Три повести - Владимир Лидин

— А ну погляди на эту штучку, — сказал он загадочно. — Она и лопатка и миномет.

Он отвинтил крышку ручки, сдвинул плоскость лопатки и укрепил ее на сошках, как укрепляют пулемет. Пустой ствол ручки, сделанный из обрезка водопроводной трубы, служил дулом миномета.

— Ловко! — одобрил Макеев.

— У каждого партизана может быть такой миномет, — говорил между тем Глебов, превращая снова в лопатку свое творение. Глебов размечтался: он воображал уже, как заговорят из лесной глуши сотни изготовленных по его образцу минометов. — Нет, ты только, Макеич, сообрази — у каждого партизана миномет… ведь это можно немцам такое устроить!

— А со снарядами как? — охладил его Макеев.

— Да, вот как со снарядами… Ну и снарядов наготовим, какое дело, подумаешь! — сказал Глебов решительно. — Пороху и взрывчатки у немцев добудем… а снаряды я на станке выточу, вот только динамку пустить.

Он уже представлял себе, как изготовляет в глухом селе снаряды и минометы, целый завод приведен в действие под самым носом у немцев.

— Ничего, Глебов, — утешил его Макеев, — партизанам, конечно, с этим делом не справиться, а для Красной Армии пригодится.

Но Глебов все еще не хотел примириться.

— А если на самолетах снаряды подбрасывать? А минометы мы сами у себя изготовим.

Он был полон проектов и жаждал деятельности. В весеннее половодье поставил он на реке какие-то хитрые садки и ловушки и теперь мечтал о массовой заготовке рыбы для партизан. Он угощал уже Макеева необычайно вкусными птичками, придумав хитроумные для них западни, и мечтал также о заготовке впрок птичьего мяса, если бы не отсутствие соли.

— Соли бы добыть, — говорил он мечтательно, — может, у немцев обоз отобьем.

— Ты что же думаешь — они соль обозами возят? — усмехнулся Макеев. — Вот подожди — кончится война, тогда простору тебе хватит… тогда рукам твоим цены не будет, Глебов!

Дороги подсыхали, и немцы двинули в леса полицейские части: они жгли теперь хутора, которые поддерживали с партизанами связь. Суровцев, выполняя приказ, давно отвел свой отряд на северо-запад, в сторону Киевщины. Еще до того как Макеев был доставлен сюда, ему указаны были места явки на Киевщине.

Было начало мая, когда покинул он Глебова. Рука его еще болела, но пальцы начинали действовать. Подросшие озимые уже клонились под ветром, и все было в нежной зеленоватой дымке. Глебов шел в соседнее село чинить припрятанную от немцев лобогрейку — им было по пути.

— Ты сейчас куда же, Макеич? — спросил Глебов. — Где тебя по свету искать-то?

Его живые, веселые глаза погрустнели: он привязался к нему за месяц.

— Пока в сторону Киевщины… а там будет видно.

— Немцы на лето надеются. — Глебов встряхнул на плече мешок со слесарными своими инструментами. — Они как в марте Харьков взяли обратно — с тех пор к Белгороду танков знаешь сколько подбросили? Тысячи. Курск у них как заноза сидит. Ну, только зубы пообломают, — сказал он обнадеживающе. — Да и немец не тот. Я новостишки получаю, — добавил он, блеснув зубами, — без новостей не сижу. Тут километрах в двенадцати у агронома приемник остался… я туда аккурат два раза в месяц хожу.

На повороте дороги они остановились.

— Ну, ты куда? На Новый Миргород? — спросил Глебов. Улыбочка сошла с его губ, глаза были строги. — Ты гляди… немцы на железных дорогах лютуют. Им только покажись.

Они пожали друг другу руки, и минуту спустя пути их разминулись — оба шли теперь в разные стороны. Макеев достал запрятанную в голенище пятикилометровку и проверил, где ему нужно свернуть. Когда он сложил карту, Глебов был уже далеко. Потряхивая своим мешком с инструментами, шел он куда-то мастерить и чинить, полный действия и ни разу не усомнившийся в будущем…

— Попробуй такого сломать! — сказал Макеев сам себе с торжеством.

VII

В конце февраля, подбросив свыше десятка дивизий, немцы предприняли ответный удар против выдвигавшихся к Днепру частей Красной Армии. Путем глубоких охватов хотели они окружить выдвинувшиеся в стремительном наступлении войска и овладеть необходимым для них районом Харькова. Но даже вступив снова в Харьков и заняв ряд других городов, они понимали, что главная угроза — это нависшая над ними в районе Курска дугообразная линия фронта советских войск. С апреля по июль именно в этом направлении готовились они к дальнейшим ударам. Спешно целыми эшелонами гнали сюда пехоту и танки. Июль должен был решить судьбу всей Украины, а может быть, и судьбу всей войны.

Давно не было дождей, и знойное июльское солнце добела выжигало степи. В начале июля немцы перешли в наступление. На всем пространстве степи, куда только хватал глаз, в дыму степной пыли двигались сотни их танков. Возвещенное немцами последнее сражение за победу Германии началось. Но понадобилось меньше трех недель, чтобы не только решилась судьба этого величайшего сражения и чтобы около трех тысяч танков — почти всю двинутую ими армаду — оставили они в степи, — но и роковым образом решилось для них дальнейшее: наступление это стало для них последним, и оправиться они уже не смогли… Ответные удары, наносимые Красной Армией, разрастались и ширились. После Белгорода ждал освобождения Харьков.

Начался уже август. Голос диктора, оглашавшего на улицах Харькова сводки, не мог скрыть охватившей немцев тревоги. Все чаще к вечернему поезду Харьков — Киев — Варшава — Познань подвозили чемоданы и кофры. Немок, которыми только несколько месяцев назад кишел Харьков, уже не было видно. В стены и фундаменты зданий саперы закладывали мины. В ночные часы можно было услышать далекий гул артиллерии, и тогда замирало сердце: неужели теперь это скоро? Неужели навсегда, точно приснившийся сон, отойдут все испытания, которые состарили за год на целое десятилетие? Ирина встретила на улице того немца, который предлагал ей справку. Он не узнал ее, глаза его были отсутствующими. У дверей его конторы стоял большой желтый фургон для перевозки мебели. У входа в кафе «Заходи еще» висела дощечка: «Закрыто на обед».

Жаркая осень стояла над Украиной. Лиловые мальвы и желтые огненные солнечники цвели в палисадниках, и на взгорьях зарослями поднимались подсолнухи. Но Харьков горел. С холма можно было увидеть медленные, туго относимые в сторону полосы темного дыма над ним да кусты разрывов на отцветшей, выгоревшей за июль степи: немцы обстреливали подступы к городу из тяжелых орудий.

Полк, с которым прошел Соковнин долгий путь от Северного Донца, готовился штурмовать город со стороны восточной окраины. Передовая линия, где окопались бойцы, проходила по опушке березовой рощицы, за которой начинались первые домики предместья. С наблюдательного пункта можно было увидеть в бинокль серую громаду самого высокого здания в городе, но можно было и увидеть, что оно мертво и безглазо… Около года прошло с того дня, когда Соковнин встретил у переправы Наташу. Но за последние месяцы стремительного движения полка почта не поспевала за ним, и Соковнин не знал, где сейчас Наташа.

…Еще горели подожженные немцами дома Харькова. По Сумской, мимо городского парка, откуда слышались одиночные выстрелы, с грохотом, сотрясавшим дома, неслись легкие танки. В районе вокзала шел бой. На стене одного из домов висел цветистый плакат, который не успели сорвать: сытая девушка ела бутерброд с колбасой; через плакат была надпись: «Я живу в Нимеччине добре», — немцы вывешивали такие плакаты перед очередным угоном молодежи в Германию. Конские каштаны, сотрясаясь от близких разрывов, роняли на мостовую свои тугие плоды. В подъездах и воротах домов толпились жители; по временам какая-нибудь из плачущих женщин выбегала на середину улицы, чтобы обнять проходящего, почерневшего от пота и пыли бойца. Внезапно откуда-то с балкона упал к ногам Соковнина букет астр. Он поднял голову. Скуластая девушка, с мокрым от слез счастливым лицом, махала с балкона платком. Потом, не в силах побороть волнение, она положила обе руки на плечи пожилой, стоявшей рядом с ней женщины. С грохотом разорвался где-то поблизости немецкий снаряд. Но обе женщины остались стоять на балконе.

Только теперь, бросив к ногам незнакомого офицера цветы и видя зеленые линии стальных шлемов и выгоревших солдатских пилоток, Ирина поняла, что это пришло навсегда…

…Харьков был уже только этапом на пути. Пришла и та, некогда лишь воображаемая пора, когда ночью, чтобы до рассвета все было закончено, полк переправился на правый берег Днепра. Берег был крут и пустынен. Подобно морщинам земли, изрезали его овраги, и балки, и бывшие поймы реки. Еще только узкая полоска этой приднепровской земли была занята, еще обстреливали немцы артиллерийским огнем переправы, которые к утру исчезали, разводимые саперами. Но уже в каждой глубокой складочке, в каждой балке, скрываясь с рассветом, накапливались танки и орудия. Тщетно, выискивая места переправ, бомбили загадочный берег немецкие бомбардировщики. Но ни магниевые ракеты, которые делают на мгновение землю смертельно-бледной и видной до каждого кустика, ни нервическая судорога пулемета, ни сорвавшийся стук автомата, похожий на звук перфоратора, когда он вгрызается в камень, не могли нарушить предгрозового затишья… Великая битва за освобождение земель по ту сторону Днепра начиналась.