Храм фараона - Зигфрид Обермайер

— Парахотеп, мой дорогой, ты нашел Монту?

— Само собой разумеется, Богоподобный. Это было непросто, но сейчас он сидит вон там, посреди принцев. — Визирь указал в определенном направлении.

Рамзес зевнул:

— У меня больше нет желания общаться с многочисленными родственниками, у которых рот не закрывается. Вели позвать его.

Монту с загоревшим под палящим солнцем и обветренным лицом появился перед отцом, небрежно поклонился и без робости посмотрел прямо в глаза фараону, с некоторым налетом дерзости, как показалось Парахотепу. Рамзес, однако, ничего не заметил, потому что он и представить себе не мог, что какой-либо человек может без благоговения взглянуть на Благого Бога.

То, что главный советник посчитал дерзостью, было, конечно, прикрытием подозрительной напряженности, которая свойственна большинству жителей пустыни и, конечно воинам ниу.

— Садись!

Монту опустился на скамейку, в то время как Рамзес про себя удивлялся, что у него родился такой сын. Неужели он, сын Солнца, был участником создания этого коренастого существа с чуть искривленными ногами наездника, этого лица с ястребиным носом и низким лбом? Конечному него имелась целая куча детей, которые едва ли на него походили. Вероятно, Монту пошел в свою мать, необузданную дочь пустыни.

— Мне доложили о смелости и находчивости, которые отличают тебя как предводителя воинов ниу. Я хотел бы, чтобы у меня было больше подобных сыновей…

Рамзес с любопытством посмотрел на этого странного сына, желая ободрить его и подвигнуть к какому-либо высказыванию. Монту подумал немного и сказал:

— Может быть, эти доклады немного преувеличивают мои способности. Однако ниу, не обладающий определенной долей мужества и хитрости, вряд ли сможет долго прожить. Разбойники в пустыне и шазу в большинстве случаев также обладают подобными свойствами. Здесь уж кто кого…

Рамзес улыбнулся:

— Хорошо сказано, сын мой. Ты сам доказательство того, что в живых остается более смелый и хитрый. Сколько человек ты убил?

Монту снова подумал.

— Собственной рукой, в поединке, вероятно, десятка два, может, больше. Чья стрела принесла смерть разбойнику, часто остается неизвестным. Многие раненые позже умирают, других мертвыми забирают их же товарищи… Вероятно, можно добавить еще десятка полтора.

— Хорошо, оставим это. Я велел позвать тебя сюда, потому что подготавливаю кое-что, что нельзя предпринять без смелых и ловких мужчин. Ты слышал когда-либо об острове Кефтиу?

— Нет, — ответил Монту. — А где он?

— Далеко на севере Зеленого моря. Это очень большой остров, целое государство. Несколько десятилетий назад оттуда приходили товары и дань, но внезапно связь с ним была прервана. Речь об очень важных для нас товарах: меди, бронзе, дереве, специях, древесной смоле и некотором другом, что нам очень нужно. Я хотел бы послать людей за море, чтобы выяснить, что там случилось. Ты должен будешь возглавить это посольство в ранге царского посла. Мы велим разыскать среди наших наемников тех, кто знает тамошний язык и чьи предки происходили с Кефтиу. Я хотел бы, чтобы торговля с этим островным царством была снова восстановлена.

Последнее прозвучало как приказ и не допускало возражений.

— Сколько длится путешествие по морю?

— В зависимости от ветров десять или двадцать дней.

— Но я никогда не был в море, Богоподобный. Я за всю свою жизнь еще не разу не плавал на корабле, за исключением парома через Нил. Я человек пустыни и с трудом верю в то, что смогу быть полезен тебе на воде.

— Ты можешь ничего не понимать в морских путешествиях, — нетерпеливо отмахнулся Рамзес, — для этого есть другие. Мне нужна твоя смелость, принц Монту, твоя сообразительность, твоя хитрость. Я не могу послать туда первого встречного. Может быть, на Кефтиу есть правитель, который почувствует себя польщенным, если послом выступит сын фараона. Мы кое-что хотим от этих людей, поэтому мы должны проявить к ним уважение. Может быть, я отправлю туда войска, но речь об этом пойдет только тогда, когда мы будем знать обстановку на острове. Итак?

С одной стороны, Монту был польщен, что будет выступать в качестве принца и посланника, с другой — в этом плане было столько чужого и незнакомого, что он оробел, не от страха, а от врожденной и развившейся с годами осторожности. Человек пустыни должен взвешивать каждый свой шаг и не может сломя голову кидаться навстречу опасности, размеры которой он не знает.

Любой другой тотчас согласился бы, потому что желанию фараона не противоречат, однако Монту с сомнением поднял руки.

— Как предводитель отряда ниу, я привык вести за собой двенадцать-пятнадцать человек, при этом речь чаще всего идет об охоте на разбойников, беглых заключенных и непокорных кочевников. Сейчас же я должен выступать в непривычной для себя роли принца и посланника, должен буду вести переговоры с царем и высшими сановниками… Богоподобный, я боюсь, ты переоцениваешь меня.

— И в войсках были командующие, которые дослуживались до высших военачальников и в конце жизни сидели на троне Гора, как Хоремхеб, — подбросил мысль для обдумывания Парахотеп.

Рамзес громко рассмеялся:

— Вот-вот! Видишь, что иногда может получиться из воина. Миссия твоя проста, никто не требует от тебя способностей военачальника или фараона. Ты принц царского дома и в конце концов посланник, передающий лишь слова своего царя и отца. Это действительно просто, сын мой.

Монту не был в этом так убежден, однако ему хватило ума чтобы не говорить прямо «нет».

— Распоряжайся мною, Богоподобный.

Ответ удовлетворил Благого Бога, и с Монту милостиво распростились.

Тем временем гости вновь начали пировать, и слуги вносили одно за другим новые блюда с жареными барашками, говядиной, гусями, голубями, поросятами на вертеле и большим количеством изысканных нильских рыб. Быстро опустошались кувшины с вином, пивом и молоком. Разговоры оживились, и Рамзес рассеянно поглядывал на своих многочисленных родственников. Мыслями он был в далеком Кефтиу, где, может быть, еще раз выступит в роли удачливого полководца. Уже много лет Кеми была как на севере, так и на юге окружена только миролюбивыми данниками, и о битве при Кадеше, ставшей уже почти легендой, рассказывали недорослям учителя.

Рамзес перешагнул сорокалетний рубеж, но чувствовал себя таким здоровым и моложавым, как будто был в два раза моложе. Он никогда не болел, и его глаза при стрельбе из лука различали самую дальнюю цель, все зубы у него были на месте, а волосы под его париком оставались густыми и крепкими, как у юноши.