Творения, том 4, книга 1 - Иоанн Златоуст

3. Я твердо уверен, что именно так вы и будете поступать. Я вижу ваши лица, и догадываюсь, что вы с удовольствием приняли от нас наставление, а потому надеюсь, что вы исполните с своей стороны должное. Теперь кончим об этом увещание, и предложим вам нашу убогую и скудную трапезу, чтобы вы возвратились, получив обычное назидание. Надобно и сегодня представить вашему вниманию праотца Авраама, чтобы вы знали, какие награды получил он от Бога за свое странноприимство. “И явился, - сказано, - ему (Аврааму) Господь у дубравы Мамре, когда он сидел при входе в шатер, во время зноя дневного”. Исследуем тщательно каждое слово, откроем сокровищницу и рассмотрим все содержащееся там богатство. “Явился ему Господь”, - сказано. Почему (Моисей) так начал: “Явился ему Господь”? Примечай человеколюбие Господа и заметь признательность раба. Господь, явившись ему в предшествовавшее этому время, между прочим, дал ему заповедь об обрезании, а дивный этот муж, всегда готовый исполнять повеления Божии, тотчас, ни мало не медля, и сам обрезался, по заповеди Божией, и Измаила обрезал, и всех домочадцев, и тем показал совершенное послушание. Затем Господь опять ему является. Таков Господь наш: как скоро увидит в нас признательность за оказанные от Него благодеяния, то умножает Свои щедроты, и не перестает благодетельствовать, награждая признательность повинующихся Ему. Итак, Авраам повиновался (Богу), и Бог, как сказано, опять явился ему. Вот почему и блаженный Моисей так начал свое повествование: “И явился ему Господь у дубравы Мамре, когда он сидел при входе в шатер, во время зноя дневного”. Заметь здесь добродетель праведника: “Когда он сидел, - сказано, - при входе в шатер”. Так занят был он странноприимством, что не дозволял никому другому из своих домочадцев созывать странников, но сам, человек уже в преклонных летах и в глубокой старости (так как достиг уже ста лет), имея притом триста восемнадцать домочадцев, - сам сидел у дверей. Так он занят был этим делом, и ни старость не препятствовала ему, ни о своем покое он не заботился, и не возлежал внутри дома на ложе, а сидел у дверей. Между тем, многие другие не только не имеют такого усердия, а напротив, стараются уклоняться от встречи с странниками, чтобы не быть принужденными невольно принять их. Не так поступал праведник: нет, он сидел “ при входе в шатер, во время зноя дневного”. И оттого, что он и в полдень занимался гостеприимством, добродетель его еще более получает цены. В самом деле, он знал, что люди, принужденные идти в это время, особенно нуждаются в призрении, а потому это именно время и избирал (Авраам), как самое удобное, и, сидя у дверей, собирал мимоходящих, считая для себя отрадою служить странникам; палимых зноем старался вводить под кров свой, не любопытствуя узнавать что-либо о них, и не разведывая, знакомы они ему, или нет. Действительно, страннолюбивому человеку не свойственно разведывать, а свойственно всем прохожим оказывать свое радушие. Когда таким образом распространил он мрежу страннолюбия, то удостоился принять к себе и Господа с ангелами. Потому и Павел сказал: “Страннолюбия не забывайте, ибо через него некоторые, не зная, оказали гостеприимство Ангелам” (Евр.13:2), разумея очевидно праотца. Вот почему и Христос сказал: “И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает” (Мф.18:5). Запомним это, возлюбленные, и, намереваясь принять странника, никогда не будем разведывать, кто он и откуда. Если бы и праотец полюбопытствовал узнать об этом, то, может быть, согрешил бы. Но ты скажешь, что он знал достоинство пришедших. Откуда же это известно? Напротив, если бы в самом деле знал, то чем он заслужил бы удивление? Если бы он любопытствовал узнать их, то не так дивно было бы его странноприимство, как теперь, когда, не зная, кто были пришедшие к нему, он с таким усердием и почтением обращался с ними, как раб с господами, обязывая их, как узами, своими словами, и умоляя их не отказать ему, и тем не лишить его весьма великого одолжения. Он знал, что делал [т.е., понимал важность гостеприимства], и потому-то с таким пламенным усердием старался извлечь для себя отсюда всю пользу. Но послушаем слов самого писателя, чтобы увидеть в глубокой старости юношескую бодрость, старца помолодевшего, пришедшего в восторг, и посещение странников считающего приобретением великого сокровища. “Возвел очи свои и взглянул, и вот, три мужа стоят против него. Увидев, он побежал навстречу им от входа в шатер” (ст. 2). Бежит, летит старец: он увидел ловитву, и, не обращая никакого внимания на свои немощи, побежал на лов; не позвал рабов, не приказал слуге, не обнаружил никакой беспечности; нет, он побежал, сам как бы говоря: вот великое сокровище и богатая добыча, и я сам должен приобрести это, чтобы не упустить такой прибыли. И так поступал праведник, предполагая, что принимает (к себе) путников незначительных.

4. Поучимся и станем подражать добродетели праведника. Если мы будем так же поступать, то конечно и сами когда-нибудь получим такую же ловитву, а лучше сказать - и всегда можем иметь ее в руках, если захотим. Человеколюбец Господь, (желая), чтобы мы не были медлительны в делах страннолюбия, и не разведывали о путниках (кто они и откуда), говорит: “И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает”. Итак, не смотри на видимую незначительность путника, и по наружности не унижай его, но подумай, что ты в нем принимаешь своего Господа. Поэтому, когда ради имени Господа ты окажешь призрение страннику, то получишь такую награду, как если бы принял самого Господа, и хотя бы тот, кто пользуется твоим гостеприимством, был человек беспечный и ленивый, ты не смотри на это: тебе дана будет полная награда за то, что ты делаешь это ради Господа и подражаешь добродетели праотца. “Увидев, - сказано, - он побежал навстречу им от входа в шатер”. Хорошо употреблено здесь и слово “побежал”, дабы ты знал, что странники, как незнакомые, шли мимо, и сами собой не подошли бы к куще. Потому-то, чтобы не ушла от него эта духовная ловитва, он, состарившийся, покрытый сединами столетний старец, подбегает к ним, и бегом выражает свое усердие. И увидев, сказано, “поклонился до земли и сказал: Владыка! если я обрел благоволение пред очами Твоими, не пройди мимо раба Твоего; и принесут немного воды, и омоют ноги ваши; и отдохните под сим деревом, а я принесу хлеба, и вы подкрепите сердца ваши; потом пойдите; так как вы идете мимо раба вашего” (ст. 3,4,5). Много удивительного в этих словах праведника! Не то дивно в его гостеприимстве, что он принимал странников, но то, что он принимал их с такою заботливостью, не обращая внимания, ни на свои лета, ни на самих странников (которые, может быть, явились ему юными), и не считал достаточным пригласить их только на словах, но “поклонился, - сказано, - до земли”, - как бы умоляя, и выражая усиленную просьбу, дабы не показалось, что он приглашает их просто, из приличия. Потому-то и божественное Писание, показывая великую и неизреченную добродетель праведника, говорит: “поклонился до земли”, показывая и этим поступком и словами пламенное усердие, глубокое смирение, величайшее страннолюбие, несказанную заботливость. И поклонившись - сказано - сказал: “Владыка! если я обрел благоволение пред очами Твоими, не пройди мимо раба Твоего”. Кто может достойно восхвалить этого праведника, или как прославить его, хотя бы даже бесчисленными устами? Сказать: “Владыка!” - это дело обыкновенное; но говорить - “если я обрел благоволение пред очами Твоими”, это - дивно. Ты, говорит он, мне оказываешь благодеяние, а не принимаешь его от меня. Вот истинное страннолюбие: кто с усердием оказывает его, тот более сам получает, нежели сколько дает (страннику). Но никто из слушающих это не унижай добродетели праведника, предполагая, будто он говорил так потому, что знал, кто были те путники. В таком случае, как я уже много раз говорил, не было бы ничего и великого, если бы он говорил таким образом, зная путников; но то дивно и необычайно, что он говорит такие слова, обращаясь с ними, как с людьми. Не удивляйся, и тому, что праведник, принимая трех странников, говорит: “Владыка!”, - обращаясь как бы к одному. Может быть, один из пришедших казался важнее других; к нему поэтому и обращает праведник (свою) просьбу. Но далее он обращает речь свою ко всем вообще, и говорит: “И принесут немного воды, и омоют ноги ваши; и отдохните под сим деревом, а я принесу хлеба, и вы подкрепите сердца ваши; потом пойдите; так как вы идете мимо раба вашего”. Видишь, как он, не зная, кто эти путники, и разговаривая с ними, как с обыкновенными людьми, делает им всем общее приглашение, неоднократно называя себя рабом их? И смотри, как он наперед уже говорит о скудости, а лучше сказать - о богатстве своей трапезы: “И принесут, - говорит, - немного воды, и омоют ноги ваши; и отдохните под сим деревом”. Так как, говорит, вы утомились и много потерпели от зноя, то прошу вас не пройти мимо раба вашего. Не много я могу предложить вам. Я могу только доставить вам воду для омовения, и потом отдохновение от усталости под деревом. Также он дает понятие и о своей трапезе. Не думайте, что я предложу вам что-нибудь роскошное, множество лакомств, или разнообразные яства: вы будете есть хлеб, “потом пойдите; так как вы идете мимо раба вашего”.