Никола зимний - Сергей Данилович Кузнечихин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Куда дел цветы?
– Какие цветы?
– Ромашки.
– Не видел я никаких ромашек.
– Ромашки? – спросила Лидия. – Ромашки спрятались, завяли лютики. Я выкинула их вместе с банкой. Там остатки кабачковой икры на стенках были. И хватит меня томить, хочу выпить моего вина…
Она говорила, а Хангаев молчал, и ему было стыдно, что он крикнул на гостя, стыдно за грязную банку и завядшие ромашки.
– А если машину назовут «Лидия»? «Ладой» же назвали – ты мне подаришь ее?
– Значит, обвинение с меня снимается? – поднялся Борис. – Все хорошо, все мирно. Грянули, девочки.
– Подарю, – шепнул Хангаев Лидии, – обязательно подарю.
Потом Борис начал вспоминать один за другим грузинские тосты, а когда Лидия предложила выпить за любовь, оказалось, что вино кончилось.
– Брось ты, какая в наш век может быть любовь. К тому же за нее поднимают третий тост, а у нас уже десятый, так я говорю, Боб? – Рита похлопала кавалера по щеке и многозначительно добавила: – А может, и больше.
– Второй, а не третий, если на то пошло, – капризничала захмелевшая Лидия.
– Нет, третий!
– Ерунда, для вас главное – первый, а потом хоть тысячный.
– И дурак же мне достался.
– Не верь, Боб, ты умничка. Ганс Моисеевич, дай ему денег, пусть он сгоняет.
– Ганечка, не давай.
– А я хочу – за любовь! И танцевать хочу. Когда ты наконец купишь магнитофон?
Хангаев достал деньги. Борис потребовал портфель и собрался уходить.
– А я пойду музыку раздобуду. Я хочу танцевать.
– Лидка, сиди!
– А ты кто такая? И ты молчи! Все молчите. Я хочу музыки и любви.
* * *
Когда они ушли, Рита присела рядом, с Хангаевым.
– Зачем она тебе, Ганечка? Ты же для нее пустое место.
Хангаев наклонил голову, зажмурил глаза. Но слезы все равно выступили и покатились по щекам. Он вытирал их, а они текли и текли. Попробовал встать, чтобы сходить умыться, но Рита не отпускала, а у Хангаева уже не было сил вырваться.
– Хочешь, я останусь у тебя?
– Уйди, пока не схлопотала.
– Глупый, я же тебе добра желаю.
Она не договорила. В коридоре зазвенел голос Лидии. Хангаев ждал, что Рита сейчас же отодвинется или встанет, или хотя бы уберет руку с его плеча, ждал, но она продолжала сидеть рядом, почти касаясь его грудью. Она улыбалась и заглядывала Хангаеву в глаза. Тогда он вскочил сам. И вовремя: Лидия стояла в дверях, раскрасневшаяся, с растрепанными волосами. Отсутствие Бориса ее расстроило. Она передала магнитофон через стол, едва не уронив его, расслабленно села на кровать и закрыла глаза. Хангаев долго крутил пленку, пока не подобрал нужную мелодию. Но Лидия танцевать не захотела. Сказала, что танго повредит ее здоровью. Хангаева пригласила Рита. Пришлось идти с ней. И сразу же Лидия живо поднялась и стала танцевать одна, сама с собой.
Когда Борис вернулся, снова начались грузинские тосты: «…не за те рога, из которых мы пьем вино, и не за те, что украшают наши жилища, а за те, что украшают головы наших врагов», – говорил Борис, коверкая слова. Теперь после каждого тоста выходили размяться. Лидия продолжала капризничать: то ей надо было танцевать с Борисом, То с Ритой.
Через час за магнитофоном пришел хозяин. Его начали упрашивать, Рита принялась угощать, а Лидия положила руки ему на плечи и велела переставить пленку. Они танцевали, а Хангаев смотрел на них и подливал в свой фужер. Кончилось танго, и началось другое. Если после танца с Борисом Лидия всегда возвращалась к Хангаеву, то теперь она даже не оглядывались на него, словно пришла не к нему. Они бы танцевали бесконечно, если бы Рита не вызвала парня в коридор. Магнитофон остался в комнате.
– Боб, а ты не боишься, что он Риту заклеит? – поддразнила Лидия.
– Это ее дело. Не твое.
– Все вы мужики…
– Сами не лучше, правда, Ганс Моисеевич?
Хангаев не ответил.
– Я ведь не такая, Ганс Моисеевич? Ну, скажи?
– Да, – прошептал он.
– Что да? Такая или нет?
– Нет, – сказал он еще тише.
– Слышал, Боб? А если ты тряпка, то попроси меня. Я ее живо приведу.
– А сама останешься, – хохотнул Боб.
– Скотина! – крикнула Лидия и выскочила в коридор.
В комнате стало тихо. Подруги долго не возвращались. Боб предложил выпить. Хангаеву показалось, что парень переживает из-за Риты, и он попробовал его успокоить:
– А ну их всех, – отмахнулся Боб.
– Ритка хорошая, она добрая.
Боб засмеялся.
Потом в коридоре застучали каблучки.
– Наши идут, – обрадовался Хангаев.
– Я же тебе говорил, что никуда они не денутся.
– Это я тебе говорил.
* * *
– Слушай, Ганс, это правда, что у якутов есть такой закон, по которому хозяин укладывает гостя спать со своей женой? – спросил Борис, когда все уселись за стол.
– Я бурят, а не якут.
– А закон?
– Нет у нас такого закона. И у них нет.
– Рассказывай! Я же читал.
– Нет такого закона.
Тогда Борис перегнулся через стол и зашептал, почти касаясь губами его уха. Но шепот был достаточно громкий:
– Шух бабами. И по росту как раз подходят.
Хангаев долго соображал, о чем ему говорят, потом отпрянул от Бориса и, не удержав равновесия, упал, но быстро поднялся.
За столом хохотала Лидия. Хангаев размахнулся и хотел ударить Бориса, но тот легко, перехватил далеко отведенную руку.
– Да я же тебя щелчком прибью. – Борис действительно медленно и со смаком щелкнул его в лоб.
– Зарежу.
Нож лежал на столе, совсем рядом, но его никто не попытался спрятать, а Хангаев стоял, словно окостенелый, и только хрипел:
– Зарежу!
– Он что, юмора не понимает?
И Лидия, и Рита разом поднялись и начали успокаивать хозяина. Потом оказалось, что кончилось вино, и Бориса послали в магазин.
Снова пришел хозяин магнитофона, пообещал новые записи, и Лидия сразу же увела его в коридор. Ушла и пропала. Хангаев послал за ней Риту.
Потом отправился сам. Долго блуждал по общежитию, никого не нашел, а когда вернулся в свою комнату, все уже сидели за столом.
– Штрафную Гансу Моисеевичу! – закричала Лидия.
Борис протянул ему полный стакан.
* * *
Дверь в комнату была приоткрыта, динамик передавал утреннюю гимнастику. Когда разошлись гости, Хангаев не помнил. Но выпили все. Он позавтракал остатками вчерашней закуски и принялся убирать со стола. Сначала спрятал в чемодан фужеры. Бутылки он брал по одной, нес через всю комнату и ставил
