Кто я такой, чтоб не пить - Михаил Жванецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во все лезет и отовсюду торчит.
* * *– Конечно, – говорил он, – некоторые страдают от жары. А некоторые просто сволочи.
* * *Пьяный:
– На меня обижаются, что я часто выступаю по жизненно важным проблемам в самых неожиданных местах. Это у меня такая политика. Мне говорят: «Перестань выступать». А кто мне запретит? Демократия – это человеческие размышления плюс выступления минус электрификация ЖКХ, так что давай трибуну, текст у меня с собой.
* * *Мы такие!
Кто уезжает – не подталкиваем.
Кто остается – не задерживаем.
* * *Нашего человека понять нельзя.
Спросишь у него, как пройти, он говорит: «Пройдете мимо министерства, потом мимо поликлиники, завернете за баню», – и его никто не понимает.
Неужели нельзя сказать: «Мимо большого желтого дома с колоннами»?
Вот и мечутся по стране безумцы с вытаращенными глазами:
– Эй, как проехать к базару?
– А мимо поликлиники.
* * *Какая разница между евреем-националистом и антисемитом? Никакой. И тот и другой считают, что все великие люди – евреи.
* * *Еще при советской власти мы научились есть по способности, а работать по потребности.
* * *Министерства напоминают столб, облепленный мухами.
Все держатся за рабочее место.
* * *Мы, конечно, выбираем.
Но приличного президента к этой стране мы не можем приспособить.
* * *У кого нет хвоста, тот виляет всем телом.
У него была поразительная способность выключать хорошую музыку.
* * *Я сам не следую советам, которые даю другим. Что делаю я сам – тема следующих советов.
* * *Трое мужчин любовались фонтаном. Потом застегнулись и ушли.
* * *Вы знаете, у тех, кто живет в горах, не бывает склероза.
Им нечего вспомнить.
Шестидесятникам
Я не хочу быть стариком!
В моей записной книжке 66-го года ноября: «Я не хочу быть стариком!.. Я не хочу быть стариком!.. Я не хочу быть стариком!..» Три крика… Сегодня июль 2003-го. И что с того, что не хотел?
Услышал бы меня Господь…
Он точно слышал.
Он просто понял – от какого идиота… Представляю!
Я бы не сел в автомобиль, я б сына не увидел, не посадил за стол сто человек.
Я б моря не увидел из своего окна.
Я бы прохладу летом не включил.
Не знал компьютера.
И не узнал свободы.
И не увидел проводы трех пареньков в Москве.
То главное, что видел в жизни.
Я не прочел бы Оруэлла, Ницше, Пруста.
Себя бы не прочел…
Что делать? За продолжение жизни мы платим старостью. За старость платим смертью…
Кто виноват, что все так дорого?
За право повидать, как взрослым станет сын, услышать, что он скажет, я должен был болеть, лечиться, кашлять. Но я обязан был увидеть другую жизнь.
Отели, яхты, переполненные магазины.
Автомобили, лезущие друг на друга, японский рыбный рынок, греческие острова – как бы увидел, если бы не постарел?
Я много дал. Я дорого купил.
Я заплатил годами, силой, остроумием.
Женщинами.
Красотою ранней смерти, столь любимой у нас в стране.
Я выбрал путь труднее.
Я старел, седел, ушел из ежедневного употребления, из популярности.
Я отдал все, чтоб только посмотреть: газеты, спонсоры, помады, памперсы, суды присяжных…
Пришел, увидел, посмотрел…
А этот вопль: «Я не хочу быть стариком»?!
Ну что же, стой в очередях советской власти, ищи еду, лекарства. Отсиди за анекдот…
Ты был на минном поле. Ты проскочил. Всё позади.
О Господи! Прости. На самом деле, извини.
Я серьезно – прости!
Я забираю крик обратно.
Я прошу там, наверху, не обижаться. Дай мне обратно! Дай сюда!
Есть разница. Тогда я был специалистом. С той жизнью мы на равных. И кто кого когда имел…
Сейчас смотрю, пишу, перемещаюсь, но не лезу в жизнь.
Поглаживаю по головке тех идиотов, кричащих моим голосом: «Я не хочу быть стариком!»
Т-с-с… Успокойся. И не надо.
Шестидесятникам
Август. Август. Август.
Растянуть на весь год.
Август. Август. Август.
Синее море, зеленая зелень, желтый песок, белый катер, голубое небо, мы в белых брюках, мы в белых туфлях, и мы идем.
И мы идем. И помним. И знаем. И счастливы. И немолоды. И всё позади. И всё внутри.
И мы знаем. И мы любим. И мы правы.
Мы теперь правы.
Отныне мы правы.
Снаружи нас не возьмешь. Мы рухнем только от износа. Не видного вам износа изнутри.
Вперед, начинающее поколение немолодых в белых туфлях. Обувь – единственное, что сохраняет красоту ноги, что не меняет красоту, что не подчиняется возрасту.
Вперед, немалолетние!
Бодрей и выше!
Мы несем в себе уже нелегкое и непростое, не сразу ясное. Мы несем в себе то, что от повторов хорошеет, как антиквариат, как мебель, как Дали, как музыка канкана, безумная и легкая на вид.
От стрижки, чистки, разговора и формулировок мы хорошеем, как бронза.
Как фрегат.
Как время, что не лучше и не хуже, а всему свое.
Идем сквозь дым, сквозь музыку, сквозь бедность и болезни.
И тут неважно.
Совсем неважно, кто за кем.
Главное сделано.
Главное сделано.
Остались развлечения.
Работа в виде развлечения и отдых в виде обсуждений.
И еда как наслаждение, и масса павших женщин.
Павших, как гарнир к седому телу.
Вручим на блюде, дальше их забота и их работа.
И что у них получится?
Как интересно.
Как мы им завидуем.
Мы – база упражнений.
И тема лекций.
И предмет леченья.
Консилиум, симпозиум и реквием – всё по тебе.
Как мы идем.
И нашу стройность, что нам прощают.
За все. За все, что есть.
За все, что можешь ты осуществить через других по генеральной. На все действия.
Любовь и ненависть, объем руками руководства, и отзывы, и восхищенье, и поцелуи – всё по доверенности на три года.
Другим, другим доверим – и пошли.
И мы идем в красивых туфлях, ласковых штанах и безрукавках без карманов: всё по доверенности.
И деньги не нужны, и не нужны бинокли.
Мы догадываемся.
И путешествие в Париж… Догадывались, и подозревали, и поняли, что там.
Зачем?! Когда ты носишь ключ ко всем дверям в себе. И даже ключ не нужен!
Ты знаешь, что за дверью. Любой страны, любой земли, любого судна.
Так что же, скучно?
Нет! Вы что?! Вы как посмели?!
Так наоборот!
Так противуположно скуке!
Я сказал – за дверью скучно.
А с ключом…
А с предвкушеньем…
Солнце заполняет, солнце.
Не надо разбираться в мелочах.
Мы движемся вперед.
И не мешало б что-то выяснить в загробье…
Так что? Так ад понятен и конкретен. Жаровня, угли, муки, в общем, жизнь продолжается.
А что в раю? Похоже на конец. Как в коммунизме. Неконкретно.
А в ад и в рай за что?
Вы ж сами говорите: в человеке все перемешано. Так, может, как и здесь, – в конце недели рай, а в понедельник ад?
Но что в раю?
Еда, вода, экскурсии, полеты, ароматы: «Шанель», «Коти».
Посуда с этикеткой «рай».
Пошли вперед.
Там малоинтересно.
И не добавит ничего для обсуждений.
Вперед!
Следы ведут вперед…
Ты восхитительна!
Ты чудо!
Вперед!
Я обожаю вас!
Вы интересней стран.
Вас не застанешь дома.
Вас не найдешь по адресу.
В вас больше тайн, чем в Африке.
В вас больше слов, чем в Грузии.
В вас голубые, черные Резо, в вас синие пески, в вас голубые лица, в вас времена текучие, в вас трубы дымные, мужские, и все это гнездится в брюках. В обычных белых брюках поверх туфель.
В вас ложь перебивает правду.
И преданность, и сказочная преданность ко всем.
И пылкая любовь к приезжим.
И ненависть к стране, и черновик письма, и заявления, и строгость к детям, и лекарства, тяжелый сон, и легкий вечер, и утро тревожное наше советское…
Вперед-вперед.
Поэма не кончается.
Слышны шаги.
О Боже…
Берег-
Ночь…
Втянули лодку…
Осветили фонарем…
Переоделись…
И вышли в жизнь!
Они и мы
Они лучше нас.
Они моложе нас.
Они красивее нас.
Они подвижнее нас.
Они техничнее нас.
Они веселее нас.
Они толковее нас.
Мы, пожалуй, только остроумнее.
И с этим одним – им, а со всем остальным – нам надо смириться.
И нести каждому свою чушь, как свой крест.
Карцеву – 65
– Ромочка! Неужели шестьдесят пять? – воскликнул он фальшиво.
Это ужасно!
Ужаснее может быть только семьдесят.
Чем устранить вздутие живота, тошноту, тяжесть в желудке, боль в голове, краткую потерю памяти, невроз, диарею, психосоматическое расстройство, вегетативное возбуждение и все, что я прочел на твоих этикетках?
Это устраняется только одним естественным способом.
Мы еще о нем поговорим.
Шестьдесят пять – это, конечно, до черта.
Ты на вершине склона лет, Роман.
Зачем они так рано встретились. Твои родители.
Зачем им это надо было делать до войны?
