Китай при Мао. Революция, пущенная под откос - Эндрю Уолдер

В исторических нарративах, содержащих попытки объяснить ход событий в эпоху Мао, внимание неизбежно фокусируется на решениях, принятых председателем в переломные моменты. Содержание этой книги не было исключением из этого правила. Однако через представление основополагающих идеалов Мао, сформировавшихся еще до победы коммунистов в 1949 г., мы выявляем комплекс более глубоких причин всех событий, описанных здесь. В данном случае речь идет о решениях по поводу целей КПК и средств их достижения, которые впоследствии не пересматривались. Ход Китайской революции после 1949 г. определялся нежеланием Мао переосмыслить свои предыдущие заключения и его все более обостренными реакциями на то, что он воспринимал как возможную готовность коллег из руководства пересмотреть его решения.

Каковы же были эти ключевые идеи, которые оказали настолько определяющее воздействие на Китай после 1949 г.? Первый основополагающий постулат был принят и бережно храним Мао с давних времен: только насильственный конфликт способствует реальным социальным переменам и освобождению угнетенных. Подобные умозаключения сложились у председателя еще в 1920-х гг. и четко прослеживаются в его статьях о крестьянском движении. Молодой Мао настаивал на том, что насилие в ходе мятежа – неизбежный продукт социальных перемен, который никогда не следует воспринимать как достойный сожаления «эксцесс». Насилие и унижение, которому подвергаются элиты, необходимы для того, чтобы решительно покончить с прежней жизнью и осуществить переход к новому режиму. Мао не только доказывал функциональное значение насилия для реализации подлинного общественного переворота, но и порицал тех, кого описываемые им крайности крестьянского движения приводили в ужас. По мнению лидера, такие люди фактически расписывались в своей реакционности и не могли быть участниками революции.

Эти воззрения отражаются во всей последующей истории КПК, от собраний критики и борьбы, которые организовывались партийными кадрами во времена земельной реформы в деревнях, и тех же собраний критики и борьбы, посредством которых консолидировалась власть в китайских городах на протяжении 1950-х гг., до ритуализированных актов унижения и избиения партийных кадров и представителей интеллигенции во времена «культурной революции». Все вышеупомянутое составляло основу представлений Мао о «культурной революции»: массового движения против укоренившейся на своих местах элиты. Сложно сказать, какую конкретную форму приняло бы такое движение, если бы оно не зиждилось на этом нерушимом кредо. Указанные убеждения проявляются и в том безразличии, с которым Мао относился к людям, погибшим от руки хунвейбинов летом 1966 г. в Пекине, и в той бесстрастности, с которой он воспринимал жертвы вооруженных столкновений летом 1967 г. Здесь же стоит упомянуть очевидное презрение, которое Мао питал к партийным лицам, воспринимавшим акты насилия со стороны хунвейбинов как нечто чрезвычайное. В подобных реакциях Мао видел реакционность взглядов своих коллег. Лидер требовал от официальных лиц поддерживать хунвейбинов словом и делом – это была своего рода клятва на крови, которая напоминает оценку подходов к «эксцессам» крестьянского движения 1927 г., ставшую лакмусовой бумажкой для выявления «истинных революционеров» и «подлинных реакционеров» среди националистов и коммунистов. В течение всей своей революционной карьеры и вплоть до дня своей смерти Мао исходил из того, что насилие в ходе классовой борьбы неизбежно и даже необходимо для достижения полноценных революционных перемен. Никто не должен уклоняться от борьбы, даже памятуя сопутствующий насилию неизбежный ущерб.

Второй постулат провозглашает, что классовая борьба сохраняется и при социализме, лишь обостряясь по мере приближения к конечной цели, а различия во мнениях по экономической политике и темпам социалистической трансформации представляют собой выражение классового конфликта. Эту идею Мао почерпнул как раз из «Краткого курса истории ВКП(б)» и держался за нее изо всех сил, даже когда сам Сталин отступил от таких воззрений в конце жизни, а последователи Сталина вообще признали их неверными и разрушительными. Именно здесь следует искать истоки деструктивной охоты на предателей внутри КПК во время кампании по исправлению стиля работы 1943 г. в Яньане. С тех же позиций Мао обосновывал чистки рядов от чиновников, которые критически относились к идее «рывка напролом» к социализму или осмеливались ставить под сомнение достижения «большого скачка». Эта же идея легла в основу того, как Мао интерпретировал провал «большого скачка», заключив, что рядовые кадры КПК в сельских районах оказались под влиянием недобитых националистов и представителей эксплуататорских классов, которые силились саботировать Великую революцию Мао. Лишь классовые враги, с точки зрения лидера, могли быть столь бесчеловечно жестоки по отношению к голодающему крестьянству. Наконец, именно на этом идеале было выстроено Движение за социалистическое воспитание – сумбурная и противоречивая кампания, за которую с таким энтузиазмом взялся Лю Шаоци и которая была закончена так же резко, как она была начата. Как раз отказ СССР от дальнейшего следования указанной догме был одним из факторов в решении Мао заклеймить советское руководство в качестве каппутистов-ревизионистов. В отсутствие этого основополагающего умозаключения нельзя было бы и помыслить о «культурной революции» [Walder 1991].

Третий постулат подразумевает, что единственный способ претворения в жизнь революции и построения социализма заключается в создании организованной иерархическим образом коммунистической партии, которая характеризуется высокой степенью дисциплины и единством мыслей и действий. Обе указанные черты должны обеспечиваться культивацией веры в правильность избранного пути и непогрешимость партийного руководства, и в особенности его верховного лидера. «Культ личности», за который в СССР осуждали Сталина, Мао рассматривал как высокофункциональный инструмент для насаждения дисциплины и веры среди партийцев и как один из составных элементов как в победе над националистами, так и в трансформации Китая на пути к социализму. Подобная доктрина строится на презумпции, что лишь верховный лидер способен определить правильный курс дальнейшего движения и принимать решения относительно революционности или реакционности принимаемых политических мер. Если уже с приближением триумфа социализма классовая борьба лишь обостряется, то верховный лидер должен бдительно выявлять буржуазные склонности, возникающие в высшем руководстве и в рядах партии. Как и Сталин, Мао свято верил в то, что для обеспечения единства и дисциплины партии в качестве боевой силы необходим единоличный лидер. В противном случае движению грозит вырождение в месиво противоборствующих фракций. Существенным отличием воззрений Мао была его уверенность относительно того, что описанные черты революционной партии должны сохраняться гораздо дольше, чем это представлялось необходимым или желанным его современниками. Революция не завершалась ни с захватом власти, ни с ликвидацией классовых врагов, ни с трансформацией системы собственности. Революция должна была продолжаться еще неопределенный период времени. И только вдохновляемые революцией лидеры могли знать, когда поставить в этом процессе точку.

Четвертый постулат фиксирует форму социализма, которую СССР создал в 1930-е гг. как в сельском хозяйстве, так и в промышленности, в совокупности с отказом от частного