Сад камней - Яна Дубинянская

Нет, это не смешно. Ты все равно не поймешь.

Мне понравилось просыпаться здесь.

Жесткое, я всегда такие любила, достаточно просторное ложе, усеченный свет из окна, в упор глядящего в другое, наглухо запертое ставнями, беленый потолок над головой, здоровые древесные волокна дверного сруба напротив. Ничего неправильного и лишнего. Когда дневная жизнь приходит конкурировать со сном, она должна быть именно такой - лаконичной, стройной, упорядоченной. Ничего такого, из-за чего мучительно не хотелось бы вставать.

Раньше он присутствовал практически всегда, этот короткий, но невыносимый момент преодоления, концентрации силы в пучок, направленный против всего и всех. Момент тем более противоестественный и жгучий, если ты просыпаешься не одна: по крайней мере, у меня всегда было именно так.

Легким движением села на низкой лежанке, прогнулась, сцепив пальцы на спине: гибкость позвоночника внушает уверенность в чем угодно. Нашарила щетку на сундуке, несколько раз провела по черно-бурой гриве, бросила обратно, подцепила джинсы и свитер. Конечно, неудобно, когда для приведения себя в порядок нужно сразу выходить на улицу, но даже в этом присутствовал отдельный смысл, правильный, тонизирующий; да, собственно, никогда я не зависела напрямую от бытовых удобств. Может быть, ближе к зиме оно станет ощутимее, но до зимы надо еще дожить.

Распахнутая дверь, язык студеного воздуха врывается внутрь. Короткая дорога напрямик к умывальнику, всего несколько шагов среди бревенчатых стен и беспорядочной утвари - а казалось! Здешняя территория как-то сразу, в одночасье, сделалась компактной, небольшой, простой и понятной во всех направлениях. В деревянном сердечке уборной дрожала паутина в капельках росы, покачивался в центре маленький черный паучок. Я представила себе вопль, к примеру, Таньки Самсоновой, окажись она тут, на моем месте, - и звонко, без напряжения и надрыва, расхохоталась вслух.

Вернулась мокрая, забыла прихватить с собой полотенце, пронизанная холодом, преувеличенно, наркотически бодрая. И тут же увидела письмо.

Письмо лежало на подоконнике, между распахнутых для проветривания створок и ставен. Уголок прямоугольного конверта чуть нависал над полом и подрагивал на сквозняке. Я закрыла дверь, и письмо спланировало на пол, пришлось наклоняться, поднимать.

Запечатанный конверт старого образца, с картинкой. Почтовый штемпель. Адрес: область, район, станция Поддубовая-5. И мое имя полностью, кто бы сомневался. Все это было отпечатано, и не на компьютере даже - на пишущей машинке, светлые оттиски букв старательно втискивались в типографские строчки на конверте.

Повертела его в руках, присматриваясь, нелепо, как если бы надеялась найти какие-то улики, отпечатки пальцев, что ли. Задела локтем край ставни, она со скрипом начала закрываться, и кусок фанеры, закрашенный мелкими мазками масла и подписанный монограммой “М”, с глухим хлопком свалился мне под ноги.

А я уже разорвала край конверта грубыми бумажными волнами. Уже вытянула, торопясь, дергая и сминая, лист бумаги, сложенный вдвое, с подогнутой полоской поперек - стандартный формат А-4, исписанный дробно с обеих сторон. И уже узнала почерк.

Выскочила на порог, окатившись сквозняком, как холодным душем:

- Отс!!!

Переждала, прислушиваясь: сейчас появится, мы уже пробовали, всегда он является на зов, словно дух на спиритическом сеансе. Тем более что он точно где-то недалеко, успел же занести письмо в комнату, пока я ходила умываться. Сейчас и спросим у него - откуда. Сомнительно, чтобы на станции и по ночам сгружал почту проходящий поезд.

Пробирал утренний холод, острый и влажный, как лезвие, проникал под кольчужные рукава, с непривычки подмоченные под умывальником. А может быть, и не утренний, просто позднеосенний, за ночь резко похолодало, обычное дело в ноябре. Отс все не приходил, да и нету здесь поблизости никакого Отса, никого здесь нет - уж мне-то всегда хватало рецепторов, позвоночной чувствительности, чтобы определить наличие кого-либо в радиусе, и довольно большом. Письмо лежало на подоконнике, теоретически его могли положить туда и с другой стороны, через окно. И даже дотянуться из окна напротив: кто там живет?

Нет, правда холодно. Вернулась в комнату, сдернула с лежанки лохматое, будто давно не чесанное одеяло с ярким орнаментом, закуталась, как в плащ. Под ноги попалась так и не поднятая доска, пришлось присесть на корточки, распахнуться, выпустить наружу руку-ложноножку, подцепить, припереть наискось к ставне. Нет, Михайль, так не пойдет. Старый этюд, заросший грибами и пылью, - это нормально, в пределах невероятного совпадения и здравого смысла. Но не письмо. Тем более адресованное мне.

Подметая сначала ступеньки, а затем землю краем одеяла-плаща, прошла по бывшему лабиринту, а теперь просто узкому извилистому ходу между постройками, загроможденному всякой всячиной, во двор. Здесь тоже никого не было, в пустой тишине преувеличенно отдавались фоновые звуки: посвистывание ветра и птиц, шорох мелкого сора под моим шлейфом, шелест листьев, дыхание леса. Возле крыльца стояла корзина старухи Иллэ, почти доверху полная лещины в ажурных сухих юбочках. Миски для очищенных орехов на крыльце не было, а то бы я, наверное, присела полущить. По идее, должно успокаивать нервы, древнее спокойное занятие, нивелируя своей журчащей медитативностью все острое, режущее и контрафактное, не могущее быть никогда.

Или постучаться к Отсу, к Таше?

Разумеется, я так и сделала. Заранее зная, что поселение пусто, словно оболочка вроде бы и целого на вид, но подозрительно влажного, почерневшего ореха. Осень; осенью все в лесу. Поймать момент, приоткрыть створку ставен, протянуть руку, а потом запросто выйти наружу с другой стороны, обращенной к пруду, к лесу или к тропинке, ведущей на станцию, не имеет значения. Чтобы мне было не у кого спросить - до того, как сяду и прочту.

Ну?!.

Мои взаимоотношения с письмами, телеграммами, записками, имейлами, эсэмэсками и прочим всегда были лаконичными и скоростными, без малейших зазоров и пауз: чистое потребление информации, которая теоретически может потерять актуальность за лишнюю минуту, но уж точно не станет менее болезненной и непоправимой из-за твоих колебаний. Так было всегда. Меня несчетное множество раз убивали именно так, написанными, а потому неотменимыми словами, - и ничего. Весь свой заряд, смертельный либо живительный, нейтральный либо потрясающий до основ твой обитаемый мир, слова получают в момент написания, а вовсе не прочтения, как может показаться.

Я обошла все поселение, так и не определив, окно какой именно постройки граничит с моим: чистый самообман считать, будто я уже сориентировалась и освоилась тут. Черный ониксовый пруд упал под ноги неожиданно, из-за угла, будто подброшенный извне, как посылка с яшмовым кулоном или вот это письмо, которое надо в конце концов прочитать.

Зябко закутавшись в одеяло, подвернув лохматый край в несколько слоев на холодной сырой земле… Можно было, наверное, устроиться поудобнее, в комнате у окна или хотя бы на деревянном крыльце возле корзины. Но хватит проволочек. Все равно ведь уже никак не будет менее больно.

Так и напишете: мужчины Марины?.. название главы, серьезно?.. сами придумали? Мужчины Марины! Нет, звучит. Вообще-то она никому не рассказывала, а если вдруг отлавливала какие-то сплетни о себе, это был кромешный ужас для тех, кто на свою голову попробовал их распускать. Но все равно: у каждой женщины, даже такой, как она, всегда есть подруга, которая знает. Не какие-то запредельные подробности, интимности и чувства, но основной фактаж - да. Так и надо? Вот и замечательно. Слушайте.

Начнем с Пашки, так проще. Ну, правда, не со школьной же влюбленности начинать, это было бы смешно вообще. Хотя я все помню, мы с Маринкой уже тогда были лучшими подружками, потом вместе поступали, правда, я провалилась на актерском, но потом… Ладно, поехали по-взрослому.

С Пашкой они были знакомы всю жизнь и всю жизнь оставались более-менее вместе. Одно время она даже замужем за ним была, выскочила еще в институте, на последнем курсе. Там как-то завязывалось то ли на армию, то ли на распределение в столице… короче, расписались на раз-два и еще много лет после всего никак не могли выкроить время и силы, чтобы развестись. Пашка был, конечно, козел, во всех смыслах. Маринка его знала как облупленного, но на крупных авторских проектах работала только с ним. Говорила: знаешь, Танька, все-таки свой, апробированный, надежный козел по-любому лучше кота в мешке. Не сказала бы, чтоб он был по-настоящему талантливым кинооператором, так, средненький крепкий профессионал. Надежный, да; по работе, я имею в виду. А надежность она ценила больше всего, по-моему, это единственное, что она вообще когда-нибудь в ком-то ценила.

Ну да, периодически у них возобновлялось. Особенно на выездах, на натуре: понимаете же, обстоятельства располагают, было бы с кем, а тут рядом свое, обкатанное, так сказать, проверенное годами. И главное, никаких взаимных обязательств, ожиданий и претензий - высшая степень взаимопонимания. Вот я, например, если рву с кем-нибудь, то это навсегда, я просто физически не могу общаться со своими бывшими. А Маринка ничего, могла.