Операция Хаос - Пол Андерсон

— Сэр, с вашего разрешения у меня есть идея. Он не Враг. Я бы знал, если бы он был Врагом. Случившееся приводит его в замешательство, он смущен, а для того, чтобы мыслить, он располагает лишь кошачьим мозгом. Очевидно, наш язык ему не знаком. Разрешите, я попытаюсь успокоить его?

С моих губ полились журчащие и шипящие русские звуки. Свертальф вскочил, потом я почувствовал, как он понемногу расслабился под моими ладонями. А потом… он смотрел и слушал так внимательно, с таким наслаждением, будто я был не я, а мышиная порка.

Когда я замолчал, он покачал головой и мяукнул.

— Итак, он не русский, но, кажется, понял наши намерения.

«Посмотрите, — подумал я. — Используя то, что я знаю английский, вы понимаете этот язык, Свертальф тоже знает этот язык. Почему же его… ну, тот, который вселился, в отличие от вас английского не понимает?»

«Уверяю вас, сэр. Кошачий мозг в данном случае не годится. В нем нет структуры, хотя бы схожей с той, что управляет человеческой речью. Вселившейся душе и так приходится использовать чуть ли не каждую работоспособную клеточку мозга вашего Свертальфа. Но она может без затруднения использовать весь накопленный им опыт. Даже у этого маленького млекопитающего хорошая способность к запоминанию и огромный запас памяти. Нужно только воспользоваться языком, на котором говорила при жизни душа».

«Понятно, — подумал я. — Но вы недооцениваете Свертальфа. Он долгое время прожил в нашей семье. Его с рождения воспитывала и обучала ведьма. И поэтому он гораздо умнее обычного кота. Кроме того, атмосфера колдовства, в которой он прожил всю жизнь, не могла пройти бесследно».

— Прекрасно, говорите ли вы по-немецки? — обратился я и не я к коту. Свертальф с жаром кивнул.

— Ми-ей, — сказал он с выраженным акцентом.

— Добрый вечер, милостивый государь. Я — математик Николай Иванович Лобачевский, старший советник Российского Казанского университета. Рад приветствовать вас, милейший.

Последняя фраза была сказана по-французски — по всем правилам вежливости XIX столетня.

Лапа Свертальфа со скрежетом царапнула пол.

— Он хочет писать, — от изумления глаза Джинни широко распахнулись. — Свертальф, послушай… Не сердись. Не бойся. Не мешай ему делать то, что он хочет. Не сопротивляйся, помоги ему. Когда это все кончится, у тебя будет больше сливок и сардин, чем ты сможешь съесть. Обещаю. Ты же хороший котик. — Она пощекотала ему подбородок.

Не похоже было, что Свертальф полностью примирился с тем, что в его теле поселился Дух ученого. Но ласка помогла — он замурлыкал.

Пока Джинни и Грисволд были заняты приготовлениями, я сконцентрировался на обмене мыслями с Лобачевским. Остальные, потрясенные случившимся, столпились вокруг. Полностью неизвестно, что произойдет дальше, — и это их мучило. Я обрывками слышал, о чем они переговаривались.

— Черт возьми, никогда даже не слышал, чтобы святые являлись подобным образом, — сказал Чарльз.

— Адмирал, прошу вас, — отозвался Карлслунд.

— Что ж, это верно, — сказал Янис. — Демоны вселяются в одержимых. Но святые, в отличие от демонов, никогда не вселяются в чужое тело.

— Может быть, вселялись, — вставил Грисволд. — Мы иногда с пренебрежением относимся к доказательствам существования взаимного переноса масс при пересечении Континуумов.

— Они не дьяволы, — сказал Карлслунд. — Они никогда не делали этого в прошлом.

— М-м-да, — вмешался Барин. Давайте подумаем. Дух или мысль из одной Вселенной в другую может переходить без помех. Может быть, святые всегда так возвращаются к людям — не в телесном своем облике, а как видение?

— Некоторые, безусловно, возвращались во плоти, — сказал Карлслунд.

— Я бы предположил, — сказал Нобу, — что святые могут использовать для создания своего тела любую материю. Например, в воздухе (добавьте несколько фунтов тепло сдерживающей пыли) имеются все необходимые атомы. Вспомните, что такое Святой. Насколько мы знаем, это изъятая на Небо душа. Так сказать, душа, находящаяся рядом с Богом. Занимая такое высокое духовное положение, она, наверняка, приобретает многие замечательные способности. Ведь она может черпать из источника всякой силы ii творчества.

— Но тогда нам вообще не о чем беспокоиться, — сказал Чарльз.

— Господа, — сделав шаг вперед, сказало мое тело. — Прошу вас простить меня, поскольку я еще не совсем освоился с тем, что мне приходится делить с господином Матучеком тело, вы окажете мне честь, вспомнив, что это совсем не то что владеть собственным телом. Я еще не знаю в подробностях, что именно заставило вас просить помощи.

И поскольку сейчас я нахожусь в человеческом теле, у меня нет лучше средств, чем те, которыми располагаете вы, узнать, кто этот господин, вселившийся в кота. Мне представляется, что я знаю и цель его перевоплощения, но давайте, если у вас нет возражений, подождем и вынесем решение на основании более точной информации…

— Ух ты! — Барни выдохнул воздух. — Как ты себя чувствуешь, Стив?

— Неплохо, — сказал я, — и с каждой минутой чувствую себя все лучше…

Это было весьма неточно сказано. Когда мы с Лобачевским достигли согласия, я ощутил, наряду со своими, его эмоции и мысли. Их мудрость и доброта превосходили всякое воображение. Разумеется, я ничего не мог узнать ни о его земной жизни, ни о том, что делается в сонме Святых.

Мой смертный мозг и заполненная унынием душа не могли постичь этого. Самое большее, что я мог понять — нечто вроде едва улавливаемой восприятием песни, в которой звучали непрекращающиеся мир и вечная радость. Все же попробую объяснить, чем стало для меня присутствие Лобачевского. Представьте себе своего самого старого, самого лучшего друга, и вы в общих чертах поймете, на что это похоже.

— Мы почти готовы, — сказала Джинни.

Вместе с Грисволдом она установила на столе доску Су-пуя — простейшее устройство для тех, кто не имеет рук, а есть лишь лапы. Покачивая ногами, Джинни уселась на краю стола. У нее были очень стройные ноги. На это обратил внимание даже Лобачевский, хотя это вылилось у него в основном в то, что он принялся составлять уравнения, описывающие их форму.

Свертальф занял место возле прибора. Я, готовый задавать вопросы, наклонился над столом с другой стороны. Тишину нарушало лишь наше дыхание. Планшетка двинулась. К пои был присоединен кусок мела, заколдованный тем же заклинанием, которое приводит в движение помело.

Выписанную фразу прочитали все.

«Я, Янош Больян из Венгрии».

— Больян! — задохнулся Фалькенберг. — Господи, я совершенно забыл о нем! Не удивительно, что он… но как…