До белого каления - А. Квиннел

Они венчались в церкви Святых Петра и Павла в Надуре. Службу вел молодой священник. Он был крупный и сильный и немного напоминал Кризи. Святой отец совсем не походил на служителя церкви, его слова и жесты были неловкими и грубоватыми, но в Надуре его любили. Он много работал и обладал недюжинной практической сметкой. Фермеры высоко ценили эти качества в людях. Гоцианцы всем давали прозвища, а священника этого непонятно почему называли Ковбоем.

Гвидо очень беспокоился о том, как Кризи отнесется к его женитьбе. Дружба их продолжалась уже больше пятнадцати лет, и за все это время они почти никогда не разлучались. Но Кризи был очень доволен и не особенно удивлен случившимся. Он видел, что девушка полюбила Гвидо, ощущал ее душевную силу.

За свадебным столом он сидел на самом почетном месте, молчаливый и почти такой же неуклюжий, как Ковбой. Он немного перебрал крепкого гоцианского вина и радовался счастью друга.

Джулия инстинктивно понимала, что двух друзей связывают крепкие дружеские чувства, и никогда не пыталась вбить между ними клин. Она смотрела на Кризи как на неотъемлемую часть Гвидо.

Когда они уезжали в Неаполь, Кризи проводил их до аэропорта. Перед отлетом он поцеловал Джулию в щеку, а она крепко обняла его и долго не отпускала. Он видел в глазах у нее слезы.

– Наш дом всегда будет твоим, – со свойственной ей прямотой сказала она.

Кризи ответил:

– Если он будет храпеть по ночам, свистни тихонько, и он тут же проснется.

Она улыбнулась в ответ, потом тут же отвернулась и пошла в самолет – у нее от избытка чувств перехватило дыхание. В самолете Джулия спросила Гвидо, что теперь будет делать Кризи. Муж ответил ей, что друг его найдет для себя какую-нибудь очередную войну.

Вот так Гвидо вернулся в Неаполь с женой, восстановил свои права на собственность и превратил принадлежавший ему дом в пансион «Сплендид». Мать его была счастлива, и своды церкви в Позитано озарил свет многочисленных свечей, поставленных ею в благодарность за то, что Господь снова внял ее молитвам.

По дороге с войны или на войну Кризи несколько раз останавливался у них в Неаполе. Он никогда им не писал и не звонил – просто приезжал. Каждый раз он привозил Джулии какой-нибудь экзотический подарок. Однажды это была картина на батике из Индонезии – красочная и тонко выполненная; в другой раз из Японии он привез ей нитку настоящего аквамаринового жемчуга. Подарки он всегда выбирал тщательно и с любовью. Джулия знала об этом, и внимание Кризи было для нее гораздо дороже красоты или немалой стоимости самих подарков.

Обычно он оставался у них на несколько дней, наслаждаясь уютом и комфортом. Потом внезапно заявлял, что утром должен будет уехать. Только в последний свой визит он задержался дольше, чем на месяц. Кризи никогда не сидел в пансионе без дела, всегда находя себе какое-нибудь занятие. Он любил работать руками.

Когда после ужина посетители уходили, все трое садились за большой кухонный стол, смотрели телевизор, читали или просто разговаривали. Джулия часто улыбалась, наблюдая за беседой двух мужчин: они так понимали друг друга, что урезали предложения до одного-двух слов. Гвидо, как правило, начинал беседу с вопросов об их общих друзьях из прошлого.

– Миллер?

– В Анголе.

– Все так же по бабам шастает?

– Как обычно.

– Глаз тот же?

– Как у орла.

– С «узи»?

– Сросся с ним.

В их разговорах Джулия понимала далеко не все, особенно когда речь заходила об оружии. После того как Кризи уезжал, Гвидо обычно с головой уходил в работу по дому, но она ничего ему не говорила.

В тот последний приезд Кризи все были довольны, спокойны и счастливы. Когда вечером Кризи заявил, что следующим утром уедет, Джулия сказала, что он всегда может оставаться с ними столько, сколько сочтет нужным, и чувствовать себя как дома. Гвидо не говорил ничего – все и так было ясно. Кризи улыбнулся ей одной из своих редких улыбок.

– Мне надо будет сделать вам в доме новую проводку и раз в месяц красить все здание.

Гвидо с Джулией поняли, что сказал он это не для красного словца. В один прекрасный день он должен вернуться и больше никогда не сообщать им, что утром ему надо уезжать. Это было бы правильно.

Однажды Джулия, как всегда, пошла за покупками. В тот день местная футбольная команда выиграла матч, и счастливые болельщики длинной цепью ехали по городу на автомобилях. Гудели клаксоны, развевались флаги. Одна машина с восемью пьяными отморозками потеряла управление и врезалась в стену здания, вдавив в нее Джулию.

Кризи приехал через неделю, обессилевший от долгого путешествия. Гвидо так и не спросил у него, откуда он узнал о смерти Джулии. Кризи пробыл тогда в пансионе две недели, и, если бы не присутствие ближайшего друга – кто знает? – может быть, Гвидо и не пережил бы обрушившегося на него несчастья.

Теперь Гвидо сидел в машине и смотрел, как над заливом сгущаются сумерки. Солнце уже зашло, но лучи его еще озаряли горизонт. Гвидо пытался представить себе, как сложилась бы его жизнь, если бы он так и не встретил Джулию. Не без некоторого напряжения ему это удалось вообразить, и он решил, что теперь лучше может понять нынешнее состояние Кризи.

Ему нужно было, наверное, хоть на время заняться чем-нибудь другим, как-то отвлечься, заполнить свое время и разум. Сделать хоть что-то, чтобы окончательно не съехать с катушек.

Кризи уехал в Родезию и попытался там вновь обрести себя. Он занимался подготовкой белых новобранцев. Здесь был совершенно особый мир, приспособиться к которому оказалось нелегко. Он никогда не задавался вопросом о том, кто прав в этой войне, а кто виноват, просто симпатии его были на стороне белых. Многие из них были совсем не плохими людьми. Просто время им выпало не то. Они жили не в своем столетии. Придя в те края как открыватели новых земель и первопроходцы, они сами считали себя чем-то вроде первых американских поселенцев эпохи освоения Дикого Запада. Но эпоха изменилась. Они не могли изгнать с этих земель исконных чернокожих обитателей, как это удалось американцам с индейцами или австралийцам с аборигенами. Основная часть белых к этому вообще не стремилась, а те, кто ставил перед собой такую цель, очень скоро обнаружили, что некоторые черные отлично научились ставить мины, бросать гранаты, пользоваться ракетными установками и метко стрелять из автоматов Калашникова.

Это был иной мир. Бессмысленность порой становится страшной вещью. Насколько нелепа и бесперспективна эта война, Кризи понял раньше многих. Они еще не осознали этого, а богатый жизненный опыт Кризи подсказывал ему, что все их усилия вернуть былое тщетны. Дьенбьенфу, Алжир, Катанга, снова Вьетнам – замкнутый круг безысходности. Война в Родезии заставила его переосмыслить все свое прошлое. Бессмысленные потуги выигрывать битвы для людей, разглагольствующих о патриотизме и высоких целях, никогда не говорящих о смерти, но всегда призывающих защищать их интересы до последней капли крови. Пытаясь заглянуть в свое будущее, Кризи отчетливо видел, что раньше или позже последним человеком окажется он – если не в Родезии, так где-нибудь еще. Тщетность – таков был итог его прошлого и самое подходящее определение для будущего.

Мало-помалу он утратил ко всему интерес, стал много пить, все меньше следил за собой, все чаще впадал в состояние, напоминавшее летаргический транс. Через какое-то время его отстранили от боевых операций, оставив за ним лишь функции советника.

Те, кто ему платил, может быть, и решили выкинуть его за борт, но не сделали этого – то ли в память о его былых заслугах, то ли из чувства благодарности. Тем не менее вскоре он понял, что держали его лишь из милости. Оставаться на таких условиях ему не позволяла гордость, и он из Африки уехал.

Сначала Кризи отправился в Брюссель, где хотел навестить одну знакомую, но она куда-то переехала и не оставила адреса. Тогда он на поезде приехал в Марсель, а там, повинуясь внезапному импульсу, сел на паром и уплыл на Корсику. Его вел туда инстинкт, наверное, потому, что на острове осела большая часть бывших легионеров. Со времени восстания Первого воздушно-десантного полка прошло уже много лет. Участники его давно были прощены, и многие из них нашли на Корсике пристанище – бездомные сироты обрели наконец приют.

Кризи прибыл в Кальви в полдень и в кафе на площади заказал выпить. Казармы находились выше на холме, и он никак не мог решить, стоит ему туда подниматься или нет. Тут он услышал звуки песни – маршевого гимна Легиона. Вскоре те, кто его пел, вышли из-за угла, медленно шагая по площади – двадцать пять шагов в минуту. Это был небольшой отряд новобранцев, аккуратных и опрятных, в новеньких формах, впервые демонстрировавших свою строевую выучку. Кризи вглядывался в их молодые, гладко выбритые лица, и ему казалось, что он прожил тысячу лет.