Операция «Снег» - Виталий Павлов

Кстати, когда спустя несколько десятков дет я в качестве руководителя нелегальной разведки встречался с молодыми людьми, которым предлагал начать подготовку к нелегальной работе, мне ни разу не довелось слышать от них таких слов. Конечно, отказы были, но не из-за нежелания рисковать жизнью, а по другим, большей частью объективным причинам.

Через несколько дней, в начале июля 1938 года, представитель отдела кадров ГУГБ НКВД предложил нам собраться во дворе общежития с личными вещами. Нас посадили в автобусы и повезли по разным направлениям. Путешествие длилось недолго, и вскоре наша группа — около двадцати слушателей — прибыла в одно из дачных мест, где мы оказались за забором, ворота закрылись, и на крыльце двухэтажного дома появилась высокая фигура нашего начальника с очень грозной фамилией — Мамай. Он предложил нам размещаться в комнатах на втором этаже.

После душного города и надоевших казенных стен Центральной школы мы были рады оказаться среди уютной подмосковной природы. Большой сад благоухал цветами, в окна второго этажа заглядывали ветви деревьев и струился свежий, ароматный воздух. Скоро нас пригласили в конференц-зал на первом этаже, и Мамай ознакомил с распорядком дня в этом, как он сказал, специальном учебном заведении — школе особого назначения. Отныне нам предстоит здесь жить и учиться, а отлучаться можем только с ведома начальника объекта. Необходимо строго соблюдать установленный порядок и правила конспирации. Запрещалось кому-либо сообщать о местонахождении нашего заведения, а тем паче что-либо о занятиях.

Первый обед нас вполне удовлетворил. Еда была простой, но показалась нам домашней, в отличие от той, которой нас потчевали в столовой ЦШ.

Началась напряженная учеба. Ежедневно приезжали лекторы, читавшие курс разведывательного дела, проводились занятия по фотографированию документов, пользованию шифрами. Обучали нас приемам использования других средств оперативной техники. Каждый день мы интенсивно занимались иностранными языками, которыми предстояло овладеть в совершенстве. Это было необычайно трудно, если учесть, что большинство из нас никогда ранее иностранные языки серьезно не изучали.

Самый большой интерес у нас вызывали лекторы по вопросам разведывательной работы. Это были неординарные люди, открывавшие перед нами удивительный мир разведки с нелегальных позиций. Мир, полный глубоких переживаний, смелых и решительных операций, требовавших от разведчика максимальной отдачи духовных и физических сил. Не только интересный разбор конкретных разведывательных операций, но, главное, живые рассказы о жизни за границей, нравах и обычаях жителей разных стран показывали нам ту неизвестную для нас сторону бытия, в условиях которого вскоре нам предстояло жить и работать. Глубокое впечатление оказывало не только то, что именно говорили нам преподаватели, но и то, как они это делали. Образность изложения, каждая деталь поведения лекторов, внешний вид — все свидетельствовало не только о том, что они долго прожили в иностранной среде, но и как много каждому из них пришлось при этом пережить. Перед глазами стоят такие опытные разведчики, как Сергей Михайлович Шпигельглас, длительное время руководивший нелегальной резидентурой в Париже; Вениамин Семенович Гражуль, только что тогда вернувшийся с нелегальной работы в Голландии, Франции и Германии; Павел Матвеевич Журавлев, успевший уже побывать руководителем четырех (правда, легальных) резидентур НКВД — в Ковно (Каунас), Праге, Стамбуле и Риме; Павел Анатольевич Судоплатов, только что отозванный из нелегальной командировки в Западной Европе.

Но и здесь, в Школе особого назначения, все было не так безоблачно, как казалось нам, молодым. Я уже упоминал, как один за другим исчезали полюбившиеся нам лекторы. Всякий раз нам говорили, что лучше всего забыть о самом их существовании. Когда в конце года мы пришли на работу в центральный аппарат, то увидели, что почти все известные нам опытные разведчики были либо расстреляны, либо брошены в лагеря. Лишь очень немногие отделались «простым увольнением».

Но как можно было забыть о существовании такого, например, талантливого человека, как Моисей Маркович Аксельрод? Как забыть его великолепные лекции? А ему было что рассказать. В 1929 году востоковед высочайшей квалификации, прекрасно владевший арабским языком, оказался на нелегальной работе в Египте. Потом успешно действовал в Стамбуле и Риме, имел на связи ценных агентов, добывавших важные материалы. В конце 1936 года Аксельрода отозвали в Москву, назначили руководителем учебной части разведшколы. Но вскоре арестовали и казнили.

Сколько преданных Родине, способных и опытных разведчиков потеряла служба в те ужасные 30-е годы! Но тогда мы только начали осваивать сложнейшее разведывательное ремесло, многого не знали и искренне верили в правительственные заявления и официальные сообщения о судебных процессах. Кроме того, сами факты репрессий против работников ИНО от молодых сотрудников старались скрыть. То ли боялись напугать перспективой, которая могла ожидать каждого оказавшегося на неведомых тропинках разведывательной работы, то ли сами не верили в правоту расправы с видными профессионалами.

Вскоре произошло событие, которое теперь, спустя много лет, я не могу оценить иначе, как разгул шпиономании, своеобразный психоз. В канун очередной годовщины Октябрьской революции наш начальник Мамай сообщил, что все мы получили гостевые билеты на Красную площадь. Нужно ли говорить, что для каждого из нас это был двойной праздник? Ведь мы приехали в Москву из разных уголков страны и никогда не присутствовали на военном параде и только в журналах кинохроники видели шествие трудящихся по главной площади столицы.

Спозаранку 7 ноября в отутюженных костюмах и начищенных до блеска ботинках мы с нетерпением ждали Мамая. Но он не появился. Началась трансляция парада, и мы потеряли всякую надежду попасть на Красную площадь. Весь день мы томились в ожидании. Прибыл Мамай лишь 9-го и не один, а с незнакомым нам человеком в форме комиссара государственной безопасности.

В конференц-зале комиссар держал перед нами речь.

— Я, — сказал он, — Деканозов, назначен начальником Главного управления государственной безопасности НКВД. Нарком Берия поручил мне курировать разведку.

Тут Деканозов сделал значительную паузу, чтобы мы, видимо, имели возможность проникнуться важностью его слов, а затем продолжал:

— Вы, как я вижу, вовсю готовитесь к работе в нелегальных условиях. Так вот, никуда вы не поедете, ваши фотографии и установочные данные уже находятся у иностранных разведок, куда их переправили враги нашего народа. Собирайтесь и будете работать в центральном аппарате ИНО.

Мы были потрясены. Особенно ошеломили слова об иностранных разведках. Если они проникли в центральный аппарат госбезопасности, знают все обо всех наших сотрудниках и самых секретных делах, то как же бороться с ними? Кроме того, обидно было бросать так хорошо начавшееся учение — ведь не было пройдено еще и половины подготовки.

Но приказ есть приказ, через несколько дней нас усадили в автобус и привезли в особняк, расположенный в Олсуфьевском переулке, вблизи военной академии имени Фрунзе. Здесь было наше новое общежитие.

В самой большой комнате особняка расставили двенадцать солдатских коек. Остальных членов нашей «нелегальной команды» поместили в другом месте. Это общежитие стало моим домом на ближайшие годы.

Именно в этом доме у меня сложились глубоко дружественные отношения с моими товарищами, выдержавшие многолетние испытания. Они, эти отношения, составляют важный, если не важнейший, фактор моей жизни и деятельности в разведке. Поэтому да простит меня читатель, если я сделаю отступление от рассказа о служебных делах и посвящу две-три страницы «дому в Олсуфьевском», ибо в человеческом плане эти годы оставили добрый след в моей жизни.

Новая наша обитель представляла собой в прошлом, очевидно, очень уютную усадьбу. К дому примыкал просторный садик, в который выходили открытая веранда и окна гостиной, превращенной нами в спальню. У нас был минимум удобств, но мы были молоды и нас эти неудобства не стесняли. Тем более что руководство заверяло нас во «временном» характере этого по селения, хотя я, например, прожил в нем до середины 1942 года.

Вместе со мной в Олсуфьевском поселились Василий Михайлович Иванов из Винницы, ленинградец Алексей Михайлович Панькин, ростовчанин Борис Васильевич Кошелев. Остальные обитатели общежития тоже были близкими товарищами по работе, но с этими тремя у меня сложились самые тесные отношения. В дальнейшем жизнь бросала нас в разных направлениях, по-разному складывалась и наша карьера, но наша дружба оставалась прочной.

К великой нашей печали, рано ушел из жизни глубокоуважаемый Василий Михайлович. Очевидно, на его здоровье сказалось то огромное нервное напряжение, которое он пережил во время Великой Отечественной войны, когда под видом церковного служителя забрасывался в тыл немцев. Прежде времени ушли в отставку Алексей Михайлович и Борис Васильевич. И хотя им не удалось достичь высоких постов в разведке, оба они были отправлены на пенсию с почетом и заслуженными благодарностями за долголетнюю и добросовестную службу.