Бог — император Дюны - Фрэнк Герберт

— По-моему, как раз Ты и поймал его в ловушку.

— Но он должен освободиться.

— Почему Ты не можешь его освободить?

— Потому, что он полагает, будто в моей жизни память — это его ключ к свободе. Он считает, будто я строю наше будущее от нашего прошлого.

— Разве не всегда это так, Лито?

— Нет, дорогая Хви.

— Тогда как же?

— Большинство верит, что ради построения сносного будущего надо вернуться к идеализированному прошлому, к прошлому, которого на самом деле никогда не существовало.

— О, Ты, со всеми своими жизнями-памятями, знаешь, что все совсем иначе.

Лито обратил к ней тонущее в серой рясе лицо, пристально посмотрел на нее испытующим взглядом… припоминая. Из множества множеств внутри себя он способен создать собирательный образ, генетический намек на Хви, но до чего же этот намек далек и неточен по сравнению с живой плотью. Да, вот оно что. Прошлое становится множеством глаз, смотрящих на нынешнее, но Хви — это само биение задыхающихся рыб жизни. Ее рот, изогнутый, как у древней гречанки, сотворен произносить дельфийские пророчества, но не по ней пророческие напевы. Она вся целиком отдана жизни, распахнута как бутон, постепенно разворачивающий благоуханное цветение каждого лепестка.

— Почему Ты на меня так смотришь? — спросила она.

— Я упиваюсь твоей любовью.

— Любовь, да, — она улыбнулась. — Ты знаешь, раз уж нам нельзя слить в любви нашу плоть, нам надо слить в любви наши души, сольешься ли Ты со мной в такой любви, Лито?

Он был изумлен.

— Ты спрашиваешь о моей душе?

— Тебя ведь наверняка спрашивали и другие.

— Моя душа переваривает свой жизненный опыт, и ничего более, коротко ответил он.

— Разве я у Тебя спросила слишком о многом? — спросила она.

— Я думаю, ты просто не можешь спросить меня слишком о многом.

— Тогда, уповая на нашу любовь, я выскажу несогласие с Тобой. Мой дядя Молки рассказывал о Твоей душе.

Лито вдруг понял, что не способен ответить Хви. Она восприняла его молчание как приглашение продолжать.

— Он говорил, что Ты — величайший художник в анализе своей души, прежде всего.

— Но твой дядя Молки отрицал, что у него самого есть душа!

Она услышала резкость в его голосе, но это ее не отпугнуло.

— И все же, по-моему, он был прав. Ты — гений души, великолепный гений.

— При чем тут великолепие? Нужно лишь уметь тяжело и упорно тащиться сквозь долгий срок, — ответил он.

Они уже были далеко на длинном подъеме к вершине гряды, окружавшей Сарьер. Лито выпустил колеса тележки и отключил суспензоры.

Хви заговорила совсем тихо, голосом еле различимым на фоне скрипа колес тележки и топота бегущих ног вокруг них.

— Могу я, во всяком случае, называть Тебя — любимым?

Он проговорил сквозь комок в горле — который был скорее памятью, чем физическим явлением, поскольку его горло не было уже полностью человеческим.

— Да.

— Я икшианка по рождению, любимый, — сказала она. — Почему я не разделяю их механистический взгляд на наше мироздание? Ты ведь знаешь, как я смотрю на мир, мой возлюбленный Лито?

Он был способен ответить ей лишь взглядом.

— Я ощущаю сверхъестественное за каждым поворотом, — сказала она.

Голос Лито заскрипел даже на его собственный слух, звуча рассерженно. — Каждый человек творит свое собственное сверхъестественное. — Ты сердишься на меня, любимый.

И опять это ужасное скрежетание голоса:

— Для меня невозможно гневаться на тебя.

— Но между тобой и Молки что-то однажды произошло, — сказала она. -Он никогда мне не рассказывал, что именно, но говорил, что часто удивляется, почему ты его пощадил.

— За то, чему он меня научил.

— Что между вами произошло, любимый? — Я бы предпочел не говорить о Молки. — Пожалуйста, любимый. Я чувствую, что для меня это важно.

— Я высказал Молки предположение, что, возможно, есть такие вещи, которые людям не следовало бы изобретать.

— И это все?

— Нет, — неохотно ответил он. — мои слова его рассердили. Он сказал: "Ты воображаешь, в мире без птиц люди не изобрели бы летные аппараты. Какой же ты дурак! Люди способны изобрести, что угодно!?

— Он назвал тебя дураком? — в голосе Хви прозвучало глубокое потрясение.

— Он был прав. И, хотя он отрицал это, он говорил правду. Он научил меня тому, что есть основания для бегства от изобретений.

— Значит, Ты страшишься икшианцев?

— Конечно, страшусь! Одно из их изобретений может стать катастрофой. — И что бы Ты тогда смог предпринять?

— Бежать быстрее. История — это постоянная гонка между изобретением и катастрофой. Помогает образование, но его одного никогда не достаточно. Ты тоже должна бежать.

— Ты делишься со мной своей душой, любимый. Ты это понимаешь?

Лито отвел от нее взгляд и пристально посмотрел на спину Монео, на движения мажордома, так явно выдающие попытки утаить происходящее в Нем. Процессия миновала первый плавный спуск Стены. Монео шел своим обычным шагом переставляя ноги одну за другой, с четким пониманием, куда он всякий раз ставит ногу, но появилось и что-то новое.

Лито заметил, что Монео уносится куда-то прочь, что ему мало того, чтобы идти рядом с укрытым в чужеродной плоти лицом Владыки, больше не старается стоять на уровне судьбы своего повелителя. К востоку ждал Сарьер, к западу — река, плантации. Монео не глядел ни влево, ни вправо. Он прозрел иную цель своего назначения.

— Ты не ответил мне, — сказала Хви.

— Ты уже знаешь ответ.

— Да. Я начинаю кое-что о Тебе понимать, — сказала она. — Я могу ощутить кое-какие Твои страхи. И, по-моему, я уже знаю. каково оно, то место, в котором Ты живешь.

Он метнул на нее восхищенный взгляд и встретил ее пристальный взор. Это было изумительно. Он не мог отвести от нее глаз. Его до глубины души пробрало страхом, он чувствовал, что его руки начали подергиваться.

— Ты живешь там, где соединены страх перед бытием и любовь к бытию, все в одном человеке, — сказала она.

Он мог только сощуриться.

— Ты — мистик, — сказала она, — мягок к самому себе только потому, что, пребывая в самом центре нашего мироздания, смотришь вовне так, как другие смотреть не могу. Ты страшишься приобщиться к этому, и все же, больше всего другого, ты этого хочешь.

— Что ты увидела? — прошептал он.

— У меня нет ни внутреннего зрения, ни внутренних голосов, ответила она. — Но я увидела моего Владыку Лито, чью душу я люблю, и знаю теперь то единственное, что Ты воистину понимаешь.

Он оторвал от нее взгляд, страшась того, что она может сказать. Дрожь его рук передавалась всему его переднему сегменту.

— Любовь — вот то, что Ты понимаешь, — продолжала она. — Любовь, и в этом все.