Четыре года в Сибири - Теодор Крёгер

Внезапно, коротко по очереди, за мной дважды лает «наган». В тишине выстрелы раскатываются по лесу как два сильных удара грома. Я вижу, как две фигуры с шумом падают с земляного вала и остаются лежать на земле. Я не видел, что эти двое уже направили на меня свои луки. Двое стоящих передо мной падают на землю и лежат, как будто они тоже мертвы.

Я оглядываюсь назад. Это Иван Иванович: беззаботно, как тогда, когда каторжники в Никитино наступали на пулемет, он уже дозарядил свой револьвер новыми патронами вместо использованных. Он улыбается мне, как будто я ребенок, рискнувший ввязаться в отчаянную, но все же позволенную забаву, в продолжении которой лично он находил, однако, удовольствие.

Я касаюсь дикарей. Я слышу только визжание, как будто маленьких собак. Потом в ужасе они поднимают головы, но остаются лежать на коленях, бормочут слова, которые я не могу понять.

- Я хочу к вам в ваш город, – говорю я и указываю на ворота, высоко поднимаю снова руки и пытаюсь смеяться, несмотря на то, что только что произошло. Я снова и снова показываю на меня, затем на ворота, делаю те типичные жесты, которые используют, чтобы показать кому-то, что хотят есть.

Теперь они поднимаются, кладут свое оружие к моим ногам и делают похожие знаки, как я раньше. Я снова киваю, до тех пор, пока на лицах дикарей не появляется улыбка. Они обмениваются парой слов друг с другом. Один из них взбирается на вал с удивительной сноровкой, очень легко перепрыгивает зубчатые ворота и исчезает. Отставший остается неподвижным, но когда я пытаюсь прикоснуться к нему и подать ему руку, он в ужасе отступает. Между тем мои товарищи присоединились ко мне, наш Василь поднимает убитого зайца за уши и протягивает его дикарю. Он это, по-видимому, понимает, потому что его страх смягчается. Он берет зайца и кланяется нам. Иван Иванович дает ему патрон, который дикарь сразу пробует раскусить зубами, и когда это ему не удается, он принимается его жевать и сосать.

Проходит долгое время, пока он ощупывает нас, обнюхивает и в разные стороны поворачивает. Особенно наше оснащение и коричневая березовая смола на наших лицах и руках интересует мужчину.

Цепи дребезжат, тяжелые железные стержни гремят, массивное дерево скрипит – ворота раскрываются. Опускается деревянный мост, который ведет через крепостной ров. За ним стоят толпы людей. Они одеты в одинаковую одежду и все вооружены. Сотни глаз мрачно глядят на нас.

Все молчат. На душе мне становится жутко.

Я высоко поднимаю руки и иду первым к мосту, мои товарищи следуют за мной. Внезапно дикари, которые уже знают нас, хватают меня за руки и заводят меня в центр своих соплеменников, при этом они беспрерывно болтают. В их словах даже звучит радость. Я думаю, что не ошибаюсь.

Мгновенно нас окружают шестеро дикарей. Мужество их соплеменников – это лучшее доказательство нашей безвредности для них.

Все выглядят до ужаса дикими. Черные раскосые глаза, щетинистые, черные волосы, сплетенные небрежно в косы, достигают до плеч. Их грязные, полудлинные и короткие куртки и штаны из домотканого полотна разорваны. На бедрах куртки перевязаны веревкой, а на ногах у них обмотки из того же полотна и маленькие кожаные лесные ботинки. Но большинство из них босы и на теле у них только маленький фартук вокруг пояса. По форме тела, эластичной подвижности конечностей, в частности, пальцев ног, сразу можно узнать лесных жителей. Я замечаю, что от всех них исходит странный, пронизывающий запах, и что их едва ли беспокоят мухи и комары.

После того, как они всех нас вдоволь исследовали, они освобождают нам дорогу. Гул их голосов оглушителен.

Перед нашими глазами лежит далекая, абсолютно безлесная площадь. Это пашня. Рядом с ней роскошный луг, на котором пасутся стада лошадей. Вдали мы видим широкую, синюю полосу воды, на ней несколько маленьких парусных лодок.

По улице мы заходим вглубь их территории; один из жителей быстро убегает прочь. Продолжительное время проходит, пока мы не замечаем большую деревню вдали равнины. Мы приближаемся. Дома низкие и построены в стиле срубов из массивных бревен. Они отличаются от русских изб только особенно роскошной деревянной резьбой на фасадах. На них вырезаны птицы и животные, вид которых трудно определить, а также оружие и сельскохозяйственные орудия. Перед хижинами собрались люди, мужчины, женщины и дети. Добравшись до маленькой, свободной площади, мы видим двух мужчин в грязно-белых халатах. Их волосы серы, фигуры согнувшиеся, цвет лица бледен, только глаза живо глядят между веками с раскосой прорезью. Они осматривают нас без страха. В них сразу можно заметить азиатскую хитрость и лукавство, в сочетании с самым большим любопытством. Вокруг них стоят несколько лучников.

Чтобы достичь понимания с этими мужчинами, которые, по всей вероятности, являются старейшинами деревни, я вынимаю свой нож и делаю жест, как будто хочу сам себя им зарезать. Потом я энергично качаю головой, бросаю нож на землю и показываю, что я хочу есть и мои друзья тоже. Широкая улыбка появляется на лицах мужчин и всех присутствующих, они кивают головами, как знак, что они меня поняли. Мгновенно нож поднят и путешествует через многие удивляющиеся руки и проверяющие пальцы.

Нас ведут в одну из хижин. Помещение велико, у стен стоят низкие кровати, на них мягкие, наполненные перьями мешки, покрытые засохшей грязью. Скамьи, столы и вся домашняя обстановка массивны, очень грубо сделаны, но, тем не менее, покрыты вполне красивой отделкой и резьбой. В углу стоит большая печь, у которой хлопочут женщины с плоскими, коваными кусками металла в волосах, с голыми, маленькими ногами, тонкими руками, на которых висят браслеты. Их безобразие неописуемо, их грязь потрясает.

Мы прибыли вовремя, так как в один миг из печи вытаскивают большой горшок, в котором тушится рыба. Двузубчатые, похожие на вилки столовые приборы появляются на столе, горшок кладут на тяжелую деревянную подставку, поставленную на скамью, и нас знаками приглашают поесть.

Наудачу мы опускаем наши столовые приборы в горшок. Мне, кажется, особо повезло, потому что я выловил угря шириной в ладонь, которого я с виртуозной сноровкой пытаюсь намотать вокруг вилки, как итальянец наматывает свои спагетти. Хотя клопы и тараканы постоянно падают на нас и еду с потолка, хотя вскоре сок непрерывно капает то на мою одежду, то на скамейку, но до культуры тут далеко, и я слишком голоден. Кроме того, у других это тоже точно так же капает. Мы смотрим друг на друга во время еды с юмором. Капли походи на веселый летний дождь.

- Все же, Федя, тарелку, по крайней мере, следовало бы иметь, – звучит внезапно добродушный голос Ивана Ивановича, сидящего возле меня. Прямо рядом с ним наготове лежит револьвер «парабеллум».