На пороге «оранжевой» революции - Сергей Кара-Мурза

В нынешнем разделенном обществе за последние десять лет выявились и смутно определились те его части, которые в своих главных ценностях и интересах сходятся достаточно для того, чтобы на их основе собраться в сообщество с существенным уровнем солидарности. Основа этой солидарности – общее представление (или даже ощущение) о том, перед каким историческим вызовом стоит Россия, какую угрозу означает для нее полная утрата, даже на короткое время, независимой государственности, и общее категорическое неприятие такого исхода. Это сообщество всех людей, независимо от их социального положения, возраста, национальности и идеологических предпочтений, которым нестерпима сама мысль, что Россия – как цивилизация, как культура и тип существования людей и народов – будет ликвидирована.

Понимание того, что это сообщество, в разделенном и неорганизованном виде, существует в РФ и на землях бывшего СССР, не раз уже выражалось в разных формах и с разной окраской. Были и попытки его соединения, пока что неудачные. Нынешняя угроза и новый опыт заставляют продолжить эту работу, уже на новой основе.

Почему прежние попытки были неудачными, почему при попытках договориться сходство фундаментальных идеалов и интересов отступало перед разногласиями по проблемам второго уровня? Во многом потому, что все мы в своем представлении об общественном жизнеустройстве и в его проектировании по инерции пользовались категориями и понятиями, унаследованными от советской идеологии, в то время как ее связность была разрушена кризисом последних трех десятилетий. Это и есть, в духовном и интеллектуальном отношении, постсоветское состояние.

М.Ремизов сформулировал важную вещь: «Многие думали, что “эпоха Путина” выходит за рамки “постсоветского” времени и имеет собственный, позитивный характер, как бы к ней ни относиться. Оказалось, что это не так, и ясность внес сам президент, сказавший после Беслана честные слова: “мы живем в условиях, сложившихся после распада огромного великого государства”… Путин фактически признал, что с его приходом “переходный период” не закончен, но переходить-то уже некуда…»369.

Чтобы переходить было некуда – такого не бывает в обществе, в котором есть воля к жизни. Эта воля не появляется сразу у всех, она разгорается, как уголек, в какой-то сплоченной части. Пока что она разгорелась «не у нас», а в стаях и прайдах хищников, у «новых народов». Зато у нас есть намного больше чему гореть – без треска и вспышек, но жарко.

Надо преодолевать яд, возникающий при распаде «огромного великого государства». То, что работало в том организме, не годится при нынешней буре в чистом поле. Сборка общества на теоретической матрице «советского Просвещения» сейчас невозможна. Советская интеллигенция говорила на чужом, адаптированном к потребности нашей идеологии языке западного гражданского общества в версии марксизма. Мы видели жизнь страны через очки исторического материализма, то есть как движение производительных сил и производственных отношений, как созревание и разрешение противоречий в порожденной этими производственными отношениями социальной структуре общества. Оказалось, что многие, в том числе ставшие фатальными для нас, противоречия не были видны через эти очки и не видны сегодня. Выйти из тупикового постсоветского пространства значит, прежде всего, снять эти очки.

Сила «оранжевых» революций, во многом обязанная гению Грамши и таланту Сороса, поразила даже американских неоконсерваторов и фундаменталистов неолиберализма. В языке этих революций задан новый, постмодернистский смысл важным понятиям Просвещения, в которых привычно мыслило и западное гражданское, и советское общество. В «оранжевом» языке постмодерн смыкается с архаикой и мобилизует, казалось бы, давно уснувшие архетипы. С помощью магии слов и художественных образов режиссеры «оранжевых» спектаклей смогли на короткое время создавать народы. Не классы, не партии, а народы – с искусственной заданной им религией, искусственно скомпонованными историей и будущим, причем народы с сильным мессианским чувством. «Оранжевая революция станет эпидемией свободы по всему миру!” – взывала Тимошенко, и новый народ выл от восторга.

Сейчас мы обязаны исходить из того факта, что сложилась особая область науки и технологии, предметом которой является создание и демонтаж народов – демотехника. В рамках ее понятий можно построить плодотворную модель «оранжевой» революции и борьбы с ней. Такую модель и предлагает Р. Шайхутдинов, вводя в обиход сам термин «демотехника». Вот как он видит возможность победы над «оранжевой» революцией в России:

«Киргизские события показывают очень важную вещь: если тысяча людей, объявившая себя народом, начинает что-то требовать, то власть не может удержаться, если не появляется другой народ, который выходит на ту же площадь и говорит: „мы не хотим так, как вы требуете“. Только если между этими народами возникает напряжение, а может быть даже и столкновение, власть оказывается нужной, необходимой. Но именно народ, а не фальшивые созданные политтехнологами „движения“.

Ведь если этого народа, который готов существующую власть и существующий порядок защищать, нет – то значит, власть действительно никому не нужна. Этого не понимают политтехнологи, работающие в идеологии обмана народа и создающие подделки («фальшивки») народа в форме псевдо-общественных движений. И дело тут не в «контрреволюционных молодежных политических движениях» и не в «федаинах» – а в том, чтобы начал, наконец, существовать народ, поддерживающий существующий порядок».

В гл. 21 приведены представления Р. Шайхутдинова о том, как может развиваться фрагментация России, раздираемой несколькими «новыми» народами, сплотившимися на основе культурной общности («западники»), исламского фундаментализма или местнических интересов (Сибирь). Преодоление всех этих сепаратизмов он видит в том, что на политическую арену выходит народ, защищающий целостность России и вступающий с каждым народом-сепаратистом в диалог или столкновение:

«Если, например, в Сибири возникает сильное сепаратистское общественное движение, то должно появиться сильное, равномощное ему, движение, ориентированное противоположно, члены которого бы заявляли, что они хотят жить в России и не хотят, чтобы Сибирь или Дальний Восток были отдельными государствами. И это не должно быть движение в европейской части страны, которое бы твердило „Не отпустим“ (все помнят, чем кончил фараон из книги Исхода) – этому реально может помешать лишь движение, укорененное в Сибири, но желающее сохранения России… И только тогда, когда между этими двумя народами возникает содержательное столкновение, напряжение, взаимодействие – власть оказывается нужна. Тогда именно она пытается этот вопрос регулировать, пытается создать такой порядок, который бы устраивал обе стороны – и тогда возникает основание для подлинной демократии».

Здесь стоит вспомнить 1917 г. Временное правительство способствовало децентрализации и сепаратизму не только национальных окраин, но и русских областей. Резко усилилось движение за автономию Сибири. Конференция в Томске (2-9 августа 1917 г.) приняла постановление «Об автономном устройстве Сибири» и даже утвердила бело-зеленый флаг Сибири. 8 октября I Сибирский областной съезд постановил, что Сибирь должна обладать всей полнотой законодательной, исполнительной и судебной власти, иметь Сибирскую областную думу и кабинет министров. Ожесточенными противниками «областничества» были только большевики. После Октября Дума Сибири не признала советскую власть и была разогнана.

В 90-е годы «областничество» набирало силу уже в Российской Федерации – под знаменем идеологии этнорегионализма. Один из ведущих идеологов татарской интеллигенции Р.Хаким писал в книге «Сумерки Империи» (1993 г.): «Региональные интересы и в целом идея регионализации могут стать для России выходом из идеологического тупика». А в Якутии в среде интеллигенции культивировали идею формирования региональной общности «людей, живущих по морально-этическим нормам Севера»370.

С уходом Ельцина «областничество» ушло в тень, хотя никуда не делось и сдерживается, скорее, административными рычагами. Напротив, «племя» западников даже в тень не уходило и мобилизуется уже в открытой конфронтации с режимом В.В.Путина. Здесь мысль Р.Шайхутдинова еще более определенна: «То же – с „прозападным народом“: если какая-то часть народа говорит „Мы хотим в Европу“ (как было на Украине), то для того, чтобы этому противостоять, должен возникнуть другой народ, который заявляет: „Мы не хотим в Европу, мы хотим здесь жить и жить по-своему, а не по европейски“. И снова, в условиях такого взаимодействия появляется необходимость во власти…