В Иродовой Бездне. Книга 3 - Юрий Грачёв

Действительно, на столе стояло ведро с красным от свеклы винегретом. Леве положили в чашку, он помолился и стал есть. Ведь есть-то надо было, он знал, что есть надо, надо поддерживать силы. Но только проглотил одну ложку, как почувствовал резкую боль в желудке. Он понял, что организм отказывается от пищи. Не только сердце и ум, но все его существо переживало страшное горе. Он положил ложку, отошел в сторону и сел на полку. И вдруг все провалилось. Провалилось страшным стоном, он закричал, застонал к Богу. Он потерял всякую веру в людей и верил только в единственного Бога, Бога любви, правды. Рыдания разрывали его грудь. Слезы лились ручьем. Это было страшное горе.

Никто из заключенных ничего не сказал, никто не пытался утешить его. Все видели, как страшно страдает он. Это не был простой плач, это было рыдание, рыдание человека, раненного в самое сердце, в самое святое, он терял веру в людей…

Потом он успокоился, а мысли все бежали, бежали одна за другой. Почему? Почему ослаб Ваня? Почему вообще люди на следствии показывают ложь друг на друга, предают друг друга?

На следующий день его опять вызвали к следователю. Та же комната, тот же торжествующий вид следователя Углева. Но на том месте, где вчера сидел Ваня Попов, сегодня сидит молодая Люба Фитькова.

О, сколько имели они радости там, в молитвенном доме, посещая больных, как вместе, молились, пели, радовались… А теперь все изменилось. И сидит она так же, как Ваня, опустив голову, не смотря на него. Только по ее одежде, по прическе Лева видит, что она не арестована.

— Может быть, для вас, Смирнский, недостаточно показаний Попова? Так вот, мы делаем вам очную ставку с вашей сестрой во Христе Фитьковой. Вы знакомы с ней?

Лева молчал. Опять те же попытки заставить его заговорить. Безрезультатно, он молчит,

— Так вот, ваша сестра показывает на вас, я сейчас прочту, что вы занимались антисоветской агитацией, отвлекали молодежь от советской культуры, что вы антисоветский человек.

Следователь зачитывает показания.

— Фитькова, вы подтверждаете ваши показания? — обратился он к девушке.

— Да, подтверждаю, — глухо ответила она.

Прошу подписать их.

Девушка берет дрожащей рукой ручку и подписывает.

— Смирнский, если вы не хотите разговаривать, то подпишите протокол очной ставки и напишите, согласны вы с показаниями на вас или нет?

Лева ничего не подписывает и не произносит ни звука. Опять приходят начальники, пытаются убедить Леву заговорить, но безуспешно. В протоколе очной ставки — надпись, что он демонстративно молчал.

Его опять спустили в камеру, но он уже больше не плакал, не рыдал. Слезы были уже выплаканы. Он только думал и молился, молился и думал: почему все это так получается? Почему родные, близкие по Христу, отлично зная, что он никакой политикой не занимается, никакой антисоветской агитации не вел; наоборот, он, как верующий, искренно подчиняется власти и молится за нее, — и вдруг показывают ложь! Неужели все это делается только из-за страха, боятся и говорят неправду. Нет, здесь что-то иное, что-то не то. Конечно, вся беда в том, что не бодрствовали, когда бодрствуем и молимся, то можно противостоять силой Божьей любому искушению. Да, но почему же этот следователь Углев так ведет дело, что люди, которые должны показывать правду, говорят ложь. Как это может быть, что человек, который отлично знает, что это — белое, показывает, что это — черное.

Будучи медицинским работником, Лева невольно смотрел на все глазами физиологии и психологии. И внезапно его осенила мысль: Углев несомненно действует внушением, он уже заметил, что следователь смотрит в глаза и все повторяет, все внушает желаемые ему мысли. Лева знал, что когда человек подвергается внушению и его загипнотизируют, ему дают картофель, утверждая, что это вкусное яблоко, и он ест этот картофель, сырой, с удовольствием и восхищается: какое это вкусное яблоко! Происходит смена понятий и восприятий. Вот так, — думал Лева, — и тут, во время следствия, внушается мнение, противоположное истине. И человек говорит и подписывает ложь.

«Это нужно раскрыть высшим органам следствия, — думал Лева, — потому что ведь никто не заинтересован в ложных заключениях и страдании невинных людей».

Лева решил непременно добиться свидания с начальником НКВД по Самарской губернии и рассказать ему о применении внушения и гипноза во время следствия. Он стал молиться об этом и написал заявление, что ему необходимо по особо важным показаниям встретиться с начальником НКВД.

И эта встреча состоялась.

Глава 9. В поисках правды

«… Они не боятся Бога. Простерли руки свои на тех, которые с ними в мире, нарушили союз свой».

Псал. 54, 20-21

Во время следствия, несмотря на то что изнурительные ночные допросы применялись в то время мало, большинство подследственных спали плохо, мало, от многих сон бежал. Тяжелые, размышления: виновен или невиновен — терзали ум и сердце человека. И люди худели, несмотря на получаемые с передачами продукты, и за неделю-две часто человек становился неузнаваемым. Один подследственный, инженер, который находился в одной камере с Левой, был очень толст. Он ездил на курорты, всячески пытался сбавить свой вес, но это не удавалось. Он даже не мог нагнуться, чтобы зашнуровать свой ботинок. Теперь же, побыв на этом «курорте», он мог свободно нагибаться и зашнуровывать ботинок (правда, делать это ему не было надобности, так как всякие металлические веши, шнурки, веревочки, пряжки, пуговицы у подследственных «профилактически» отбирались).

Несмотря на тяжелые переживания, физически Лева чувствовал себя неплохо. Днем отдыхать никогда не ложился, а к вечеру чувствовал себя настолько утомленным, что после поверки, когда разрешалось спать, он, помолившись, спал спокойно и безмятежно.

— Ты как будто тяжело переживаешь и в то же время спокоен, — говорил ему инженер, — спишь, как невинный ребенок.

— Так или иначе, — замечал Лева, — мы, верующие, хотя и переживаем, но все заботы возлагаем на Бога. Он печется о нас и снимает чрезмерную грусть и беспокойство.

А про себя Лева подумал: "Ведь написано в псалме: «Возлюбленному своему Он дает сон».

Время от времени камеры обходило начальство, выслушивало всякие претензии заключенных и собирало заявления. Лева подал заявление на имя начальника НКВД с просьбой вызвать его лично для дачи особо важных показаний но следственному делу.

Прошло несколько дней, и Леву вызвали. Конвой подвел его к двери, обитой черным материалом. Лева догадывался, что такая обивка дверей предохраняет от проникновения изнутри всяких шумов. Его ввели в большую комнату. Огромные светлые окна около стен много стульев. Впереди большой стол, за ним — несколько человек в военной форме. Тогда носили знаки различия: кубики, ромбы, и по ним знающий человек мог определить звания военных. Лева в этом совершенно не разбирался. Он видел только, что в центре сидит человек, у которого на гимнастерке были ромбы. Значит, это был начальник.

— Подойдите сюда ближе, — сказал он Леве и, не предлагая сесть, предложил рассказывать, что он хотел.

Внутренне молясь, Лева стал говорить:

— Вы знаете, меня арестовали и, кратко говоря, обвиняют, что я антисоветский человек и все мои понятия о вере являются вражескими, антисоветскими. Дело ведет следователь Углев. Как я ни доказывал ему, что я не враг, что стремлюсь работать честно, как все советские люди, и желаю учиться и быть полезным нашему народу, он все расценивает как контрреволюционное проявление. И вдруг на очной ставке наши верующие, которые отлично знают, что я никаких антисоветских настроений не имею, никакой антисоветской агитацией не занимался, показывают, что я антисоветский человек. Наши верующие, по слову Божию, должны говорить правду, и вот говорят неправду. Почему это происходит? Наблюдая за работой следователя Углева, я пришел к выводу, что следователь внушает свидетелям и подследственным те понятия, которые им несвойственны, и что делается это путем гипноза, внушения.

Начальник сначала спокойно слушал, что говорил Лева, но когда Лева стал доказывать, что выводы следователя совершенно лживые и вызваны внушением и гипнозом, рассердился на Леву и закричал, что он неисправимый контрреволюционер. Как ни пояснял Лева, что с контрреволюцией он ничего общего не имеет, что совсем не думал агитировать против власти или сочувствовать кому-либо, кто настроен против Советской власти; как ни говорил, что политикой никогда не занимался и не интересуется, а живет только верой в Бога, Христа и Евангелие, — начальство, сидящее за этим большим столом, ни в чем ему не верило, а попытки добиться правды расценивало как выступление контрреволюционера.

Один из сидевших рядом с начальником сказал: