Ястреб халифа - Ксения Медведевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А теперь подумай о них, Тамийа. Они даже в смерть не могут войти рука об руку.
Женщина прищурилась и уставилась в лицо мужу страшными, злыми глазами:
– Как ты можешь, Кассим? Как ты можешь верить в этого своего Бога и называть его «милостивым, прощающим»? Посмотри, что Он сделал с Тарегом. Где же тут милосердие?!
Джунайд помолчал и ответил:
– Это две разные вещи, Тамийа. То, что делает Всевышний, – и то, что люди делают Его Именем. Две разные вещи.
И тогда сумеречница уткнулась лицом ему в грудь и разрыдалась. Поглаживая вздрагивающие плечи жены, Джунайд сказал:
– Прости меня, любимая. Прости меня. Но я не могу медлить. Я не могу спасти их любовь, – но у меня пока есть время, чтобы уберечь Айшу, ее сына – и нашу землю.
Тамийа всхлипнула и тихо сказала:
– Кассим. Спроси ее. Спроси эту женщину. И пусть это будет ее выбор, а не твой.
Джунайд долго молчал. Потом проговорил:
– Тогда пусть это будет воистину ее выбор, а не мой и не твой. Обещай мне, Тамийа, что ничего не скажешь Тарегу и не прикажешь предупредить его.
Аураннка вздохнула. И прошептала:
– Обещаю.
Дар ас-Хурам, неделя спустя
Мучительная жара отступала под утро – и тогда Айша засыпала, придвинув к отекающей каплями ледяной стене круглый валик подушки. Она не любила, вертясь на коврах, нечаянно приваливаться к холодному мрамору, и старалась отгораживаться от него майасир и сбитыми в кучу покрывалами. Бессонные душные ночи тянулись пустым, простаивающим и оттого еще более мучительным временем – Тарег уже десять дней как уехал, не сказав ни куда, ни зачем, ни почему.
В темном саду ей прихватывало грудь таким стеснением, такой болью – бестелесной, призрачной, нагоняющей беспросветную тоску, – что Айша прижимала к губам платок и, вернувшись в комнаты, утыкалась лицом в подушки и кричала. Тяжелые мягкие ткани глушили стоны, а ей оставалось лишь в бессильной ярости – что это? откуда берется, почему накатывает эта бесслезная сухость и черное провальное отчаяние? – колотить кулаками в комковатую вату майясир. Хоть бы ты уже вернулся побыстрее, любимый, где ты, где ты, хабиби, когда мне так плохо…
Затянутая занавесом арка мирадора посерела – подступал рассвет. То приоткрывая глаза, то смежая веки, Айша то ли дремала, то ли спала – милосердный мрак плотным покрывалом закутывал и зрение, и разум, измученная непонятным душа растягивалась на сбитых льняных покрывалах рядом с телом.
В соседней комнате – пустой, невольницы спали на галерее, протянуть руку к кувшину с шербетом Айша могла и сама, – послышался шорох. Распахнув глаза, она села. По спине под рубашкой текла капля пота. Долго-долго вслушивалась – мучительно настораживая уши. Услышала – кошачьи шаги на песке садовой дорожки. А потом и длинную сладкую руладу, и плеск равнодушного к ее заботам фонтана, и далекое шлепанье босых ступней в задних комнатах – ну что ж им неймется, спать надо, спать… Шорох не повторился. Послышалось…
Выпустив воздух из груди – оказалось, она сидела, затаив дыхание, – Айша свернулась калачиком на прохладном льне простыней. Потом перевернулась на живот и положила голову на согнутый локоть.
И тут шорох послышался снова – прямо в комнате, со стороны ступеней возвышения. Занавес над ними сняли – и так жара, любая ткань прибавляла духоты. Айша быстро подняла голову и обернулась – никого, серая рассветная хмарь затапливала пустую спальню. Когда же я усну, о Всевышний…
И тут ей на спину кто-то навалился. Взвизгнув, она поддала бедрами, но не сумела сбросить чье-то сильное, хоть и легкое тело – ей намертво прижали оба плеча и принялись мягко щекотать дыханием шею и ухо.
– Тарег, я убью тебя, – свирепо прошипела Айша.
– Я все исправлю, все исправлю, – примирительно замурлыкали в ухо.
И гибкий острый язык принялся за правую мочку – выкусывание сережки было его любимым занятием. Тарег нежно прихватывал ухо губами и зубами, поглаживая ее шевелящиеся бедра, поднимая вверх, к талии, тонкий хлопок рубашки. Айша попыталась брыкнуться еще раз, но ее намертво впечатали в покрывала всеми ребрами – и тут же поцеловали в волосы за ухом и предъявили жемчужинку, положив у самого носа.
– Где ты был, о бедствие из бедствий? Ты пропадаешь, приходишь под утро… ах… пугаешь меня… ах, ой!.. до смерти… какой ты нетерпеливый, оойй…
– Я соскучился…
Быстро, в несколько движений, ей откинули волосы с шеи и вцепились зубами в ворот рубашки. Айша ухватилась за край ковра впереди себя, пальцы скользили на тонком льне покрывала, подушку из-под ее головы он выкинул и с каждым толчком между бедер ее хватка слабела, а внутри таяло – пока она не уронила покорно голову и руки, лишь время от времени прихватывая в горсть простыни, уже и не думая о сопротивлении…
Во время передышки мокрая и совершенно голая Айша решилась пожаловаться:
– Мне было так плохо, так тоскливо, о хабиби, словно какое-то предчувствие пришло – страшно!
Приподнявшись на локте, он с улыбкой заглянул ей в лицо:
– Ну какой же ты все-таки человек… Прилив, Айша! Прилив, какие еще предчувствия!
И, потянувшись через ее груди, вытащил из вороха одежды золотой флакон с рубиновой граненой крышкой – круглый, плоский, с коротким горлышком и тонкими извивами чеканки по ободу маленького диска. Похожий на те, в которые торговцы притираниями разливали иноземные духи.
Заинтересовавшись, Айша села на влажных сбитых простынях, наблюдая, как он длинными пальцами свинчивает крышечку. И, перевернув флакончик над закрывающим горлышко пальцем – ну точь-в-точь духи, хотя странно, запаха не чувствуется, – встряхивает его.
– Что это? – улыбаясь, спросила она.
На подушечке Тарегова пальца осталась густая капля – непрозрачная, цвета спелой малины. Улыбнувшись в ответ, он поднес ее к губам Айши – мол, попробуй. Любопытно косясь на еще не закрытый флакончик – нерегиль держал его бережно, словно боялся пролить хоть каплю, – она слизнула странную жидкость.
Ударивший в ноздри запах – терпкий, смолистый, можжевеловый – едва не опрокинул ее на спину. А потом она поняла, что все-таки лежит – на спине, хватая воздух, как рыба, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, ни пальцем! Растопыренная, распяленная, как морская звезда из ханаттийских книг о путешествиях, пронзенная во все стороны бьющими сильными лучами, и не хватает воздух, нет – кричит! Кричит – громко – от счастья!!!
Хохоча до слез, Тарег залеплял ей рот ладонями, наваливаясь на грудь:
– Ой! Ой, пожалей прислугу, сейчас налетят, не отобьемся!
Слезы – счастья, острого, огромного, невиданного, – заливали глаза и ей. Отбиваясь от его рук, Айша выворачивала голову и ахала, колотя ногами и руками в каком-то детском, дурацком, бездумном самозабвении. И тогда, отчаявшись закрыть ей рот ладонями, смеющийся Тарег прижался к ее губам своими – и солнце за занавесом показалось Айше тусклым и пасмурным по сравнению с тем, что вспыхнуло у нее под веками. И еще она осознала, что до этого мига ничего не умела и не испытывала, не чувствовала и не знала, – а теперь вдруг все поняла, хоть и не могла сказать что.
И Тарег, глядя на нее широко распахнутыми глазами, сказал:
– Это красный лев, любимая. Красный лев.
Все еще тяжело дыша, Айша переспросила:
– Что?
– Эликсир бессмертия.
Слегка отодвинувшись, она настороженно осмотрела уже закрытый флакончик – золотой кругляш невинно блестел на ковре у края покрывал. И обескураженно глянула на Тарега:
– Но…
– Не бойся, – мягко сказал он, приложив ей палец к губам. – Ничего не бойся. Теперь тебе нечего бояться, хабиби. Ни Прилива. Ни старости. Ни смерти. Потому что теперь ты сможешь выносить нашего ребенка – и твое тело не предаст тебя. Ты не сгоришь, как мотылек, от моего пламени – и мы будем навеки вместе.
– Мне страшно, Тай, – прошептала она, пытаясь вместить в себя необъятность этого известия.
– Не бойся, – твердо сказал он. – Я все предусмотрел. Мы подождем три года, как ты и говорила. А когда Фахра провозгласят халифом, ты умрешь для всех – кроме меня. Мы уедем в горы в поместье – и там ты будешь свободна – навсегда.
Она сглотнула тугой комок в горле.
– Это все жара, – улыбнулся нерегиль, кладя руку ей на плечо. – Жара и влажность Тиджра – здесь как в парилке. Давай уедем в горы, там прохладно и меньше лишних глаз и ушей…
– Да, – с облегчением кивнула она. – Ты прав. Я смогу тронуться уже через пару дней – в поместье не нужно брать много вещей…
– Я приеду к тебе чуть позже, чтобы не вызывать подозрений, – блестя глазами, согласился Тарег.
– Ты будешь осторожен, обещаешь? – погрозила Айша пальцем.
– Обещаю, – улыбнулся он в ответ.
И осторожно приблизил свое лицо к ее лицу и нежно поцеловал в губы:
– Обещаю, любимая.
Накинув на плечи простыню, Айша зябко поежилась – ну что за беда с этими стенами, то рядом с ними жарко, то холодно до дрожи. Выскользнувший в сад Тарег мгновенно затерялся в полутенях шевелящихся пальмовых листьев, и она снова осталась одна в пустых комнатах. За занавесями стало совсем светло.
