Первозимок - Михаил Касаткин

Женька лишь виновато улыбнулся в ответ. Что было теперь делать? Женька сразу сник и как-то обессилел. Он подумал о картошке за пазухой, и голова закружилась от голода. Он представил, как выйдет на опушку леса и пожует картофель с солью. Но, вспомнив предостережение доброго старика и воровскую подвижность тех сомнительных личностей, что вертелись вокруг него, лесом идти побоялся.

Он решил, что подкрепится, когда свернет в глухой переулок, через который можно выбраться на главную - и недавнем прошлом Комсомольскую - улицу.

Может, там сыщется покупатель.

Но главную улицу он нашел пустынной из края в край и тогда понял, что его надежды на счастливую случайность несбыточны. Кому теперь здесь нужен первопечатник Иван Федоров с его трудами?..

Женька опять сник, и мрачные думы охватили его.

Муки нет и не будет. Он не знал, что грозит людям, о которых говорил вчера неизвестный. Но знал, видел уже, как умеют расправляться с неугодными такие, как Макарка-полицай.

Ему то представлялась виселица на площади, то щелястые вагоны, в которые немцы загоняют прикладами его, мать, других людей... загоняют, как скот, забивая вагон до отказа, пока уже нельзя станет шевельнуться...

Поглощенный мрачными раздумьями, он услышал стук копыт и грохот колес за спиной уже в тот момент, когда ощутил на своем лице дыхание рысаков, запряженных в пролетку. Женька едва успел отскочить в сторону. За спиной кучера восседал, глядя прямо перед собой, будто окаменев, так что даже и не мог заметить какого-то мальчишку со свертком, сухой, важный и от важности невозмутимый мужик.

Женьке захотелось крикнуть вдогонку: «Кыш, кыш, кыш - задрал нос выше крыш!» Это была распространенная дразнилка на их улице.

В пролетке сидел бывший завхоз кожевенного завода Макар Степанович, а теперь Макарка-полицай.

Этого паразита и должна была накормить, напоить Женькина мать, чтобы попытаться спасти людей.

Женька сразу не разглядел даже, что в пролетке есть еще кто-то, а когда из глубины пролетки выглянула и уставилась на него физиономия однокашника Симки, по прозвищу Сиракуз, - Макаркиного сына, Женьку почему-то вновь осенила слабая надежда.

Откуда у Симки такое прозвище, Женька не знал. Раздумывать сейчас времени не было, так как Сиракуз, покосясь на отца и ухмыльнувшись, показал ему рукой: мол, хочешь прокатиться - цепляйся.

Женька не заставил себя уговаривать. На ходу засунул под вельветку свою ношу и, придерживая ее одной рукой, другой, догнав пролетку, уцепился за деревянный борт и вспрыгнул на удобную железную скобу, вроде запяток, будто специально приспособленную для этой цели.

Высокий верх пролетки, поднимаемый в непогоду, а теперь собранный в гармошку за спиной полицая, надежно скрывал Женьку от Макара, который ведать не ведал, что творится у него за спиной.

Не выглядывая из пролетки, Сиракуз протянул руку и пошарил - здесь ли Женька. Тот слегка передвинулся, чтобы Сиракуз мог убедиться: здесь...

За два дома до Симкиных владений Женька соскочил с пролетки и затаился у плетня. Он был убежден, что Сиракуз обязательно подойдет к нему, так как то оглянулся, когда пролетка въезжала во двор, и видел, где Женька спрятался.

Дружить они никогда не дружили, напротив, жадноватый и зловредный Сиракуз вызывал у Женьки определенную неприязнь. И за несколько дней перед оккупацией Женька даже отлупил его прямо возле школы. За какую-то подковырку... Сейчас Женька уже не помнил за какую. Их у Сиракуза было всегда много в запасе.

Кстати, силы у него гораздо больше, чем у Женьки. Только пользоваться он ею не умел - из-за лени...

...Время шло, Женька ждал, а Сиракуза все не было. Так что Женьку опять мало-помалу начало охватывать отчаяние. Как вдруг за спиной у него затрещал плетень. Женька вздрогнул, испуганно оборачиваясь, и увидел над собой насмешливую физиономию Сиракуза. Из-за этой постоянной ухмылки у него даже рот как бы навсегда сдвинулся вправо, будто Симка от рождения был хитрее и взрослее других. Сиракуз прыгнул через плетень и остановился против Женьки.

- Чего ты подкрадываешься?.. - спросил Женька.

- А ты чего стоишь здесь?.. Ждешь кого-нибудь?..

- Не кого-нибудь, а тебя, - ответил Женька, убежденный, что Сиракуз и сам это прекрасно понимает.

- Чего меня ждать?..

- Не ждал бы, нужда заставляет, - всеми силами сдерживая себя, ответил Женька.

- Сейчас у всех нужда... - нехотя обронил Сиракуз.

- И у тебя тоже? - Женька постарался придать голосу участливость.

- А ты думаешь, я завороженный, что ли?

- Ну, отцом прикрытый... - заметил Женька.

Сиракуз хохотнул:

- А раньше ты был прикрытый. Без нужды жил?.. - И, деланно вздохнув, объяснил: - Нужда разная бывает...

Разговор уходил куда-то в сторону, и Женька не знал, как перевести его на главное.

- Голодать-то ты ведь не голодаешь?

Сиракуз опять насмешливо вздохнул:

- Желудком - нет. А так - скука!

- Врешь ты все, Сиракуз... - И Женька не выдержал: - Хитрый ты! И всем назло всегда...

- Потому ты драться полез?.. - неожиданно спросил Симка.

- Не потому... Ты сам задирал... - оправдывался Женька.

- Я даже не с тобой говорил. А ты полез в бутылку!

- Ну, может, и полез... - согласился Женька, чувствуя, что еще одно-два неверных слова - и рухнет его последняя надежда.

- Не может, а точно полез, - возразил Симка.

- Ну, пусть точно.

- Что это у тебя за штука? - спросил Сиракуз, ткнув пальцем в клеенку.

- А... продавать носил. Чепуха одна. Никто не берет. А мне прям до смерти немного муки нужно... - Женька помедлил. - Послушай, Сиракуз... Ну, что хочешь с меня! Сколько хочешь! Продай мне муки немного?.. А?

- Муки?! - удивился Симка. - Почему муки? Может, хлеба?..

- Да нет, - перебил его Женька, - только муки!

Симка задумался, разглядывая его.

- Что хочешь с меня возьмешь! - повторил Женька.

Тот усмехнулся:

- А что с тебя взять?

- Ну... - Женька растерялся.

- А если я тебе затрещину сейчас влеплю? - деловито спросил Симка.

- Лепи, - согласился Женька.

- А ты дух не испустишь? Ведь как скелет теперь.

- Будешь скелетом, когда жрать нечего...

Симка помедлил.

- Сколько тебе муки надо?

- Килограмм.

- А это сколько?

- Ну... вот столько! - Женька соединил ладони в пригоршню, потом чуть-чуть раздвинул их.

Симка хохотнул.

- Ты говори точнее! Столько или столько?! - Он повторил Женькины движения.

- Больше можно, а меньше нет, - сказал Женька.

- Ладно. Муку я тебе дам... - медленно, с расстановкой, проговорил. Симка.

- И чем я тебе заплатить должен? - догадался спросить Женька.

- Платить мне не надо. А вот затрещину, что ты мне дал тогда, верни.

- Как - вернуть?..

- А я тебе в зубы дам.

- Ладно... - Женька вытащил из-за куртки творение первопечатника и, прислонив его к плетню, поставил на землю. - Бей... - Он стиснул зубы.

Симка плюнул в ладони, медленно потер их одна о другую... И когда размахнулся, усмешка его была такой злобной, какой Женька еще никогда у него не видел: будто всю жизнь Сиракуз ждал этой минуты.

И наверное, потому Женька невольно пригнулся во время удара - кулак лишь скользнул по его волосам, а Сиракуз чуть не упал.

- Не выдержал, - признался Женька и, боясь, что Сиракуз раздумает и тогда не видать ему заветной муки, немножко польстил: - Уж сильно ты размахнулся... Давай еще. Сейчас выдержу. Только лучше бы ты принес сначала, чтобы все честно... А тогда - бей!

Сиракуз подозрительно оглядел его.

- Ладно. Честно, так честно, подожди...

Он зашагал к дому. От калитки оглянулся, показал рукой: мол, спрячься...

И опять его долго не было. Уже стемнело, когда Женька уловил осторожные шаги.

- На... - Симка сунул ему кулек. И остановил Женьку, когда тот, бережно пристроив кулек рядом с клеенчатым свертком, поднялся, готовый принять удар. - Сейчас не буду бить: охота пропала... Да и батька может выскочить... Давай ты будешь у меня в долгу: где встречу, когда захочу - тогда и врежу? - И добавил: - А мука первый сорт.

Женька опять стиснул зубы.

- Ладно. Где хочешь - там и врежешь...

Дорогой он успокоился, даже повеселел. Черт с ним, с Сиракузом, - пусть бьет: один раз ведь...

Дома аккуратно простирал и высушил тряпку, в которой была мука вчерашнего гостя, пересыпал в нее свою. Та не вместилась. Перевязав тряпку злосчастной леской, положил узелок на полочку, где он лежал раньше.

Из оставшейся муки сварил себе болтушку, наелся.

Потом вынес помойное ведро, принес ведро чистой воды, повалился на топчан и, закусив губы, горько заплакал.