Свобода и любовь (сборник) - Александра Коллонтай

– Постучим в окно, – решил товарищ. Отломил сук у березы и давай суком в окно колотить.

Отодвинулась занавеска, и видит Вася Володину голову, будто в рубашке нижней. В темноту вглядывается. А за плечом его женская голова… Мелькнула и скрылась.

Васе показалось, что у сердца что-то засосало… Томительно, до тошноты.

– Да отпирайте же, товарищ! Жену вам привел.

Опустилась занавеска, спрятала Володю и женщину. Поднялись на крылечко Вася и провожатый. Ждут. Чего так долго? Васе кажется, что конца нет.

Распахнулась дверь наконец. Вася очутилась в объятиях Владимира. Обнимает, целует… Лицо такое радостное!.. Даже слезы на глазах…

– Приехала! Приехала ко мне! Друг мой! Товарищ мой, Вася.

– Вещи-то хоть возьмите, куда я с ними? – угрюмо напоминает провожавший товарищ.

– Да идемте все ко мне в квартиру… Поужинаем. Ты, небось, промокла? Озябла?

Вошли в Володину квартиру. Светло. Чисто. Столовая, дальше спальня. В столовой у стола сидит сестра, в белой косыночке, на рукаве красная нашивка Хорошенькая. И опять Васю в сердце кольнуло. А Володя знакомит их:

– Познакомьтесь, сестрица Варвара. Это моя жена, Василиса Дементьевна.

Подали друг другу руки, и обе пристально так друг на друга посмотрели. Будто что-то проверяли.

– Что же ты, Вася? Раздевайся!.. Ты здесь хозяйка. Видишь, как хорошо живу? Получше, чем в твоей каморке. Давай сюда пальтишко… Мокрое какое… Надо к печке повесить.

Сестра стоит, не садится.

– Ну, Владимир Иванович, о делах мы с вами уж завтра поговорим. А теперь я вашему семейному счастью мешать не хочу.

Пожала руку Васе, Владимиру и вместе с товарищем, что Васю провожал, ушла.

А Владимир Васю на руки подхватил, по комнате носит, ласкает, целует – не нарадуется. И легче на душе у Васи. Самой себя стыдно. Но среди поцелуев все-таки бросила вопрос:

– А кто была эта сестра?

И голову откинула, чтобы лучше глаза Володи видеть.

– Сестра? По снабжению госпиталя приходила… Доставку поторопить надо… Всюду задержки. Хоть я и устранен от дела, а все-таки без меня не обходятся. Чуть что – ко мне.

И заговорил о деле, о том, что обоих мучило. Спустил Васю на пол. В спальню прошли. И опять Васю кольнуло – уж очень небрежно постель заделана, будто наскоро одеяло накинули. Поглядела на Владимира. А он заложил руку за спину (привычка такая у него, знакомая и потому милая), ходит по комнате. Про свое «дело» рассказывает, как было, с чего началось. Слушает Вася, и обидно ей за Владимира. Чувствует, склока да зависть. Чист ее Володя. Так и знала она. Иначе и быть не может.

Достала из чемоданчика чулки, а сапог переменить и нет. Как быть?

Заметил Владимир.

– Ишь какая! Даже лишней пары сапог у ней нет!.. Ну да я тебе кожи, так и быть, достану. Наш сапожник тебе сделает за милую душу! А теперь давай-ка я сам тебе сапоги сниму. Мокрота-то какая!

Стянул сапоги, сбросил на пол мокрые чулки Васи и в руки свои горячие холодные ноги Васи взял.

– Ноги-то у тебя какие игрушечные! Эх, Васюк ты мой! Любимый. – Нагнулся и поцеловал обе ноги.

– Что ты! Володька! Глупый.

А сама смеется.

И опять на душе светло. Любит! Любит! Любит!

Пили чай. Говорили. Советовались. Доверчивый такой Владимир, все ей рассказал: где нагрубил не вовремя, погорячился, где постановления не исполнил, по-своему гнул, не терпит он приказов!.. Где маху дал, что дрянных людишек к работе подпустил. Но насчет «нечистоты на руку» неужто Вася могла подумать, поверить? Стоит Володя перед ней, дышит часто, вскипел весь.

– Если и ты могла подумать!.. Ты, Вася!..

– Не то, Володя, а боялась я, как-то отчетность у тебя?… Теперь ведь строго спрашивают!

– Насчет отчетности беспокоиться нечего… Те, кто дело затеял, осекутся. Отчетность у меня что стеклышко. В Америке недаром на бухгалтера учился.

Совсем отлегло от сердца у Василисы. Теперь бы только с товарищами повидаться, договориться, разъяснить им, как да что.

– Умница моя, что приехала! – говорит Владимир. Уж я тебя и ждать не смел. Знаю, как ты там занята. Не до мужа, думаю, не до Володьки!..

– Милый! Да разве ты не знаешь, что нет мне покою, когда ты далеко?… Вечно тут, у сердца, сосет: а что он? Как? Не стряслось ли чего?

– Ты все равно что ангел-хранитель мой, Вася. Сам знаю, – так серьезно сказал и поцеловал Васю.

А глаза вдруг грустные стали, задумчивые. – Не стою я тебя, Вася… Только люблю я тебя больше всего в мире! Не веришь? Одну тебя люблю! Только тебя… Все остальное ерунда…

Тогда Вася не поняла его. Только удивилась, что уж очень как-то горяч он да неровен.

В спальню пришли. Ложиться пора. Вася постель подправлять стала, одеяло откинула. Что это? В висках застучало… Ноги задрожали. Женский кровавый бинт… На простыне кровавое пятно.

– Володя!.. Что же это?

Не голосом, стоном вырвалось. Метнулся Владимир к постели. С сердцем швырнул бинт на пол.

– Негодяйка хозяйка! Опять, верно, без меня тут разлеглась… Постель испачкала… Рванул простыни на пол.

– Владимир!..

Стоит Вася, глаза широко открыты, и в них Васина душа.

Взглянул в них Владимир и затих.

– Володя!.. Зачем это? За что? Повалился Володя на кровать. Руки ломает…

– Все погибло! Все погибло! Но, клянусь тебе, Вася, я люблю только тебя, одну тебя!..

– Зачем же ты это сделал? Зачем любовь нашу не пожалел?…

Вася!.. Я молод… Месяцами один… Они, подлые, увиваются… Я их ненавижу! Всех, всех! Бабы! Липнут…

Тянет руки к ней, а у самого слезы по щекам текут, крупные такие, на руки ей падают, горячие…

– Вася! Пойми меня, пойми! Иначе я погибну! Пожалей… Жизнь трудная!..

Нагнулась Вася и, как тогда в Совете, поцеловала его голову. И опять нежность и жалость к нему, такому большому, а будто по-детски беспомощному, затопила сердце Василисы.

Если она не поймет, не пожалеет, кто же тогда? И так люди с камнями стоят, чтобы его закидать… Неужели же из-за своей обиды она его бросит? А еще хотела всегда грудью своей от ударов спасать его, что судьба наносит… Дешева же ее любовь, если от первой обиды от него отступится…

Стоит Вася над Владимиром. Гладит его голову. Молчит. Ищет выхода. Стук в дверь. С крыльца. Барабанят настойчиво, властно. Что такое?

Оба переглянулись. И оба сразу поняли. Спешно обнялись, поцеловались крепко-крепко. В сени пошли. Так и есть.

Следствие по делу закончено. Постановлено: арестовать Владимира. Кажется Васе, что пол ходуном ходит…

А Владимир спокоен. Вещи собрал. Все Васе объяснил, где какие бумаги, кого в свидетели вызвать, от кого показания получить… Увезли Владимира.

Года прошли, а этой ночи Вася не забудет вовек… Страшнее ее ничего в жизни не было!.. И быть не может.

Два горя разрывают сердце Василисы: женское горе, многовековое, неизбывное, и горе друга-товарища за обиду, нанесенную любимому, за людскую злобу, за несправедливость.

Мечется Вася по спальне, будто полоумная. Нет ей покою!..

Вот тут перед ней, в этой самой комнате, на этой постели, Владимир ласкал, целовал, голубил другую женщину… Ту, красивую, с пухлыми губами, с пышной грудью. Может, любит ее? Может, из жалости к ней, к Василисе, правду не сказал?…

Правду хочет Василиса! Только правду!.. Зачем отняли, вырвали у ней Владимира сегодня! Зачем сегодня?… Был бы тут он, она дозналась бы, допросила… Был бы тут он спас бы ее от собственных жутких мыслей, пожалел бы…

Рвется ее женское сердце от горя, от обиды… И к Владимиру злоба шевелится: как смел так поступить?! Любил бы, не взял бы другую… А не любит – сказал бы прямо. Не томил бы, не лгал…

Мечется Василиса из угла в угол, покоя ей нет.

А то вдруг новая мысль иглой в сердце вонзается: а что, если дело Владимира серьезное? Что, если не зря его арестовали? Что, если опутали его дрянные людишки, а ему отвечать придется?

Забыто женское горе. Забыта сестра с пухлыми красными губами. Остается один страх за Владимира, леденящий, до тоски смертельной… Остается обида за него, жгучая, тошная. Обесславили. Арестовали. Не пощадили. Тоже товарищи!..

Что такое ее обида, бабья обида, как сравнишь ее с обидой, что нанесли ему, милому, свои же «товарищи»? Не то горе, что другую целовал, а то горе, что правды нет и в революции, справедливости нет…

Усталость забыта. Точно и тела нет больше у Василисы. Одна душа. Одно сердце, что, будто когтями железными, раздирают мучительные думы… Рассвета ждет. А с рассветом решение пришло: отстоять Владимира. Не дать его в обиду. Вырвать из рук завистников-склочников. Доказать всем, всем, всем: чист ее друг, муж-товарищ, оклеветали его. Зря обесславили, разобидели…

Ранним утром красноармеец принес ей записку. От Володи.

«Вася! Жена моя, товарищ любимый! Мне теперь все равно мое дело… Пусть я погибну… Одна мысль гложет меня, с ума сводит – не потерять тебя. Без тебя, Вася, жить не стану. Так и знай. Если разлюбила, не хлопочи за меня. Пускай расстреляют! Твой, только твой Володя».