В лесах. Книга первая - Павел Мельников-Печерский

Вот за гробом Насти, вслед за родными, идут с поникшими головами семь женщин. Все в синих крашенинных сарафанах с черными рукавами и белыми платками на головах. — Впереди выступает главная «плачея» Устинья Клещиха. Хоронят девушку, оттого в руках у ней зеленая ветка, обернутая в красный платок.

Завела Устинья плач от лица матери, вопленницы хором повторяют каждый стих… Далеко по полю разносятся голосистые причитанья, заглушая тихое пение воскресного тропаря идущими впереди певицами.

На полете летит белая лебедушка,На быстром несется касатка-ластушка.Ты куда, куда летишь, лебедь белая,Ты куда несешься, моя касатушка?..Не утай, скажи, дитя мое родное…Ты в какой же путь снарядилася,Во которую путь-дороженьку,В каки гости незнакомые,Незнакомые, нежеланные?Собралася ты, снарядиласяНа вечное житье, бесконечное.Как пчела в меду, у меня ты купалася,Как скатной жемчуг, на золоте блюде рассыпалася.Уж как зарились удалы добры молодцыНа твою красоту ненаглядную,Говорили ж тебе советны милы подруженьки:"Уж счастлива ж ты, девица таланная,Цветным платьем ты изнавешана,Тяжелой работой ты не огружена,Бранным словечушком не огрублена".Не чаялась я, горюша, не надеяласьГлядеть на тебя во гробу да в дубовом.Уж как встану я, бывало, по раннему по утрышку,Потихонечку приду ко твоей ко кроватушке,Сотворю над тобой молитву Исусову,Принакрою тебя соболиным одеяльчиком,Я поглажу тебя по младой по головушке:"Да ты спи же, усни, моя бела лебедушка,Во своем во прекрасном во девичестве.На мягкой на пуховой на перинушке".Не утай, скажи, дитятко мое удатное,Чем, победная горюша, тебя я погневала,Коим словом тебя я согрубила?Что не солнышко за облачком потерялося,Не светёл месяц за тучку закатался.Не ясна звезда со небушка скатилася -Отлетала моя доченька роднаяЗа горушки она да за высокие,За те ли за леса да за дремучие,За те ли облака да за ходячие,Ко красному солнышку на беседушку,Ко светлому месяцу на супрядки,Ко частыим звездушкам в хоровод играть.

 Приносили на погост девушку, укрывали белое лицо гробовой доской, опускали ее в могилу глубокую, отдавали Матери Сырой Земле, засыпали рудожелтым песком.

Стоит у могилки Аксинья Захаровна, ронит слезы горькие по лицу бледному, не хочется расставаться ей с новосельем милой доченьки… А отец стоит: скрестил руки, склонил голову, сизой тучей скорбь покрыла лицо его… Все родные, подруги, знакомые стоят у могилы, слезами обливаючись… И только что певицы келейные пропели «вечную память», Устинья над свежей могилою новый плач завела, обращаясь к покойнице:

Я кляну да свою буйну головушку,Я корю свое печально скорбно сердечушко!Ах, завейте, завейте-тка, ветры буйные,Вы развейте, развейте-тка желты пески,Что на новой, на свежей на могилушке.Расколите, расколите гробову доску,Разверните, разверните золоту парчу.Разверните, разверните бел тонкой саван,Размахни ты, моя голубонька, ручки белые,Разомкни ты, моя ластушка, очи звездистые.Распечатай, моя лебедушка, уста сахарные,Посмотри на меня, на горюшу победную,Ты промолви-ка мне хоть едино словечушко…Я надеялась на тебя крепкой надеждушкой:Ро стила до хорошего до возрасту,Научала уму-разумуИ всякому рукодельицу.Не судил мне господь с тобой пожить,Покидала ты меня, горюшу, раным-ранешенько,Миновалася жизнь моя хорошая,Наступило горько, слезовое времечко…

Один по одному разошлись с погоста. Выпрягли и потом вновь запрягли коней и поехали в деревню. Без этого обряда нельзя с кладбища ехать — не то другую смерть в дом привезешь.

Опустела Настина могилка, все ее покинули, один не покинул. До позднего вечера, обливаясь слезами, пролежал на ней Никифор. Хоть Аксинья Захаровна и говорила, что остался он на кладбище, чтоб удалиться от искушения, что предстало бы ему на поминальной трапезе, но неправду про брата сказала она. Хоть виду не подавал, хоть ни единым словом никогда никому не высказывал, но с раннего детства Насти горячо он любил ее преданной и беззаветной любовью. Нежданная смерть племянницы так поразила его, что он совсем переродился. Душа-то у него всегда была хороша, губила ее только чара зелена вина.

Дня потом не проходило, чтоб Никифор по нескольку часов не просиживал на дорогой могилке. На девятый день пришли на кладбище покойницу помянуть и, как водится, дерном могилу окласть, а она уж обложена и крест поставлен на ней. Пришли на поминки в двадцатый день, могилка вся в цветиках.

Проводив за околицу крестницу и предоставив дальнейшую погребальную обрядню Устинье Клещихе, Никитишна воротилась в дом Патапа Максимыча и там с помощью работниц и позванных деревенских молодух все привела в порядок… Вымыли и мокрыми тряпицами подтерли полы во всех горницах и в моленной. Тряпицы, веники, весь сор, солому, на которой до положения во гроб лежала покойница, горшок, из которого ее обмывали, гребень, которым расчесывали ей волосы, — все собрала Никитишна, с молитвой вынесла за околицу и бросила там на распутье… После того, умывшись и переодевшись во все чистое, принялась она вместе с приспешницами «помины строить». Во всех горницах накрыли столы и расставили на них канун, кутью и другие поминальные снеди. Вдоль улицы, как во время осенних и троицких «кормов», длинным рядом выстроили столы и покрыли их столешниками[166]. На столах явились блюда с кутьей и кануном, деревянные жбаны с сыченой брагой и баклаги с медовой сытой для поминального овсяного киселя.

К возврату с погоста досужая Никитишна успела все обрядить, как следует. Гости как на двор, так и за стол… Устинья Клещиха, взойдя в большую горницу, положила перед святыми три поклона, взяла «с красного стола»[167] блюдо с кутьей, сначала поднесла отцу с матерью, потом родным и знакомым. На улице за столами уселось больше двухсот человек мужчин, баб, девок и подростков; там вопленницы тем же порядком всем кутью разносили. Ели ее в молчании, так стародавним обычаем установлено.

После кутьи в горницах родные и почетные гости чай пили, а на улице всех обносили вином, а непьющих баб, девок и подростков ренским потчевали. Только что сели за стол, плачеи стали под окнами дома… Устинья завела «поминальный плач», обращаясь от лица матери к покойнице с зовом ее на погребальную тризну.

Родимая моя доченька,Любимое мое дитятко,Настасья свет Патаповна,Тебе добро принять пожаловатьСтакан да пива пьяного,Чарочку да зелена вина,От меня, от горюши победныя.С моего ли пива пьяногоНе болит буйна головушка,Не щемит да ретиво сердце;Весело да напиватисяИ легко да просыпатися.Ты пожалуй, бела лебедушка,Хлеба-соли покушати:Дубовы столы порасставлены,Яства сахарны наношены.

На улице подавали народу поминальные яства в изобилии. Изо всех восемнадцати домов деревни вынесли гречневы блины с маслом и сметаной, а блины были мерные, добрые, в каждый блин ломоть завернуть. За блинами угощали народ пирогами-столовиками[168], щами с солониной, лапшой со свининой, пряженцами с яйцами, а в конце стола подан был овсяный кисель с сытой. Вином по-трижды обносили, пива и сыченой браги пили, сколько хотели, без угощенья. После киселя покойницу «тризной» помянули: выпили по доброму стакану смеси из пива, меду и ставленной браги[169]. В хоромах за красным столом кушанья были отборные: там и дорогие вина подавали, и мерных стерлядей, и жирных индюков, и разную дичину. Но блины, кисель и тризна, как принадлежности похоронной трапезы, и за красным столом были ставлены.

Только что отобедали, раздача даров началась. Сначала в горницах заменявшая место сестры Параша раздала оставшиеся после покойницы наряды Фленушке, Марьюшке, крылошанкам и некоторым деревенским девицам. А затем вместе с отцом, матерью и почетными гостями вышла она на улицу. На десяти больших подносах вынесли за Парашей дары. Устинья стала возле нее, и одна, без вопленниц, пропела к людям «причет»:

Вы ступайте, люди добрые,Люди добрые, крещеные.Принимайте дары великие,А великие да почетныеОт Настасьи свет Патаповны:Красны девицы по шириночке,Молоды молодки по передничку,Добры молодцы по опоясочке.Да не будьте вы крикливые,Да не будьте вы ломливые,А будьте вы милостивы,Еще милостивы да жалостливы,Жалостливы да приступливы.

Спервоначалу девицы одна за другой подходили к Параше и получали из рук ее: кто платок, кто ситцу на рукава аль на передник. После девиц молодицы подходили, потом холостые парни: их дарили платками, кушаками, опоясками. Не остались без даров ни старики со старухами, ни подростки с малыми ребятами. Всех одарила щедрая рука Патапа Максимыча: поминали б дорогую его Настеньку, молились бы богу за упокой души ее. А во время раздачи даров Устинья с вопленницами пела: