. Лишь огромная картина на потолке вызывала трепет – как всегда. Явление Аполлона-Миротворца. Осиянный пламенем, прекрасный и грозный Феб спускался с небес к предкам, чтобы возвестить начало нового времени. Аполлон нёс мир и союз враждовавшим племенам Эллады. Великий эллинский мир. И великие казни – для тех, кто ему противился.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Акрион приблизился к алтарю, преклонил колено и возложил руку на белый мрамор.

Огромное блаженство заполнило его целиком. Прогнало горе, страх и вину. Благодать разлилась по телу, наполняя члены тяжестью и истомой, сладкой тяжестью и нежной истомой, и хотелось только одного: чтобы это не кончалось никогда. Акрион вскинул взор на исполинскую статую Феба, что поднималась под самую храмовую крышу. Бог улыбался, глядя поверх голов своих чад. Улыбался, как ласковое солнце, которое дарит всем людям тепло и свет. Улыбался каждому эллину: младенцам и старикам, рабам и богачам, простым ремесленникам и искусным философам. Улыбался ему, Акриону...

Тронул за плечо жрец: пора.

Как всегда, подступила обида – как, неужто четверть часа уже истекла? Ведь, кажется, только что руку на алтарь положил. Но Акрион знал, что жрецы отмеряют время точно и беспристрастно, следя, чтобы никто не получил благодати больше прочих.

Он с трудом поднялся с колен. Качнулся от слабости, едва не оступившись. Подбежал, суетясь, храмовый раб – помочь, удержать от падения – но Акрион вяло махнул ему: сам, мол, справлюсь. Шатаясь, поплёлся в обход статуи, к выходу во двор. Позади храма под навесом-стоей были устроены скамьи для отдыха, журчали маленькие фонтаны, росли лавровые деревца. Здесь сидели те, кто пришли раньше и уже успели вкусить благодати. Акрион знал, что выглядит так же, как они: бледный, с горящими, счастливыми глазами. Он наклонился над ближайшим фонтанчиком, плеснул на голову, жадно напился ледяной воды. И без сил опустился на скамью.

Не было больше тоски, раскаяния и стыда. Аполлон милостью своей очистил душу, забрал всё лишнее, что мешало здраво мыслить и верно поступать. Осталась лишь спокойная, почти торжественная печаль по отцу.

И ещё был гнев.

Его обманули. Заставили совершить самое гнусное из преступлений. Поганая магия застила ум и глаза, превратила в куклу, в раба. В преступника. Но Акрион – не раб. Он – царский сын и наследник трона Эллады. Теперь его долгом стала месть. Он найдёт виновного в колдовстве, осудит и покарает за злодеяние. А после – предстанет перед матерью-царицей, назовёт себя и обретёт то, что принадлежит ему по праву. Подлинное имя.

Он – Акрион Пелонид, сын Ликандра.

Решимость вновь наполнила жилы кровью. Акрион встал, чувствуя себя ещё слабым, но словно бы обновлённым. Удивительно, как люди жили когда-то без божественной благодати? Ведь говорят, еще лет триста назад эллины молились богам, не ощущая блаженства. Как же велика была милость Аполлона-Миротворца!

Он спохватился. Ведь Аполлон не только дарует благодать. Феб ждёт, чтобы Акрион исполнил его волю. «За час до заката найдешь меня у Диохаровых ворот» – так сказал Гермес, провозвестник высших сил. Закат ещё не скоро, но уже можно идти на условленное место; боги ждать не любят. Пора!

«О, дай мне сил, Аполлон, – думал Акрион, спускаясь с Акрополя. – Всего немного, чтобы дотерпеть до вечера. Дай мне сил».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

☤ Глава 4. Настоящее мастерство

Парнис. Пятый день месяца таргелиона, шесть часов после восхода. Не самый удачный из дней.

– Смерть на тебя, Кадмил! Ну и где теперь твой великолепный план?

Есть много плюсов в том, чтобы быть богом, и один из самых существенных таков: на сон требуется всего три-четыре часа в сутки. Кадмил успел выспаться после ночных приключений. Правда, он не успел ни позавтракать, ни возлечь на зарядное ложе – Локсий вызвал для отчета. Пришлось рассказать начальству всё, как есть.