Пастырь Добрый - Сергей Фомин

Мне приходилось иногда сопровождать отца Алексия в то или иное общество. Везде, где бы он ни находился, он всегда был неутомимым собеседником.

   Рассказы его были не на отвлеченные темы, а из его богатого жизненного опыта. Он рассказывал постоянно случаи из своей жизненной практики. Я не помню даже, чтобы он ссылался на святоотеческие источники, приводил отрывки, хотя, без всякого сомнения, творения и жития святых он знал очень хорошо. Многие рассказы его, к сожалению, безследно исчезли из моей памяти, но хочется восстановить то немногое, что сохранилось.

   В 1923 году из заграницы (из Риги), по благословению отца Алексия, приехала к нам в дом моя невеста. Переговорив с родителями, мы решили на мои именины 19 февраля ст. ст., или 6 марта нов. ст. позвать в гости отца Алексия. Это было во вторник третьей седмицы Великого поста. Зная, что о. Алексий постоянно занят приемом у себя на дому сотен посетителей, я не очень надеялся, вернее очень мало надеялся на успех своего дела. Однако, к моему большому счастью, отец Алексий согласился. Мы посадили его за стол. Был, разумеется, пирог, консервы–шпроты и еще что–то. Мама говорит: «Кушайте, Батюшка, здесь все «постное»».

   О. Алексий едва прикладывается к чаю, немного ковыряет вилкой в поставленной перед ним тарелочке, отвечает, — хорошо, хорошо, а сам без умолку рассказывает.

   Что именно он рассказал в этот раз, а что в другие разы при других случаях, когда я сам был свидетелем его бесед, точно не помню, но это, по–видимому, и не так важно.

   Отцу Алексию, как он рассказывал, приходилось бывать у высокопоставленных лиц — князей, княгинь, приходилось бывать очень много и среди простого народа. Одно время его пастырская деятельность протекала среди самых низов общества. Он работал среди обитателей знаменитого «Хитрова рынка», так хорошо известного всем старым москвичам. Рассказывал он также и о распущенной молодежи, сорганизовавшейся в общество под названием «Огарки».

   Во время голода 20–х годов ему пришлось посетить одну больную женщину. Она, кроме всех своих других болезней, страдала также и катаром желудка. Очень убогая комната. Сыро. Холодно. Еду ее составляла мороженная картошка. Сама женщина испытывала удивительное спокойствие духа и мир. Она поправлялась: «Я чувствую благодать Господню». «Вот так благодать Божия посещает в скорбях».

   Другой пример. Был человек, занимавший высокое положение в обществе, всего у него было вдоволь, была большая квартира. Каждый сын дочь занимали по отдельной комнате. Отношения с отцом были у всех очень напряженные. Когда обедали, каждый старался смотреть только в свою тарелку и боялся проронить какое–либо слово. Лишь только обед кончился, каждый спешил укрыться в свою «берлогу». Так росла семья без внутреннего между собою взаимопонимания.

   Много было семей разбитых. Одна женщина приходит к себе домой. Дверь открывает какая–то женщина. Муж вошедшей стоит тут же и говорит: «Познакомьтесь, это моя новая жена! Ты мне больше не нужна». И таких случаев было множество.

   Оказывались лишними не только жены, но и дети. Особенно много таких случаев было в голодные двадцатые годы. Муж с женой решили ехать, вернее бежать от голода, в хлебородные края, но и там их настигал голод. Так вот муж с женой и детьми вышли из поезда в Саратове, посадили детей в каком–то месте города, сказав, чтобы они ждали их возвращения, а сами поездом поехали дальше. Прошло время голода, и мать в муках отчаяния стала искать своих брошенных детей, но безуспешно.

   Не один такой случай был известен отцу Алексию. Он рассказывал о многих аналогичных случаях. Любимой темой его разговора, или душой его рассказа, было: сердечность в людских отношениях. Безсердечие и внешняя сухость даже в малых вещах претили о. Алексию. Он рассказывал, как один немец выпроваживал своих гостей: «Угощение окончено, гости могут расходиться по домам». Хозяин просто выключил электричество, и гости в потемках разыскивали свои галоши и вещи, собираясь домой.

   Однажды отец Алексий был приглашен в общину покойного отца Валентина Амфитеатров [264], к его духовным детям. Мне посчастливилось быть вместе с отцом Алексием в этой общине. Собирались в каком–то доме Китай–города, кажется, в Юшковом переулке. Вечер был посвящен памяти и деятельности отца Валентина.

   Отец Алексий особо остановился на теме отношения отца Валентина к монашеству. Отец Валентин не считал монашество в настоящее время (то есть это было время начала двадцатого века, до революции) подходящим образом жизни и служения Христу. Его девиз был: «Монашество в миру». Если хочешь работать Христу, то не уходи в монастырь, а организуй подлинно христианскую жизнь в миру. Есть у тебя духовный отец, ты можешь проходить послушание, даже работая где–нибудь на фабрике, заводе или какой–нибудь службе. Ты можешь посвятить себя служению ближним, пребыванию в молитве, хождениям, даже ежедневным, в церковь. Можешь совершать основное делание монахов — проходить умную молитву и откровение помыслов своему духовному отцу. Таковы были в общих чертах воззрения отца Валентина. По–видимому, и Батюшка отец Алексий был в основном с ним согласен, хотя и монашество, как таковое, он не отрицал. Сама же идея о монастыре в миру была общая у этих обоих батюшек.

   Отец Алексий считал необходимым всем юношам учиться светским наукам. Он постоянно напоминал о религиозности выдающихся ученых, и желал, чтобы его духовные дети стремились к наукам, а у кого было стремление к искусству, тех благословлял заниматься им. Особенно мне памятны случаи, когда он благословлял заниматься игрой на рояле. В годы разрухи, интеллигентского саботажа работы в советских учреждениях, отец Алексий терпеливо разъяснял ошибочность их понимания и призывал честно и добросовестно трудитьс [265]. В двадцатых годах у многих было стремление уехать за границу. Отец Алексий всех предостерегал от такого шага, раскрывал Библию и показывал место, где говорилось: вы бежите от меча, но меч вас настигнет, бежите от голода, но и он вас настигнет. Нельзя бежать от лица Господня, от гнева Его. Говорили, что едущих он особенно предостерегал от занятий «спасения России [266]. Не благословлял он также и бежать от голода на юг России, в Заволжье и другие места. Действительно, те, которые его не послушались, испытали жесточайший голод или даже погибли от него.

   Что же касается тех, кто остался в России и не поехал заграницу, то им, как и другим русским людям, пришлось вынести общие для всех невзгоды. Многие погибли от ежовско–сталинского террора и ранее. Но они не отказались пить общерусскую чашу горечи, чашу наказания, которую дал Господь. «Мы виноваты, мы согрешили перед Господом, — говорил отец Алексий, — а не кто–то другой».

   К отцу Алексию на прием приходило множество людей православных и инославных, верующих и неверующих, было много татар, евреев, коммунистов, ответственных партработников — и это наряду с приемом архиереев!

   Всех он согревал любовию своею, вникая во все нужды приходящего. Беседуя с инославными, насколько мне известно от этих людей, он никогда не предлагал им принять Православие, креститься евреям, не давал к этому даже косвенных намеков. Решение у инославных или у некрещеных приходило само собою.

   Следует сказать несколько слов и о проповедях и службе в церкви отца Алексия.

   Отец Алексий служил сам истово, благоговейно, будучи весь погруженным в молитву. Тем не менее во время службы, даже Литургии, ему приходилось исповедывать, так как было много народа. Исповедывал он быстро, любил и ценил, когда кающийся сам, без вопросов называл свои грехи. Перечисление же грехов по особым трафаретным памяткам он, как мне кажется, не любил, хотя, вероятно, не отрицал их в принципе. Он ценил живое и искреннее осознание своих грехов. Такие памятки о грехах были приняты в монастырях, в том числе и Оптиной Пустыне, но на Маросейке мне никогда не приходилось о них слышать.

   Для разъяснения приведу пример из такой памятки: «Согрешила неблагоговейным хождением в церковь, согрешила, что ходила в нечистоте, с нечистыми мыслями молилась и приходила к причастию, согрешила блудным воззрением и скверными помыслами и т. д.»

   Что касается проповедей отца Алексия, то следовало бы ожидать, что он будет рассказывать случаи из своей пастырской практики и будет всюду выводить нравственные заключения. Это было в проповедях, но только отчасти.