Страсть - Федор Раззаков

Однажды в половине третьего ночи раздался жутковатый по бесшабашной наглости и бесовской веселости звонок. Я добрался до двери. На пороге возник элегантный, пластичный, артистичный Даль…

Я повел его на кухню. Было ясно, что выдать артиста «кенгуру» или уложить спать – дело и безнадежное, и опасное. Достал бутылку сухого вина. Вдруг звонит телефон. Беру трубку. Слышу Старшую кенгуру. Голос не австралийский, а петербургский, чрезвычайно интеллигентный:

– Виктор Викторович, простите, решилась побеспокоить так поздно, потому что у вас свет горит. Еще не спите?

– Нет-нет, пожалуйста! Я работаю, не сплю.

– У вас Алика случайно нет?

Олег отрицательно машет руками, ногами, головой и бутылкой одновременно.

– Нет, мы и не договаривались нынче встречаться… Если придет?.. Конечно – в три шеи! Не за что! Спокойной ночи! – вешаю трубку. – Олег, ты можешь тише? Чего орешь, как сидорова коза?

– Когда это я орал?

– Да вот только что показывал, как ботало звякает на козе. И блеял, а на лестнице каждый звук слышно! Что твои «кенгуру» – дураки? Кто в три часа ночи на шестом этаже на Петроградской стороне может блеять? Кто, кроме тебя?..

Через какое-то время раздается звонок в квартиру.

Прячу пальто артиста на вешалке под свое, открываю.

Обе «кенгуру» на пороге.

– Простите, нам показалось… Алик не у вас?

– Откуда вы взяли? Я работаю…

– Ну, вот только сейчас тут паровоз шел, поезд. А «бе-е!» – это кто?

– Когда пишешь, черт знает какие иногда звуки издаешь, чтобы подобрать буквальное, адекватное выражение чему-нибудь нечленораздельному… поверьте… это бывает очень сложно… попробуйте сами…

– А можно к вам на минутку?

Обе уже «просочились». Старшая в кабинете шурует, младшая сует нос в туалет, в кухню, в стенной шкаф. Нет никого! Обе мчатся в спальню, а там, кроме материнской иконы, низкой тахты да рулона морских карт, никаких укрытий. Младшая все-таки и под тахту заглянула. Нет артиста! У меня тоже начинают глаза на лоб вылезать: куда он делся? Ноябрь на дворе, окна и дверь на балкон забиты, заклеены, форточки малюсенькие…

– Бога ради, простите, нам показалось…

– Нет-нет, ничего, я вас понимаю, пожалуйста, заходите…

Выкатились.

Почему-то на цыпочках обхожу квартиру. Жутко делается. Нет артиста! Примерещилось! Но вот пустая бутылка стоит, а я не пил! Или, может, это я пил?.. Вдруг какой-то странный трубно-сдавленный голос:

– У дверей послушал? Сумчатые совсем ускакали?

Черт! Артист в морские карты каким-то чудом завернулся и стоит (в рулоне!) за шкафом.

– Совсем? – переспрашивает. – Тогда, пожалуйста, будь другом, положи меня горизонтально: самому мне из этого твоего Тихого океана не вылезти…»

Надежды Елизаветы, что после женитьбы супруг умерит свое пристрастие к алкоголю, не оправдались: Даль пил иной раз даже больше, чем раньше. В июне 1972 года произошел и вовсе безобразный случай. Елизавета сопровождала мужа на гастролях в Горьком, а тот там пустился в загул. Пил так сильно, что однажды в пьяном виде даже вышел на сцену. А потом, уже в гостинице, стал угрожать ножом своей жене. Впрочем, послушаем ее собственный рассказ:

«В Горьком было очень жарко. Помню, я лежала на кровати в одном купальнике – у меня болел живот (видимо, чем-то отравилась). Олег стоял внизу, у входа в гостиницу, уже совсем нетрезвый – я слышала его голос. Вдруг зазвонила «междугородка», я высунулась в окно и позвала его, а сама опять прилегла на кровать. Он поднялся в бешенстве, подошел, стал водить мне по боку ножом и говорить, что сейчас меня зарежет… Ничего не соображал! Мне стало страшно. А он все бормотал: «Я тебя зарежу, мне ничего не будет, у меня справка есть…» Хотя ничего у него, я знаю, не было. Не помню, как он угомонился в тот вечер, но утром со мной уже не разговаривал. Был очень злой, купил водки, налил: «Пей». Я отказалась. Это его еще больше взбесило. Опять стал угрожать…

И я сорвалась, потому что не выносила пьяного Олега. Сняла обручальное кольцо, отдала ему. Сказала, что у меня больше нет сил. Позвонила на вокзал, заказала билет. В тот же вечер собрала вещи и уехала в Ленинград. Дома все рассказала маме…»

Спустя несколько дней в Ленинград вернулся и Даль – ему надо было пройти пробу на фильм «Плохой хороший человек». Сразу после проб ему вдруг стало плохо. О дальнейших событиях рассказывает теща артиста – Ольга Эйхенбаум:

«Раздался звонок в дверь – какие-то девочки с «Ленфильма» доставили его домой, прислонив к стене лестничной площадки. Я решила, что он в стельку пьян, а Лиза вообще не вышла к нему – просто ушла в мою комнату и закрылась.

Я втащила Олега в квартиру и уложила спать. Ходила, ходила возле него и вдруг почувствовала – что-то не то. Потрогала его лоб и подскочила:

– Лизка! Да у него температура за сорок!!!

Она тут же примчалась и сидела потом около него весь день и всю ночь. Как затем выяснилось, у Олега началось воспаление легких. В ту ночь у него был страшный бред, причем какой-то «цифровой»: он все время что-то умножал, считал, делил… Накануне у соседей сверху был пожар, и в связи с этим у нас не работал телефон. К ночи Олегу стало так плохо, что Лизе пришлось бежать на улицу к телефону-автомату (к соседям уже не пойдешь – поздно!). Долго набирала номер «Скорой помощи». Дозвонилась, сказала, что у мужа температура за сорок. Ее спросили:

– А сколько ему лет?

– Тридцать один.

– Ничего, до утра доживет. Утром звоните.

К утру температура немного спала. После этого он неделю пролежал лицом к стене, не разговаривая ни со мной, ни с Лизой. Мы ставили около него тарелки, он немножко ел, пил кофе, я убирала посуду… За эту неделю его страшной депрессии мы извелись совершенно. Я постоянно заходила к нему, садилась возле и начинала его гладить, а он… продолжал молчать. Потом вдруг произнес какое-то слово, за которое я сразу же зацепилась: «немота» исчезла, и постепенно он из этого состояния вышел. Но легкие в тот раз сорвал раз и навсегда – до конца жизни так и маялся от их слабости…»

После этого Олег и Елизавета помирились и про недавнюю размолвку в Горьком долго не вспоминали. А затем все завертелось по-новой. По словам Елизаветы: «Три года после свадьбы прошли словно в кошмарном сне: в пьяном виде он был агрессивен, груб, иногда даже пускал в ход кулаки. Пил со случайными людьми у пивнушек, в скверах. Потом и вовсе стал все пропивать или просто раздавать. Олег был очень добрым человеком, но из-за его доброты нам с мамой, случалось, не на что было завтракать. В конце концов мы расстались. Как я думала, навсегда.

Но вскоре (это было 1 апреля 1973 года) раздался телефонный звонок: «Лизонька, я «зашился». Все в порядке…» – «Эта тема не для розыгрыша», – ответила я и положила трубку. На следующий день Олег прикатил в Ленинград. Едва закрыв за собой дверь, показал наклейку из пластыря, прикрывающую вшитую ампулу.