Дочь Волдеморта - Ночная Всадница

…Еще множество бумаг и записок валялось на столе усталой молодой женщины. Здесь были схемы и заметки, ксероксные копии и записи, сделанные на странной желтоватой бумаге.

Внезапно казавшаяся сосредоточенной женщина оторвалась от всего этого бедлама, перестала писать и прислушалась. За окном послышались конский топот и возня. Потом кто‑то постучал в низкое окошко, и скрипнула беспечно незапертая дверь.

Женщина устремила усталый и удивленный взгляд на вошедшего. Некрасивый парень лет двадцати трех, в синем жилетном костюме, запыхавшийся и взволнованный, смотрел на нее извиняющимся и виноватым взглядом.

— Доброй ночи, Ева Бенедиктовна, — поздоровался он. — Вы простите, я поздно. Я бы вас не тревожил, да вы велели сразу сообщать, если что стрясется.

— Что такое, Лёша? — отложила ручку женщина.

— Беда, Ева Бенедиктовна. В Святониколаевском. Двойное убийство!

— Подробнее? — сощурилась та в ответ, окончательно откладывая свою писанину и внимательно глядя на парня.

— Часа четыре назад, — начал он, — обнаружили два трупа. Монах Алексий с размозженным камнем черепом и Машка… Э… то есть, простите, гражданка Александрова, семнадцати лет, убиенная зверски — ее хлыстом до смерти иссекли. И, кажется, — парень покраснел и опустил глаза, — кажется, еще и изнасиловали. Никаких следов преступника, вообще никаких следов третьего лица — фактических, кроме наличия преступления, конечно, — нет. Неясно, как Александрова попала к конюшням монастыря, хотя отец настоятель выразил подозрения на счет нравственного облика убиенного брата Алексия. Там сейчас уже разбираются Дмитрий Сергеевич и эти, петрозаводские.

— Почему вы мне раньше не сообщили? — строго спросила женщина, вставая.

— П–простите, Ева Бенедиктовна. За нами из монастыря послали, мы с Дмитрием Сергеевичем — сразу туда, — начал оправдываться парень. — А этот, петрозаводский, с помощником туда еще раньше нас как‑то поспели. Стали мы осматривать — девка поуродована — страсть! Тут я и говорю — надо, мол, вам сообщить. А этот, петрозаводской следователь — мол: всё равно не поедет она, а муж ее, говорит, еще днем вчера куда‑то укатил; сама ж она точно ночью не полезет в такие дебри. Дороги, мол, дождем размыло — до монастыря только верхом — а куда ей верхом? Утром, говорит, сообщим — некогда ездить. А я час там потолкался, помогал — а потом и говорю Дмитрию Сергеевичу, мол, нехорошо выходит — надо Еве Бенедиктовне сообщить. Он меня и отправил к вам потихонечку. Так я во весь опор. Артемиду вон загнал — вся в мыле.

— Спасибо, Лёша, — ласково улыбнулась ему усталая женщина, и парень залился краской. Она же тем временем быстро взяла со стола несколько листков, что‑то вынула из выдвижного ящика стола и всё это бросила в висевшую на стуле сумочку. Потом достала оттуда помаду и подвела губы. Парень смотрел на нее ошеломленно.

— Ева Бенедиктовна, что это вы делать собрались? — осторожно пробормотал он.

— Как что, в монастырь ехать.

— Да как же! Ночь на дворе, дороги размыты — на машине не проедешь! А куда вам, на лошади‑то!

— Это, Лёш, уже не твоя забота, — заметила женщина, вешая на плечо сумку и поглаживая левой рукой несколько округлый живот. — У меня не такой большой срок, чтобы пренебрегать делом, ради которого я сюда приехала. Иначе зачем мне было приезжать?

— Но, Ева Бенедиктовна, — закапризничал парень, — ночь, верхом! Там от дорог ничего не осталось — каша одна. Вам отдыхать нужно, и этот Бурлаков рассердится.

— Ничего твой Бурлаков не рассердится, я сама на него рассержусь. Ишь что придумал — завтра сообщим, всё равно не поедет… Я ему устрою. Ты мне, Лёшка, можешь свою Артемиду одолжить?

— Да она выдохлась совсем, Ева Бенедиктовна! И так не надо вам ехать, а уж на загнанной кобыле… Свалится посреди леса — и кукуй там потом.

— Ничего, — как‑то странно улыбнулась женщина, — ничего с ней не станется, и не заметит, как на месте окажется. Нельзя мне без коня туда — что люди подумают?

— А как же без коня? Вы берите, мне для вас ничего не жалко, — покраснел парень. — Только, может, я вам свежую лошадку найду?

— Ты себе свежую найди и в монастырь.

— Да я бы и на Артемиде…

— Сам сказал, загнал кобылку. Подыщи себе хорошего коня.

— Так как же, вы же…

— Всё, Лёшка, хватит трепаться. Твою лошадь не обижу. Давай, ищи себе зверя и догоняй меня в обители.

* * *

— Старший инспектор по особо важным делам управления уголовного розыска УВД Ленинградской области Ева Измайлова. Почему на месте преступления производятся работы без моего ведома?

Представитель закона от области, старый грузный следователь Алексей Семенович Бурлаков, выглядел раздосадованным.

— Да кто же думал, что вы сюда ночью поедете! — почти с упреком ответил он. — В вашем‑то положении, да верхом! Как вы вообще узнали? Это Лёшка–сорванец? Да он же только–только умчался!

— Вы не о моей мобильности горюйте, а о своих действиях, — отрезала женщина. — Вы получили четкие инструкции: в случае чрезвычайных событий немедленно сообщать мне или моему мужу и не трогать место преступления до появления одного из нас. Вам нужны проблемы с начальством на старости лет?

— Но ваш муж уехал, а вы… Я не думал, что вы поедете… Не бросать же тут всё…

— Вы должны были мне сообщить, и только если бы я отказалась ехать — нарушать картину преступления, — оборвала она.

— Да я не… Эй, куда же вы! Вам не надо туда, вам плохо станет! Да постойте же, там же скотобойня… Ну куда вы… вот, ведьма! Еще обмороков и выкидышей не хватало на мою голову, дурдом какой‑то…

Старый следователь, бурча, с трудом поспевал за не в меру активной молодой женщиной, чавкая по размокшей грязи. Не было печали…

Площадка за конюшнями монастыря была ярко освещена — горели пять или шесть ручных фонарей, расставленных в разных местах, светились тусклым светом окна конюшен, да и небо обещало в ближайшем времени рассвет.

В зябком утреннем воздухе пахло кровью. Молодая женщина, невзирая на предостережения не поспевавшего за ней следователя и на попытку его младшего помощника Паши остановить ее, прошла прямо к изуродованному телу молодой девушки. Стоявший там же бледный местный участковый Зубатов совсем посерел и бросился к ней, ожидая обморока — но молодая женщина не собиралась расставаться с реальностью.

Она велела сейчас же разогнать охающих монахов прихода и склонилась сначала над трупом девушки.

Молодую крестьянку сильно изувечили. Она представляла собой кровавое месиво: хлыст, заботливо уложенный на широком, покрытом клеенкой столе рядом с большим окровавленным булыжником, расчертил ее лицо и тело беспорядочными глубокими полосами ран цвета сырого мяса. Одежда на девушке — легкий летний сарафан — была разорвана еще до того, как чудовищный убийца начал истязания. Всё кругом испачкано кровью.