Дневник - Мария Башкирцева

Поэтому весьма вероятно, что мои нежные чувства ускользают из моей жизни именно в силу этой теории.

Понедельник, 3 декабря. Я интеллигентна, я считаю себя умной, проницательной, – словом, приписываю себе всевозможные умственные достоинства, и притом я человек справедливый. Почему при таких условиях я не могла бы быть собственной судьей себе? Это вполне в пределах возможного, если я действительно проницательна…

Нет, нельзя самому судить о себе; и потом, если уж не приходится говорить о гениальности… еще ничего такого не сделала, по чему можно было бы судить обо мне даже мне самой.

Я прихожу в совершенное отчаяние от всего, что я делаю; каждый раз, как только вещь окончена, я готова все начать сначала, я нахожу, что все это никуда не годится, потому что сравниваю я всегда с тем, чем это должно было бы быть по моему мнению. Вообще, в глубине души я неважного мнения о себе, как о художнице; я прямо признаюсь в этом (в надежде, что все-таки это ошибка). Если бы я считала себя гением, я никогда ни на что не жаловалась бы… Но это слово гений – так ужасно огромно, что я смеюсь, применяя его к себе даже и в отрицательном смысле. Если бы я могла приписать его себе, я бы с ума сошла… Однако… Да вот как я выражусь: я не думаю, что я гениальна, но я надеюсь, что люди вообразят меня гением.

Понедельник, 10 декабря. Слово гений обладает тем же свойством, что и слово любовь. В первый раз едва решаешься написать его, а раз написав, и пойдешь употреблять его каждый день по поводу каждого пустяка. Впрочем, это же можно сказать и обо всем, что кажется с первого раза огромным, страшным, неприступным; раз коснулся его и ну возиться с ним, точно для того, чтобы вознаградить себя за долгую нерешительность! Это глубокомысленное наблюдение кажется, однако, не очень-то ясным! Ну да, ведь надо же так или иначе истратить ту порцию самой себя, которая предназначена на этот день. До семи часов я работала, но часть еще осталась, надо же излить ее хоть при помощи пера!

Я худею… О, Господи, будь милостив ко мне!

Воскресенье, 23 декабря. Истинные художники не могут быть счастливы; во-первых, они отлично знают, что толпа не понимает их, они знают, что работают для какой-нибудь сотни людей, а все остальные руководствуются в своих суждениях своим скверным вкусом или каким-нибудь Фигаро. Невежество в вопросах искусства поистине ужасающее во всех классах общества.

Заметьте при этом, что я вовсе не принадлежу к тем избранным душам, которые плачут от обязанности выслушивать салонные банальности, обычные комплименты или разглогольствования о погоде или итальянской опере. Я не настолько глупа, чтобы требовать повсюду интересных разговоров, и вся эта светская банальность, иногда веселая, иногда бесцветная, оставляет меня спокойной; зато все эти плоскости, все эти глупости, банальность… это просто смерть на медленном огне..

Суббота, 29 декабря. Бывают дни, когда точно разливаешь свет вокруг себя; а в другие походишь на какой-то потухший фонарь: я потухла!

Понедельник, 31 декабря. Канроберы обедали у принцессы Матильды, и Клара рассказала мне, что Лефевр говорил ей, что он знаком с моим талантом, очень серьезным, что я – личность довольно необыкновенная, но что я выезжаю в свет по вечерам и что мной руководят (с лукавым видом) знаменитые художники. Клара, глядя ему прямо в глаза: «Какой знаменитый художник: Жулиан? Лефевр?» – «Нет, Бастьен-Лепаж». Клара: «Нет, вы совершенно ошибаетесь: она выезжает очень редко и целыми днями работает. А что до Бастьен-Лепажа, то она видит его в салоне своей матери; и он даже никогда не бывает в мастерской».

Что за прелесть эта девушка! И она сказала чистую правду, потому что ведь вы уже знаете…

Уже два часа. Новый год уже наступил, и ровно в полночь, с часами в руках, я произношу свое пожелание, заключенное в одном единственном слове – слове прекрасном, звучном, великолепном, опьянительном:

Славы!

1884 год

Пятница, 4 января. Да, я чахоточная и болезнь продвигается.

Я больна, никто ничего об этом не знает, но у меня каждый вечер лихорадка, вообще плохо, и мне скучно говорить об этом.

Понедельник, 14 января. Эмиль Бастьен рассказал нам все: проект картины, образ жизни… он ничего не совершает в тайне, он не запрещает говорить о себе; он не… Если он не пригласил нас посмотреть этюды из Канкарно, то только потому, что он никогда никого не приглашает; он даже подумал бы, что слишком самоуверенно приглашать смотреть этюды, сделанные кое-как в Канкарно, куда он ездил для отдыха; да, наконец, наш радушный прием уничтожил все эти церемонии; он был бы в восторге, если бы мы приехали и т.д. И даже для больших картин он никогда никого не приглашает; он только просит своего покорного брата предупредить некоторых друзей…

Но вот что серьезнее: когда брат говорил ему о моей картине, он сказал: «Почему ты не предупредил меня об этом в Париже, я бы посмотрел ее».

– Я ничего не сказал ему в Париже, потому что, если бы он пришел, вы, по обыкновению, все бы спрятали; он не знает ничего из ваших вещей, кроме тех, что в зале. Вы перевертываете ваши холсты. Да, наконец, знаете, он никогда бы больше не захотел смотреть на ваши вещи, если бы вы это сделали?..

– Он захочет, если я хочу, если я попрошу его советов.

– Он будет в восторге.

– Но к сожалению я не его ученица!..

– Да почему же! Он не желает ничего лучшего, он будет очень польщен, если вы будете советоваться с ним, и даст вам советы бескорыстные, хорошие советы. Он судит очень верно, без предвзятой мысли… он был бы счастлив иметь интересную ученицу… Поверьте мне, он был бы очень польщен и очень доволен.

Среда, 16 января. Архитектор сказал мне, что между другими многочисленными проектами брат его имел в виду Вифлеемских пастухов.

В течение двух дней голова моя работала, и сегодня днем я имела перед глазами совершенно живое представление. Да, Вифлеемские пастухи чудный сюжет, а он сумеет придать ему еще более прелести. Да, я имела живое, образное представление, и впечатление мое таково, что его можно сравнить только с впечатлением самих пастухов: несказанный восторг, безграничный энтузиазм!

Ах, вы не можете себе представить этого! Это будет вечер, я уверена. Знаменитая звезда… чувствуете ли вы, сколько он вложит сюда таинственности, нежности, грандиозной простоты!

Можно себе вообразить это, зная его произведения и установив мысленно таинственную, фантастическую связь между Жанной д'Арк и Вечером в деревне. Нет, как вам это нравится: я прихожу в восторг от картин, которых еще не видала и которых и на свете-то еще не существует! Положим, в глазах большинства я кажусь смешною; два или три мечтателя будут за одно со мной, да в крайнем случае я обошлась бы и без них… И потом, эффект Пастухов тот же самый, что в Святых женах. Нет, впрочем, только в том отношении, что это вечер, потому что основные чувства совершенно различны. Там это будет нечто великое, сильное, нежное, лучезарное, таинственное, полное святого и кроткого чувства, потрясающей, приводящей в экстаз таинственности.