Дочь колдуна - Вера Крыжановская-Рочестер

Погода все более и более портилась; шел проливной дождь, ветер свистал, вздымая пенившиеся воды озера, и дальнейшие поиски тела Милы были невозможны. После обеда, к которому Масалитинов, между прочим, не притронулся, он занялся необходимыми приготовлениями к погребению и разбирал с управляющим неотложные дела. Тем временем адмирал с Ведринским осматривали комнаты Милы и нашли знаменитую книгу, открытую на странице, где говорилось об уничтожении тела вампира.

– А! Несчастная знала несомненно, где находилось тело, и хотела отделаться от чудовища, – заметил адмирал. – Бог знает, что случилось с ней в подземелье, откуда она вырвалась растерзанная и в крови. Если не боишься, Георгий Львович, пойдем со мною. Я хочу осмотреть сатанинское гнездо и взглянуть, удалось ли ей уничтожить вампира.

Ведринский возмутился предположением о трусости. Надев затем нагрудные магические знаки, данные им Манармой, оба они, вооружившись крестами, спустились в подземелье. Там все было пусто и безмолвно. Скоро нашли они и погребальную комнату, откуда шел удушливый трупный запах. Ужасная картина представилась им. Посреди опрокинутых подсвечников и разорванных листов книги валялись изувеченные, изрубленные словно тела карликов. В трупе Красинского торчал вонзенный по рукоятку нож, а на груди его сидела огромная черная кошка; ощетинив хвост, она, ворча, смотрела на вошедших.

– На этот раз он действительно умер, – произнес Иван Андреевич, подняв крест и произнося формулы.

И оба, пятясь, вышли из комнаты.

Вечером, после панихиды, Масалитинов ушел в бывший кабинет Замятина, чтобы провести там ночь; ни за что на свете не вошел бы он в спальню. Спать однако ему не хотелось и, сидя в большом кресле у стола, куда ему подали бутылку холодного шампанского, он размышлял, стараясь радужными мечтами о будущем разогнать щемившую его душу болезненную тоску. Буря на дворе усиливалась, гром и молния не прекращались, ветер выл в трубах; мысли Михаила Дмитриевича путались от этого шума и не давали сосредоточиться на образе Нади, который он вызывал на свою защиту.

Пробило полночь, как вдруг он услышал шаги в смежной комнате, будто кто медленно приближался, таща какую-то тяжесть. Он выпрямился, удивленный и встревоженный; но сердце его перестало биться и он точно прикованный к стулу смотрел на дверь: прозрачная рука приподняла портьеру. В черном плаще и окутанная словно мантией золотистых распущенных волос приближалась Мила; с волос ее и одежды струилась вода, а на неподвижном, каменном лице зловеще сверкали ее большие, изумрудные глаза. В ужасе смотрел на нее Масалитинов, не будучи в состоянии понять: живой ли человек, или призрак приближается к нему; но он чувствовал себя парализованным и не способным двинуть рукой, чтобы нажать электрическую кнопку. Теперь она почти касалась его и, склонившись над ним, прошептала синими губами:

– Ты хочешь развестись со мной, изменник? Не надейся на это! Ты – мой и останешься моим!

В это время лицо ее, ошеломлявшее своей зловещей красотой, касалось его; зеленые глаза смотрели в его глаза со злобой и насмешкой, а руки обвивали его шею.

– Господи Иисусе, прими душу мою, – молнией пронеслось в мозгу Масалитинова, который чувствовал, что слабеет, и жизнь отлетает от него.

Но в ту же минуту между ним и призраком появился золотистый крест, а около кресла выросла высокая, окруженная снопами лучей, фигура человека в белом. Мила отступила с глухим рычанием. Из поднятой руки незнакомца шла светлая, отстранявшая призрак полоса, которая точно приподняла его и вышвырнула из комнаты. Освободившись словно от давившей его каменной скалы, Масалитинов встал, схватился руками за голову и с криком упал на ковер. На шум падения прибежал лакей; позвали адмирала и оказали Масалитинову необходимую помощь. Но прошло много времени в напрасных усилиях оживить его и уже светало, когда он открыл наконец глаза. Он был слаб и разбит, точно после долгой болезни. Иван Андреевич дал ему наркотических капель, и он уснул тяжелым, беспокойным сном.

Измученные и усталые, Ведринский с адмиралом сидели за завтраком, когда вбежал перепуганный слуга и объявил, что садовник нашел тело барыни.

– Где? Из озера выловили? – спросил Ведринский, отставляя чашку и вставая, вместе с адмиралом.

– Нет, – ответил дрожавший, как в лихорадке, лакей. – Барыня лежат на лестнице, ведущей к озеру.

– Невозможно! – воскликнул Георгий Львович, бросаясь к указанному месту.

Внизу лестницы и на террасе уже собрались бледные и онемевшие все слуги дома. Взоры всех были устремлены на распростертое, ступеней на десять ниже террасы, тело с запрокинутой головой и вытянутыми руками. Положение тела производило впечатление, как будто Мила хотела спуститься с лестницы и упала в обморок. Кружевной пеньюар был разорван, запачкан тиной, покрыт кровавыми пятнами, и с него струилась вода; на посиневшем и вздутом лице застыло словно выражение страдания и гнева; но она и мертвой все же оставалась красавицей. Взволнованные и опечаленные, Ведринский и адмирал склонились над трупом несчастной жертвы страшных законов, которые преступный отец ее дерзнул нарушать.

С большим трудом удалось Ивану Андреевичу убедить слуг перенести покойную в дом. Те боялись трупа, который, по их словам, только черт мог принести сюда, и только когда увидели, что господа приподняли его, некоторые устыдились и подошли помочь им. Такие же тяжелые сцены повторились в спальне Милы. Служанки отказались обмыть и одеть покойницу, и только ключница взялась за это печальное дело; при этом она открыла на трупе молодой женщины такие же черные пятна, какие видела раньше на теле Маруси. На г-жу Морель смерть Милы произвела ошеломляющее впечатление. Сначала она так отчаянно рыдала и вопила, что походила на безумную; потом она впала в апатию, из которой выходила только для того, чтобы кричать, что хочет уехать из Го – рок, – этого проклятого места, где погибает все любимое ею.

Масалитинов проснулся поздно, расстроенный и видимо больной; известие, что тело Милы нашли на лестнице террасы произвело на него тягостное впечатление. Он тоже объявил, что не останется ни за что в Горках и ночь проведет в церковном доме до похорон, назначенных через день, а затем поместится где-нибудь в окрестностях, пока не приведет в порядок необходимые дела.

Днем Георгий Львович верхом отправился в замок Бельского, чтобы сообщить Наде о происшедшем, а графиня поручила ему передать Масалитинову и г-же Морель предложение поселиться у нее до тех пор, пока они не определят свое будущее местопребывание. Но вечером, за первой панихидой, у г-жи Морель был такой приступ отчаяния, что стали опасаться за ее рассудок и решили немедленно перевезти ее к Наде, пригласив врача.