Великая Французская Революция 1789–1793 - Петр Кропоткин

Родившись из жизненных потребностей бурной эпохи, коммунизм 1793 г. со своим утверждением права всех на средства существования и на землю, служащую для их производства, с его отрицанием права кого бы то ни было владеть большей площадью земли, чем сколько одна семья может сама обрабатывать (около 40 десятин), и, наконец, со своей попыткой коммунализировать торговлю и отчасти производство — этот коммунизм доходил гораздо глубже до сущности вещей, чем всевозможные программы-минимумы нашего времени и даже предпосылаемые им принципиальные соображения-максимумы.

Во всяком случае, изучая Великую революцию, мы убеждаемся, что она была источником всех коммунистических, анархических и социалистических воззрений нашего времени. Мы слишком плохо еще знаем наших родоначальников, но мы открываем наконец, что искать их надо в 1793 г. и что нам есть кое-чему у них поучиться.

Человечество движется вперед медленными шагами, и каждый крупный его шаг отмечается в течение последних столетий большой революцией, происходящей в той или другой стране. Так, после Нидерландов выступает Англия, а после Англии, совершившей свою революцию в 1639–1648 гг., наступает черед Франции.

Но каждая революция имеет нечто свое, ей свойственное. Так, Франция и Англия обе уничтожили у себя абсолютную власть короля революционным путем. Но, борясь против королевской власти, Англия больше всего занялась утверждением личных прав человека, особенно в религиозных вопросах, и правами местного самоуправления для каждого отдельного прихода и общины. Франция же обратила главное свое внимание на земельный вопрос, и, нанеся смертельный удар феодальному строю, она нанесла также удар крупной собственности и пустила в мир идею о национализации земли и о социализации торговли и главных отраслей промышленности.

Какой нации выпадет теперь на долю задача совершить следующую великую революцию? Одно время можно было думать, что это будет Россия. И тогда являлся такой вопрос: если Россия затронет революционными методами земельный вопрос, как далеко пойдет она в этом направлении? Сумеет ли она избегнуть ошибки, сделанной французскими Национальными собраниями, и отдаст ли она землю, обобществленную, тем, кто сам ее обрабатывает? Но ответить на этот вопрос мы не в силах. Всякий ответ лежал бы уже в области пророчества.

Но несомненно одно. Какой бы народ ни вступил теперь в период революций, он уже получит в наследие то, что наши прадеды совершили во Франции. Кровь, пролитая ими, была пролита для всего человечества. Страдания, перенесенные ими, они перенесли для всех наций и народов. Их жестокие междоусобные войны, идеи, пущенные ими в обращение, и самые столкновения этих идей — все это составляет достояние всего человечества. Все это принесло свои плоды и принесет еще много других, еще лучших плодов и откроет человечеству широкие горизонты, на которых вдали будут светиться, как маяк, все те же слова: «Свобода, Равенство и Братство».

ДОПОЛНЕНИЕ

Появление этой книги на французском языке (в 1909 г.) оживило во Франции и в России интерес к роли «округов» и «секций» Парижа во время великой революции. Уже Мишле, понимая роль народа в этом перевороте и не переоценивая значения в нем законодательных учреждений, указал на то, что делали округа и секции для развития революционной деятельности, а также на то, как неизбежно было торжество термидорской контрреволюции, когда независимость парижских секций была уничтожена Комитетом общественного спасения.

Позднее, в 1862–1881 гг., один реакционный историк террора, Мортимер Терно, занявшись изучением архивных документов, касавшихся истории Парижа в 1792–1795 гг., обнародовал несколько весьма интересных материалов, подтверждавших значение секций в революции.

Затем Сигизмунд Лакруа в своих введениях к изданным под его редакцией материалам, касавшимся Парижской коммуны, высказал ряд весьма верных мыслей относительно федеративного характера революционной организации Парижа. И наконец, в 1898 г. вышла небольшая, но чрезвычайно интересная книга молодого ученого Эрнеста Мелье, в которой на основании архивных материалов была указана роль секций в политических и отчасти экономических движениях во время революции.

Этими трудами, в особенности книгой Мелье, я и воспользовался в своем очерке о Французской революции.

К сожалению, преобладание государственнических, централизаторских идей, развивавшееся в исторической науке за последнее время, было причиной того, что названные исследования прошли незамеченными как во Франции, так и у нас. «Труд Мелье, — пишет проф. Н. И. Кареев, — несмотря на новизну своей темы (и, прибавлю я, на серьезность ее обработки), почему-то оставался малоизвестным, т. е. о нем как-то совсем не писали и вообще на него очень мало ссылались».

Теперь взгляд на «секции» и «дистрикты» начинает, однако, меняться. Во Франции проф. Олар предложил проф. Брэшу заняться изучением секций и помог ему выполнить эту работу, и в результате получился громадный труд в 1250 страниц мелкого шрифта, полный новых данных, посвященный деятельности секций и Парижской коммуны, преимущественно политической, за пять месяцев 1792 г.[365] Следующие полтора года жизни революционной Коммуны и секций потребуют, вероятно, по крайней мере еще одного или двух таких же томов.

Всякий, кто ознакомится с этим обширным трудом, увидит, что я не только не преувеличил политическую роль секций, но мог бы выставить ее еще рельефнее, если бы писал после выхода книги Брэша.

С другой стороны, в России проф. Н. И. Кареев тоже занялся изучением роли парижских секций и уже напечатал несколько работ по этому вопросу[366].

Приступая к изданию русского перевода «Великой французской революции», я имел в виду воспользоваться новыми исследованиями Брэша и другими, а также недавно изданными во Франции документами, касающимися экономических выступлений революции, чтобы дополнить и расширить сказанное мною в тексте по этим двум предметам.

Но русское издание, печатаясь в Лондоне, настолько запоздало выходом, что в данную минуту я вынужден отказаться от этой мысли, тем более что при быстром накоплении новых материалов нескольких страниц было бы уже недостаточно.

Кроме роли секций, есть еще один вопрос, по поводу которого я намеревался сказать несколько слов в ответ на замечание проф. Н. И. Кареева и Е. В. Тарле, который специально занимался законом о максимуме[367]. Оба упрекают меня за мои отзывы об этом законе, и на это я отвечу в нескольких словах.

Отзывов, враждебных закону о максимуме, высказанных со стороны жирондистов, защищавших неограниченное право буржуазии на эксплуатацию голодного народа, можно, конечно, набрать очень много. Но для историка они так же малоубедительны, как доводы, приводившиеся в России против сельской общины партией «Московских ведомостей», остзейскими дворянами и вообще всеми, жаждавшими «дешевых рук» для развития фабрик и обработки помещичьих имений. Историк, ознакомившийся с действительно ужасным положением Франции в неурожайные — вернее, голодные — годы, 1788–1793, при тогдашней бедности страны и при войне, разорявшей страну, не может не видеть, что установление максимальной цены на жизненные припасы представилось в этих условиях явной необходимостью.

Оттого ее требовали уже наказы 1789 г., и даже буржуазный экономист Неккер высказывался за таксу на хлеб. Некоторые города, как, например, Гренобль, уже в 1789 г. самовольно вводили ее. С тех пор каждый год требования таксы на все необходимое для жизни раздавались все громче и громче повсеместно; и во многих местах таксы на припасы вводились самовольно, особенно по мере того как разгоралась война. Я уверен поэтому, что никто из изучивших реальную жизнь Франции в эти годы не усомнится, что случись теперь в стране гораздо более богатой, чем тогдашняя Франция, такое же сочетание обстоятельств (неурожаи, миллионы нищих и война на всех границах, сухопутных и морских), максимальная такса на припасы явится такой же неизбежной необходимостью, какой она явилась во Франции.

Зная из документов, в каком положении была Франция в те годы и до какого ужасного положения дошла Англия к концу наполеоновских войн; зная, с другой стороны, как даже такая богатая страна, как современная Англия, живет даже теперь, так сказать, изо дня в день, не имея в запасе больше, чем на три месяца хлеба для своих жителей, и на шесть недель сырья для своих фабрик; кроме того, видя недавно, как во время такой сравнительно небольшой войны, как Бурская война, спекуляция подняла цены на все предметы первой и второй необходимости (съестные припасы, уголь, кожи и т. д.), — зная это, вполне понимаешь, почему закон о максимальных ценах на жизненные продукты был признан необходимым, несмотря на протесты жаждавшей наживы буржуазии.