Игра Эндера. Голос тех, кого нет - Орсон Кард

15. Речь

Человек: А почему другие люди не приходят, чтобы встретиться с нами?

Миро: Мы единственные, кому позволено проходить через ворота.

Человек: А почему бы им просто не перелезть через ограду?

Миро: Разве никто из вас не касался ограды? (Человек не ответил,) Это очень больно. Когда кто-то пытается перелезть, все его тело болит, очень сильно болит. Все сразу.

Человек: Это глупо. Разве трава не растет по обе стороны ограды?

Солнце всего час как встало над горизонтом, когда мэр Босквинья поднялась по ступенькам в личные покои епископа Перегрино, расположенные при соборе. Дом и Дона Кристанес, угрюмые и встревоженные, пришли всего за несколько минут до нее. А вот епископ Перегрино выглядел вполне довольным собой. Он всегда радовался, когда политические и религиозные лидеры Милагра собирались под его крышей. То, что совет созвала Босквинья, не имело значения. Перегрино нравилось хоть недолго чувствовать себя хозяином колонии.

Босквинья приветствовала всех, однако в предложенное кресло сесть отказалась. Вместо этого она подошла к терминалу епископа и загнала туда подготовленную ею программу. В воздухе над терминалом появился ряд кубиков, которые шли слоями. Самый высокий столбец состоял из трех слоев. Верхняя половина столбцов — красная, нижняя — голубая.

— Очень красиво, — сказал епископ.

Босквинья обернулась к Дому Кристано.

— Узнаете?

Он покачал головой:

— Но, кажется, догадываюсь, о чем мы будем говорить.

Дона Кристан чуть подалась вперед в своем кресле:

— Мы можем хоть где-нибудь спрятать то, что хотим сохранить?

Выражение легкого удовольствия сползло с лица епископа Перегрино.

— Я не знаю, зачем мы здесь собрались.

Босквинья повернулась на стуле:

— Я была очень молода, когда меня назначили губернатором колонии на Лузитании. Это была великая честь, это значило, что мне доверяют. Я с самого детства прилежно изучала искусство управления обществом и социальные системы, хорошо зарекомендовала себя во время стажировки на Опорто. И как это Комитет умудрился проглядеть, что я подозрительно склонна к обману и шовинистка до мозга костей?

— Мы научились ценить все ваши достоинства, — сказал епископ Перегрино.

Босквинья улыбнулась:

— Мой шовинизм проявился в том, что, оказавшись на посту губернатора колонии, я поставила интересы Лузитании выше интересов Ста Миров и этого чертова Звездного Конгресса. Склонность ко лжи заставила меня изо дня в день убеждать начальство, что я всецело предана Конгрессу. А моя подозрительность всю жизнь шептала мне на ухо, что наш дорогой Конгресс никогда не предоставит Лузитании и сотой доли той независимости, которой пользуются остальные планеты союза.

— Конечно, нет, — отозвался епископ Перегрино. — Мы же колония.

— Мы даже не колония, — возразила Босквинья. — Мы, знаете ли, эксперимент. Я изучила нашу партию, лицензию и весь пакет относящихся к нам постановлений Конгресса и обнаружила, что законы о защите прав человека на нас не распространяются. Я выяснила, что Комитет в любую минуту может получить неограниченный доступ к файлам любого гражданина и любой организации Лузитании.

Епископ нахмурился:

— Вы хотите сказать, что у Комитета есть право вламываться в конфиденциальные записи Церкви?

— О, — сказала Босквинья, — еще один шовинист.

— У Церкви есть права, даже Звездный Кодекс…

— Не кричите на меня. Я тут ни при чем.

— Вы не предупредили меня.

— Если бы я сказала вам, вы подали бы протест, — они сделали бы вид, что отступают, потом вернулись бы тайком, а я не смогла бы сделать то, что сделала.

— Что именно?

— Вот эту программу. Она отслеживает все попытки влезть в наши файлы через анзибль.

Дом Кристано хмыкнул:

— Такие номера противозаконны, госпожа мэр.

— Знаю. Как я уже говорила, у меня много тайных пороков. Но моя программа никого пока не ловила — парочка файлов, каждый раз когда свинксы убивают ксенолога, но этого следовало ожидать. А больше ничего серьезного. Серьезное началось четыре дня назад.

— Когда прибыл Голос Тех, Кого Нет, — вставил епископ Перегрино.

«М-да, для епископа день появления Голоса явно стал памятной датой, он даже время от нее отсчитывает», — раздраженно подумала Босквинья.

— Три дня назад, — сказала она, — по анзиблю запустили программу наблюдения. Очень, надо сказать, интересную программу. — Она нажала на клавишу, и картина в воздухе изменилась. Теперь на схеме остались только высшие уровни, вернее, только их часть. — Они просмотрели все, что имело хоть какое-то отношение к ксенологам и ксенобиологам Милагра. Программа просто игнорировала нашу защиту, как будто ее там и вовсе не было. Все, что касается открытий, и все, что касается личной жизни. И да, епископ Перегрино, тогда я тоже подумала, да и сейчас так считаю, что это имеет непосредственное отношение к Голосу.

— Но он не может пользоваться таким влиянием в Звездном Конгрессе, — забеспокоился епископ.

Дом Кристано покачал головой:

— Сан-Анжело однажды записал… в своем, личном дневнике… Его никто не читает, кроме нас, Детей Разума Христова…

Епископ с неожиданной живостью повернулся к нему:

— Значит, у Детей Разума хранятся тайные записи Сан-Анжело!

— Они не засекречены, — ответила Дона Кристан. — Просто они довольно скучны. Его дневники может прочесть всякий, но только у нас хватает терпения..

— А написал он вот что, — продолжил Дом Кристано. — «Голос Эндрю существенно старше, чем кажется. Намного старше Звездного Конгресса и, в своем роде, обладает большим могуществом».

— Да он же совсем мальчишка! — фыркнул епископ. — Ему же сорока нет!

— Ваши глупые споры только отнимают у нас время, — рявкнула Босквинья. — Я созвала всех сюда, потому что положение критическое. Кстати, я оказываю вам услугу, потому что сама уже приняла меры, необходимые для блага Лузитании.

Все замолчали.

Босквинья вернула в воздух над терминалом первоначальное изображение.

— Сегодня утром, во второй раз за неделю, программа подала сигнал тревоги. К нам снова полезли через анзибль, но это уже не та тихая наблюдательная программа, с которой я столкнулась три дня назад. Они читают все, со скоростью переброса. Отсюда следует, что все наши файлы копируются и записываются в компьютеры других планет. Одновременно каталоги изменяются таким образом, что единственной команды по анзиблю будет достаточно, чтобы начисто стереть все — до последнего файла — из памяти наших компьютеров.

Мэр успела заметить, что епископ Перегрино совершенно ошарашен, а вот Дети Разума Христова — нет.

— Но зачем? — взвыл епископ. — Уничтожить наши файлы… Но так поступают только с мятежниками, только если нация или планета подняла восстание, которое надо подавить, но…

— Я вижу, — сказала Босквинья, повернувшись к Детям Разума, — вы тоже подозрительны и одержимы шовинизмом.

— Боюсь, — ответил Дом Кристано, — наш шовинизм еще хуже вашего. Мы тоже вовремя обнаружили вмешательство и, естественно, тут же отправили копии наших файлов — это нам дорого обошлось — в монастыри Детей Разума на других планетах. Они попытаются возвратить нам записи, если наши погибнут. Однако, если власти решат обращаться с нами как с восставшей колонией, из этого плана ничего не выйдет. Сейчас мы срочно распечатываем все наши файлы. Успеть не успеем, попробовать можно. Большая часть знаний — в головах. Так что дело наше не пропадет.

— Вы знали об этом? — прошипел епископ. — И не сообщили мне?

— Простите меня, епископ Перегрино, но нам и в голову не пришло, что вы этого не заметили.

— Ну да, и к тому же, по вашему мнению, у Церкви нет ничего такого, что стоило бы спасать.

— Достаточно! — снова рявкнула мэр Босквинья. — Распечатки нам ничего не дадут. На Лузитании не хватит принтеров, чтобы отпечатать десятую долю наших запасов информации. Мы не сможем даже управлять жизнеобеспечением города. По моему расчету, у нас осталось немногим больше часа, пока они не закончат считывание и не получат возможность стереть нашу память. Но даже если бы мы начали работу с утра, с начала их вмешательства, то успели бы распечатать сотую долю процента файлов, необходимых нам ежедневно. Мы слишком уязвимы, господа.

— Значит, мы беспомощны, — сказал епископ.

— Нет. Но я хочу, чтобы вы как следует поняли, до какой крайности мы дошли. Поняли и приняли единственную возможность. А она тоже предельно неприятна.

— Не сомневаюсь, — выплюнул епископ.

— Час назад, когда я ломала голову над этой проблемой, пытаясь отыскать хоть какую-нибудь группу файлов с иммунитетом от этой пакости, я обнаружила, что в нашем городе живет человек, чьи файлы считывающая программа полностью пропустила. Сначала я подумала: так вышло потому, что он фрамлинг, но причина оказалась намного интереснее. У Голоса Тех, Кого Нет — ни единой записи в банке памяти Лузитании.