Врата. За синим горизонтом событий - Фредерик Пол

Древнейший активировал давным-давно не использовавшиеся районы долговременной памяти.

Для него это нелегкое испытание. Все равно что для человека сеанс на кушетке психоаналитика, потому что он вскрывал мысли, воспоминания, вины, беспокойства и неуверенности, которые его сознательный мозг — цепи, рассуждавшие и принимавшие решения, — давно решил забыть. Эти воспоминания не исчезли. Не ослабели. В них по-прежнему для него содержались «стыд» и «страх». Правильно ли он поступает? Осмелится ли он действовать на свою ответственность? В его мозгу снова возник порочный круг, как и двести тысяч лет назад, и он не стал ближе к решению. Древнейший не мог погрузиться в отчаяние или истерию. Этого не допускали его цепи.

Но он, однако, мог прийти в ужас.

После долгого времени он очнулся от своей интроспекции. Больше он не боялся. Он принял решение. Нужно действовать.

Дети разбежались в ужасе, когда Древнейший проснулся снова.

Его передние эффекторы дрогнули, распрямились и указали на молодую самку, оказавшуюся в коридоре поблизости. Любая другая тоже подошла бы. «Иди со мной», — приказал он.

Она всхлипнула, но послушалась. Они углубились в золотой коридор, и ее самец сделал шаг за ними. Но ему не было приказано идти тоже, и он остановился поэтому и печально поглядел им вслед. Десять минут назад они спокойно, послушно и с удовольствием совокуплялись. А теперь он не знал, увидит ли ее снова.

Древнейший двигался со скоростью быстрой ходьбы, и плачущая самка, тяжело дыша, следовала за ним. Он полз мимо машин, использования которых не помнил сам; установщиков стен, транспортных наземных машин, огромных, как дом, странных шестивинтовых машин, похожих на вертолет; даже Древнейший не помнил, как некогда в этих машинах доставляли на Небо хичи его ангелов. Золотые полоски на стенах сменились на серебряные, серебряные — на чисто-белые. Их ждал коридор, в котором никогда не был ни один из детей. Тяжелая дверь при приближении Древнейшего распахнулась. Когда они добрались до помещения, где самка никогда не была, даже не подозревала, что оно существует, помещения, стены которого были покрыты множеством разноцветных огней, она почти лишилась сил. Никакого отдыха. «Иди сюда, — приказал Древнейший. — Возьмись за колеса. Следи за мной. Делай, как я». По другую сторону помещения, слишком далеко друг от друга, чтобы управиться одному, располагались приборы управления. Перед каждым стояло сидение странной формы, самке было очень неудобно сидеть на нем. Перед каждым сидением десять колес в ряд, между ними слабо блестели радужные цвета. Древнейший, не обратив внимания на сидение, коснулся эффектором нижнего колеса и медленно повернул его. Огоньки замерцали и задрожали. Зеленое просветлело до желтого, потом до светло-оранжевого с полосками охры в середине. «Делай, как я!» Самка попыталась. Колесо поворачивалось с трудом, как будто его давно никто не трогал (Так оно и было). Цвета сливались и переплетались, потребовалась целая вечность, чтобы у нее получились такие же цвета, как у Древнейшего. Он не торопил ее, не ругал. Просто ждал. Он знал, что она старается изо всех сил. К тому времени, как огоньки на обеих консолях стали одинаковы, слезы ее просохли, а пот жег глаза и катился в редкой бороде.

Цвета соответствовали не точно. Экраны, на которых должен был отразиться курс, молчали. Неудивительно. Удивительно было бы, если бы после восьмисот тысяч лет они сразу заработали.

Но они работали.

Древнейший коснулся чего-то на своей консоли, и огоньки зажили своей самостоятельной жизнью. Они потускнели, потом снова разгорелись, в действие вступили автоматы тонкой наводки, и оба набора огней стали совершенно одинаковы. Ожили экраны. Самка со страхом смотрела на них. Она не знала, что видит звезды. Они никогда не видела звезды и не слышала о них.

Она почувствовала, что произошло дальше.

Это почувствовали все на «Здесь». Пришельцы в своих загонах, почти сто детей за своими занятиями, молодая самка и сам Древнейший: тяготение исчезло и сменилось головокружительной невесомостью.

После почти трех четвертей миллиона лет медленного кружения вокруг отдаленного солнца Земли артефакт лег на новую орбиту и начал уходить.

11 С. Я. Лаврова

Ровно в пять пятнадцать мягкий зеленый огонек зажегся на мониторе у кровати С. Я. Лавровой-Броудхед. Недостаточно яркий, чтобы помешать крепкому сну, но она только дремала. «Хорошо, — отозвалась она, — я не сплю, можно не продолжать эту программу. Дай мне еще минутку».

— Да, госпожа, — ответила секретарша, но огонек не погас. Если С.Я. не проявит активности, через минуту компьютер включит негромкий звонок, что бы ни говорила перед этим хозяйка; так указано в написанной ею самой программе.

Но в данном случае этого не потребовалось. Эсси проснулась в полном сознании. Сегодня утром ее снова ждет операция, а Робина еще не будет. Поскольку Пейтер Хертер предупредил мир перед своим вторжением в умы, было время подготовиться. Ущерба почти никакого не было. Подлинного ущерба. Но потребовалась лихорадочная организационная деятельность, все менялось и откладывалось, и, конечно, рейс Робина был сорван.

Жаль. Хуже того. Она ощутила страх. Но ведь он старался. Эсси пыталась утешить себя. Хорошо знать, что он старался.

— Можно мне поесть? — спросила она.

— Нет, госпожа Броудхед. Ничего нельзя, даже воды, — сразу ответила секретарша. — Хотите прослушать сообщения?

— Может быть. Какие сообщения? — Если интересно, она послушает, решила она: все, что может отвлечь ее от предстоящей операции, от унижения катетеров и трубок, соединяющих ее с постелью.

— Послание — только голосом — от вашего мужа, госпожа; но если хотите, я могу попытаться связаться с ним непосредственно. У меня есть его местоположение, если он еще там.

— Давай. — Эсси попыталась сесть, ожидая, пока их соединят или, более вероятно, пока ее мужа отыщут в каком-нибудь аэропорту и позовут к коммутатору. Вставая, она старалась сохранить в прежнем положении десяток трубок, отходивших от ее тела. Помимо слабости, она вообще плохо себя чувствовала. Страх. Жажда. Ее даже немного трясло. Но боли не было. Возможно, если бы болело, она воспринимала бы все серьезнее, и это было бы хорошо. Все эти месяцы дремоты она испытывала только раздражение; в Эсси было достаточно от Анны Карениной, чтобы тосковать по страданию. Какой тривиальный мир! Ее жизнь под угрозой, а она испытывает только неудобство в интимных частях тела.

— Госпожа Броудхед!

— Да?

Появилось изображение секретарши, выглядела она виновато. «В настоящее время с вашим мужем связаться невозможно. Он летит из Мехико Сити в Даллас, самолет только что взлетел: все каналы связи используются для навигационных нужд».